Падение великого фетишизма. Вера и наука - Богданов Александр Александрович (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
В самом деле, если объективная действительность непознаваема, то значит, она ни в каком соотношении с индивидуальным сознанием и не находится; ибо принимать то или иное соотношение — это и есть «познавать». Живая человеческая личность абсолютно оторвана от этой действительности, и даже своей собственной действительности знать не может, будучи для себя самой только «явлением». «Истинное бытие» для нее так же запредельно, как для монады Лейбница, и даже еще более, потому что для той хоть собственное бытие непосредственно познаваемо, а здесь оно скрыто в «ноуменах». Приходится иметь дело только с опытом, а он, с точки зрения Канта, весь индивидуален и «субъективен»; пусть его формы твердо установлены и неизменны, — толку в этом мало, если его содержание только «видимость», и зависит от чего-то лежащего бесконечно глубоко, в таинственном мире, куда не проникает луч познания. Вопрос не решен, а обойден игрою понятий; и конкретный человек все также одинок среди вселенной, все также от нее отчужден, — да еще ему объяснили, что пока он жив, как «эмпирическая» личность, нет для него и надежды преодолеть свою отчужденность, нет выхода из фантасмагории явлений в сферу действительных «вещей».
Нам нет надобности рассматривать всевозможные иные системы, метафизические и «критические». Для нас должно быть заранее ясно, что как бы остроумно, гармонично, даже гениально ни было разрешение задачи, над которой билась буржуазная философия, оно не может быть ничем иным, как бесплодным самообольщением. Теоретическим путем можно преодолеть только теоретическое противоречие; а основу вопроса о бытии и сознании составляет противоречие практическое: оторванность человека от его коллектива, а через то — и от всей великой природы, с которой имеет дело, в борьбе и в победах, коллектив, а не индивидуум. Реальный разрыв жизни нельзя заштопать не смелым умозрением, ни осторожным «анализом»; только живая практическая деятельность, изменяя мир, способна уничтожить и этот разрыв, и возникающие из него вопросы.
Буржуазный философ был идеологом товаропроизводителя, и ставил себе задачи, вытекавшие из условий жизни товаропроизводителя, из переживаемых им противоречий. Но «идеолог» среди специализации менового общества — это также специалист, отличающейся от других специалистов и методами, и результатами своего труда. Средний, массовый представитель менового общества — отнюдь не философ; он живет среди определенных противоречий и отражает их в своем мышлении, но он вовсе не обязательно пытается систематически решать возникающие из них вопросы, и даже далеко не всегда принимает какое бы то ни было из решений, выработанных другими. Будучи продуктом дробления человеческой природы, он на практике способен довольствоваться и дробным, отрывочным мировоззрением. В этом смысле он гораздо умереннее своего предка, человека авторитарного общества, который, независимо от своего высокого или низкого положения в обществе, обязательно обладал, пусть узким и традиционным, — но цельным и прочным — религиозным мировоззрением. [27]
Но и отрывочное, путанное, не систематизированное мышление среднего товаропроизводителя насквозь проникнуто все той же противоположностью «субъекта — объекта», или, говоря проще, личности и мирового процесса. Его маленькое «я» не только центр его стремлений и интересов, из которых первым и основным является его хозяйство, его собственность, и вне которых все остальное носит отрицательную окраску «чужого»; это «я» в то же время для него и сосредоточие познавательного кругозора. Действительность для него прежде всего то, что ему очевидно, и доступно его чувствам; истина то, что неустранимо из его сознания (этот критерий заимствовала у него и критическая философия). Он, человеческий индивидуум, — есть познающий, он — в первой и в последней инстанции решающий, что — действительность, что — истина; он — отдельный, независимый, самодовлеющий «субъект познания», как сказал бы его идеолог — буржуазный философ. Конечно, средний товаропроизводитель отнюдь не является солипсистом: принужденный на рынке постоянно договариваться с другими товаропроизводителями, как со вполне равной стороной, он не может и в своем мышлении создать для себя лично особого, привилегированного положения, не может признавать одного себя субъектом действительности и истины. Нет, он и каждую другую личность принимает в качестве такого же самостоятельного субъекта познания, — но всегда только личность, всегда только человеческого индивидуума.
Именно по этой причине мещанская демократия, когда она испытывает потребность в единстве мировоззрения, неспособна найти иного выхода, как установление истины посредством большинства голосов. Такая тенденция обнаруживалась даже у революционных демократов типа Робеспьера; а в обыденной мещанской среде «схема голосования» на каждом шагу применяется как самый убедительный аргумент против новых или вообще еретических мыслей; «как можешь ты утверждать это, когда все разумные люди думают прямо противоположное?» И когда мещански-мыслящие философы сталкиваются с нашей точкой зрения, с идеей коллективной организации опыта, с признанием коллективного субъекта действительности и истины, — тогда они не умеют понять всего этого иначе, как в виде системы решения вопросов науки и философии по большинству голосов. [28] Из такого перевода чуждых им воззрений на язык своей собственной мещанской мысли и исходят они в их критике. Конечно, это также убедительно, как та буржуазная критика социализма, которая изображает его в виде системы раздела имущества: иной формы «общественной собственности» мещанин вообразить себе не в силах, так как для него собственность вообще, какая бы то ни было собственность всегда предполагает индивидуального собственника, коллективный же субъект собственности, как и производства, познания для него просто непостижим.
Но как бы ни был познавательно-ограничен товаропроизводитель, он не может не сознавать, что действительность неизмеримо шире того, что помещается в его индивидуальном кругозоре. Ему известно, что наибольшая масса, бесконечно большое количество вещей и явлений не имеет соотношения с его «я», с его познанием, и тем не менее они — действительность. Бесчисленные предметы, которых он никогда не видел и не увидит, о которых он не слыхал и не услышит, до которых никогда не коснется даже его мысль, — существуют все-таки «на самом деле», существуют в действительности. Принимая, таким образом, вселенную как беспредельную и бесконечно многообразную действительность, и не имея возможности отнести ее в целом, в этой беспредельности и многообразии к своему «я» или вообще к индивидуальному субъекту, он в то же время, как мы знаем, в силу самой своей организации не умеет отнести ее к ее реальному субъекту, величайшему коллективу, человечеству в его трудовом и познавательном развитии. Что же у него получается? Действительность, «независимая» от всякого «субъекта», от всякой организованной активности, действительность «сама по себе», или, другими словами, «отрешенная», абсолютная.
Средний товаропроизводитель, человек «обыденного мышления», полагает, что «вещи» существуют «так, как они есть», т. е., собственно, именно так, как они выступают в его понятиях. Ему совершенно чужда и недоступна идея, что самое выделение «вещей» из потока опыта было результатом долгого социально-трудового процесса. Он не понимает, что «действительность» вещей, «то, что в них есть», находится в прямой зависимости от технического уровня общества и эпохи, что она, напр., чрезвычайно различна до и после начала применения микроскопа. Она для него просто «то, что есть», и дальше этой пустой тавтологии не идет его мысль. Для него «бытие» абсолютно и метафизично, как бы мало ни задумывался он над его философскими определениями, как бы не были ему незнакомы эти привычные для специалистов схемы.
