Смысл и назначение истории (сборник) - Ясперс Карл Теодор (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
5. Использование лошади — но только в развитых великих культурах древности — для боевых колесниц, для езды верхом. Это привело к тому, что человек оторвался от привычной почвы, ему открылись дали и свобода передвижения, возможность создания новой, превосходящей прежнюю боевой техники; к появлению господствующего слоя, способного приручить лошадь и подчинить ее своей воле, проявить личное мужество наездника и воина, оценить красоту животного.
События, открывающие историческую эру, ведут к более глубокому вопросу: что же произошло с человеком, что заставило его перейти из неисторического существования в историю? Какие, собственно, черты его сущности привели к началу истории.
Каковы основные характерные черты исторического процесса, отличающие его от доистории? Речь идет о таком ответе, который связан с внутренними глубинами человеческой сущности Мы хотим узнать не о внешних событиях, а о внутреннем преобразовании человека.
Истории предшествовало становление и преобразование, свойственное в значительной степени как человеку, так и природным явлениям. Скачок из этого простого существования в историю характеризуется, вероятно, следующим:
1. Сознанием и воспоминанием, передачей духовного достояния — тем самым совершается освобождение от того, что составляет только настоящее.
2. Рационализацией какого-либо значения и содержания посредством техники — тем самым совершается освобождение от жизненно необходимой связи с обусловленной случайностью, предусмотрительностью и гарантированностью.
3. Наличием в качестве примера и образца людей, чьи дела, свершения и судьбы постоянно стоят перед мысленным взором их потомков в качестве деяний правителей и мудрецов, — тем самым создается основа для освобождения от глухого самосознания и страха перед демонами.
Исторический процесс — это беспрерывное преобразование условий, знания, содержания в их непосредственном явлении, но такое преобразование, при котором возможно и необходимо отношение всего ко всему, связь традиций, всеобщая коммуникация.
В чем причина того, что человек совершает скачок? Совершая его, он не осознавал, к чему это приведет, и не стремился к этому. С ним что-то произошло. Он не является, подобно всем остальным живым существам, столь же ограниченным, сколь завершенным в своей специфичности, напротив, он безгранично открыт по своим возможностям, незавершен и незавершим в своей сущности то, что изначально было заложено в человеке, что несомненно действовало уже в доистории в качестве зародыша истории, с силой вырвалось на поверхность, когда началась история.
Этот скачок в развитии человека, следствием которого была история, может быть воспринят и как несчастье, постигшее человека; согласно этому взгляду здесь произошло нечто непостижимое, грехопадение, вторжение чуждой силы; все, что создает историю, в конечном итоге уничтожает человека; история — процесс разрушения в образе некоего, быть может грандиозного, фейерверка; этот процесс следует повернуть вспять, вернуть к тому, что было вначале; на завершающей его стадии человек вернется к блаженному состоянию своего доисторического бытия.
Но этот скачок можно воспринимать и как чудесный дар человеческой природы и в том, что человек совершил его, видеть высокое предназначение человека, его путь к небывалому постижению и неслыханным высотам, доступным ему в силу его незавершенности. История превратила человека в существо, стремящееся выйти за свои пределы. Только в истории он ставит перед собой свою высокую задачу. Никто не знает, куда она его приведет. Несчастье и беды также могут служить ему стимулом к возвышению. Лишь в истории формируется то, чем человек по существу является: а) Из первичных истоков течет поток заложенных в человеке субстанциальных возможностей. Однако сами они становятся очевидными, преисполненными богатого содержания, лишь войдя в эру истории, по мере того как они освещаются, утверждаются, усиливаются, теряются, вспоминаются, вновь возвышаются. Им необходима рационализация, которая сама по себе совсем не есть нечто первичное, а есть лишь средство восстановления истоков и конечных целей.
б) Вместе со скачком в историю осознается преходящий характер всего Всему в мире отведено определенное время, и все обречено на гибель. Но только человек знает, что он должен умереть. Наталкиваясь на эту пограничную ситуацию, он познает вечность во времени, историчность как явление бытия, уничтожение времени во времени Его осознание истории становится тождественным осознанию вечности.
в) История — это постоянное и настойчивое продвижение вперед отдельных людей. Они призывают других следовать за ними. Те, кто их слышит и понимает, присоединяются к этому движению. Однако вместе с тем история остается и просто совокупностью событий, где постоянно раздаются напрасные призывы, которым не следуют и от которых отстают. Некая огромная сила инерции как будто постоянно парализует все порывы. Мощные силы громадных масс с их усредненными запросами душат все то, что не соответствует им. Все то, что не находит места и не имеет смысла с точки зрения массовых требований, что не встречает веры, должно исчезнуть. История — это великий вопрос, еще не получивший решения, который будет решен не мыслью, а только самой действительностью, вопрос этот сводится к тому, является ли история в своем порыве лишь мгновением, промежуточным звеном между неисторическими существованиями, или это прорыв глубинных возможностей, которые даже в образе безграничных несчастий, подвергаясь опасностям и постоянным крушениям, в целом ведут к тому, что бытие будет открыто человеком, а он сам в непредвидимом взлете обретет свои неведомые дотоле возможности.
3. Общность и различия великих культур древности
Общие черты — организация большого масштаба, письменность, ведущая роль слоя писцов — способствуют возникновению человека, который, будучи продуктом рафинированной культуры, все-таки еще как бы не вполне пробудился. Специфическая техническая рационализация соответствует состоянию неполного пробуждения без подлинной рефлексии.
В крупных сообществах все подчинено зримым картинам бытия, связано безусловными нормами. Это — не вызывающее сомнения фактическое бытие, которое высказывают и которому следуют. Основные человеческие проблемы заключены в рамки священного знания магического характера, они не перешли в беспокойные поиски, если не считать нескольких поразительных подступов к этому (следы пробуждения, которые остаются нераскрытыми). Значительное развитие обретает мысль о справедливости в Египте, и особенно в Вавилоне. Однако вопрос о смысле не ставится со всей отчетливостью. Создается впечатление, что ответ уже есть до постановки вопроса.
Сходство состояний и хода развития заставляет искать общую основу. Во все времена орудия и идеи медленно распространялись по земному шару. Мы ищем центр, из которого шло бы такое распространение нового. Именно поэтому возникает гипотеза об основополагающем универсальном значении Шумера на Евфрате, громадное влияние которого достигло Египта и Китая. Однако степень этого влияния не доказана. Возникает и сомнительная гипотеза о культурном центре в Азии — где-то в Западном Курдистане, у Каспийского моря, — о процветавшем ранее в период более влажного климата центре культуры, откуда вследствие наступившей засухи произошло переселение жителей по самым различным направлениям. Это и было началом возникновения культур на Азиатском и Европейском континентах от Китая до Египта. Однако, мысленно погружаясь в глубины доистории, мы не обнаруживаем для этого какой-либо твердой, подтвержденной опытом основы.
Если общие черты, быть может, все-таки имеют единое основание, то оно сводится для нас к совершенно неопределенному представлению о доисторических глубинах Азии. Была долгая общая доистория всей Азии, чьим полуостровом является Европа.
Однако и различия между великими культурами древности также значительны. В каждом данном случае мы ощущаем весьма своеобразный дух некоей целостности. В Китае есть только подходы к мифам, изначальные космические представления о мировом порядке, о порядке в мерах и числах, живое созерцание природы, обладающее естественной человечностью. Культуре Двуречья присуща известная жесткость и сила, нечто драматическое, обретающее трагические черты в раннем эпосе о Гильгамеше. В Египте мы видим веселье и жизнерадостность в интимной сфере наряду с маскировкой нивелирующего принуждения к труду, видим чувство стиля в торжественном величии.
