Между двух стульев - Клюев Евгений Васильевич (читать книги онлайн без .txt) 📗
И улыбается милое искусство, коварное искусство: ах, Вы не склонны? ах, Вас не уговорить? ах, Вы так уверены в том, что искусство подражает жизни, а не наоборот?
Давайте же послушаем Дж. Серля – одного из самых тонких лингвистов нашего времени: «Предположим, что некий человек идет в универсам со списком, составленным его женой, где указано, что он должен купить; в этом списке содержатся слова «бобы, масло, бекон, хлеб». Предположим далее, что по пятам за ним все время, пока он ходит с тележкой по магазину и выбирает указанные товары, следует сыщик, который записывает все, что он берет. При выходе из магазина у покупателя и у сыщика будут идентичные списки. Но функции этих двух списков будут совершенно различны. Цель того списка, который находится у покупателя, состоит в том, чтобы, так сказать, «приспособить» мир к словам: этот человек должен согласовывать свои действия со списком. Цель списка, находящегося у сыщика, – в том, чтобы «приспособить» слова к миру: сыщик должен согласовывать список с действиями покупателя. Это, в частности, сказывается на различной роли «ошибок» в этих двух случаях. Если сыщик, придя домой, неожиданно осознает, что тот человек купил свиные отбивные вместо бекона, то он сможет просто зачеркнуть слово «бекон» и записать «свиные отбивные». А вот если покупатель придет домой и его жена укажет ему, что он купил свиные отбивные, хотя ему нужно было купить бекон, то он не сможет исправить свою ошибку, зачеркнув слово «бекон» и записав вместо этого «свиные отбивные». Я предлагаю назвать этот аспект различием по направлению приспособления. Список сыщика характеризуется направлением приспособления «слова к миру», список же покупателя обладает направлением приспособления «мира к словам».
Итак, бывают ситуации, когда не слова приспосабливаются к миру, а наоборот. Например, когда преступник совершает преступление, суд ищет в кодексе статью, к которой можно приспособить это преступление. Или, когда мы встречаем на вокзале незнакомого человека, чье словесное описание получили от друзей, мы тоже приспосабливаем внешность сошедших с поезда пассажиров к имеющимся в нашем распоряжении словам. Или, когда приходим получать зарплату, кассир выдает нам сумму, приспосабливая ее к цифровому выражению слов, означающих размер нашей зарплаты. И наконец, когда мы говорим о воспитательной роли литературы…
Значит, не только литература может воспроизводить жизнь, но и жизнь может воспроизводить литературу? Когда уже в начале нашего века Оскар Уайльд в предисловии к роману «Портрет Дориана Грея» сформулировал тезис о том, что не искусство отражает жизнь, а наоборот, читатели отнеслись к этому как к парадоксу. Сегодня же Оскара Уайльда можно, скорее, обвинить в чрезмерной категоричности, чем в пристрастии к лингвистическим шалостям. Да и сам он доказал, что не шутит, когда, вставив зеленую орхидею в петлицу своему герою, вынудил английских модников последовать его примеру – и зеленая орхидея в петлице фрака стала считаться на время признаком особенной утонченности.
В таких ситуациях можно понять Жизнь: ей с собой немножко скучновато, хочется чего-нибудь на стороне, чего-нибудь эдакого. И она обращается к Литературе с просьбой о зеленой орхидее в петлицу. А Литература щедра: в ней сколько угодно зеленых орхидей, целый сад зеленых орхидей!
Как тосклива жизнь без зеленых орхидей!.. Иногда кажется, и живем-то мы именно потому, что предвкушаем чудесные перемены. Завтра, думаем мы, случится такое, чего не случалось никогда, ну, по крайней мере, ни позавчера, ни вчера, ни сегодня уж точно не случалось! А когда мы устаем ждать, мы приходим на поклон к Литературе – и в ней проживаем те самые жизни, которых не знали и не узнаем в действительности. Правда, чаще всего наш жизненный опыт не только не помогает, но и мешает нам прожить эти жизни. Нужен какой-то другой опыт…
Глава 11.
До и после бревна
Ледяная пустыня кончилась гораздо более внезапно, чем началась: Петропавел и дошел-то всего-навсего до горизонта, а за ним сразу открылось летнее поле, у обочины которого он увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута.
– Шпрот-в-Сапогах, – раскланялась рыбка, и Петропавел, приветливо улыбнувшись, представился тоже. Потом, чтобы его сразу не заговорили, спросил:
– До Слономоськи далеко мне еще?
– Если пешком, то порядочно.
– А как можно по-другому? – с надеждой спросил Петропавел.
– Да по-всякому можно. Можно, например, камнем по затылку.
Петропавел пристально взглянул на рыбку:
– Вы такой злобный шпрот?
– Да нет! Это не я – это Дама-с-Каменьями. В-о-о-он она на вышке сидит. И пропускает лишь того, кто разгадает жуткую загадку одну.
Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел смотровую вышку.
– Шаг вперед – и Вы на том свете. Она меткая, как индеец. Правда, и добрая, как мать. Никогда без моего предупреждения не убивает.
– Может, как-нибудь… в обход? – поежился Петропавел.
– Не советую. Там с одной стороны – Волка-Семеро-Казнят, а на другой – вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь побывали уже…
– А трудная загадка?
– Чертовски. Какая-то загадка Свинкса просто.
– Ладно, давайте загадку.
– Да вы что? А камнем? – Шпрот-в-Сапогах прямо-таки остолбенел.
– Ну, камнем же не сразу. Сначала идет загадка. Загадывайте.
– Вы даете! – восхитился Шпрот-в-Сапогах. – Подсказать отгадку?
– Благодарю Вас, я сам.
Шпрот-в-Сапогах заплакал и залепетал сквозь слезы:
– Сколько будет дважды два… четыре? – при этом он взял в руки два черных флажка.
– Я знаю несколько разгадок этой загадки. – Ни один мускул не дрогнул на лице Петропавла. – Классические варианты разгадок следующие: дважды два четыре будет зеленая дудочка или колбасная палочка…
– Довольно, довольно! – радостно закричал Шпрот-в-Сапогах и, схватив два красных флажка, принялся сигнализировать о чем-то на смотровую вышку.
– Кроме того, – невозмутимо продолжал Петропавел, – дважды два четыре будет детская считалочка, елочка-моталочка, бифштекс натуральный рубленый с луком, люля-кебаб с рисом, «Степь да степь кругом»…
– Хватит! – с испугом закричал Шпрот-в-Сапогах.
– И, наконец, – закончил Петропавел, – спросите у Дамы-с-Каменьями, не хочет ли она сама получить камнем по затылку?
Шпрот-в-Сапогах испуганно замахал красными флажками. В ответ со смотровой вышки тоже замахали красными флажками.
– Она благодарит Вас и говорит, что не хочет, – пролепетал Шпрот-в-Сапогах.
– Тогда привет ей ото всех – начиная с Бон Жуана и кончая Таинственным Остовом, – сказал Петропавел и шагнул на стерню.
– Погодите, – вслед ему закричал Шпрот-в-Сапогах. – Там есть одна тонкость! Это не просто поле – это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ.
Но Петропавел даже не расслышал этого, так далеко он уже ушел. Идти было приятно – несколько настораживало, правда, полное отсутствие хоть какого-нибудь ветерка над полем. Тут Петропавел взял и запел хорошую походную песню, из которой почему-то получилось вот что:
И словно в ответ на это в атмосфере начались вдруг знакомые Петропавлу волнения – и понесся над полем богатырский пописк.
«Черт меня дернул запеть эту песню!» – ругал себя Петропавел: мысль о встрече с Муравьем-разбойником – да еще на открытом месте – привела его в ужас. Однако богатырский пописк все усиливался, и, не помня себя от страха, Петропавел хрипло выкрикнул в никуда:
– Эй, выходи на честный бой, Муравей-разбойник!
– Как бы не так! – богатырский пописк приобрел еле уловимые очертания слов. – В честном-то бою ты меня победишь. А ты вот попробуй в нечестном победи! Мне в нечестном бою нет равных.
