Очерк теории познания Гетевского мировоззрения, составленный принимая во внимание Шиллера - Штайнер Рудольф
19. Человеческая свобода
Наш взгляд на источники нашего познания не может оставаться без влияния и на взгляд на наши практические поступки. Человек поступает ведь согласно мысленным определениям, лежащим в нем самом. Все, что он делает, согласуется с намерениями и целями, которые он себе ставит. Но само собою понятно, что эти цели, намерения, идеалы и т. д. должны иметь такой же характер, как весь прочий мысленный мир человека. Таким образом у догматической науки должна существовать практическая истина совершенно иного характера, чем та, которая вытекает как следствие из нашей теории познания. Если истины, добываемые человеком в науке, обусловлены фактической необходимостью, имеющей свой источник вне мышления, то такими же будут и идеалы, лежащие в основе его поступков. Человек поступает тогда по законам, для которых у него не хватает действительного обоснования: он представляет себе норму, извне предписывающую ему его поступки. Таков характер заповеди, которую человек обязан соблюдать. Догмат как практическая истина есть нравственная заповедь. Совсем иное дело, тли принять за основу нашу теорию познания. Она не признает другой основы истин, кроме лежащего в них мысленного содержания. Поэтому если возникает нравственный идеал, то нашими поступками руководит лежащая в содержании его внутренняя сила. Мы поступаем согласно идеалу не потому, что он дан нам как закон, но потому, что идеал силою своего содержания действует внутри нас и нами руководит. Побуждение к поступкам находится не вовне, но внутри наг. Велению долга мы чувствуем себя подчиненными: мы должны поступать известным образом, ибо оно так повелевает. Здесь сначала выступает долженствование, и потом к нему присоединяется воление, которое должно подчиниться первому. Наша теория этого не требует. Воление самодержавно. Оно выполняет лишь то, что лежит в человеческой личности как мысленное содержание. Человек не позволяет какой-то внешней власти предписывать ему законы, он сам себе законодатель.
Да и кто, согласно нашему мировоззрению, мог бы их давать человеку? Мировая основа совершенно излилась в мир; она не отделилась от мира, чтобы управлять им извне, она движет им изнутри; она от него не укрылась. Высшая форма, в которой она выступает внутри действительности обычной жизни, есть мышление и вместе с ним человеческая личность. Если поэтому мировая основа имеет цели, то они тождественны с целями, которые, изживая себя, ставит себе человек. Он действует согласно намерениям мирового Водителя не тем, что разведывает какие-то его заповеди, а тем, что действует согласно своему собственному разумению. Потому что в этом разумении изживает себя этот Водитель мира. Он не живет в виде воли где-то вне человека; он отрешился от всякой собственной воли, чтобы поставить все в зависимость от воли человека. Для того, чтобы человек мог стать собственным своим законодателем, необходимо отказаться от всяких мыслей относительно независимых от человека внечеловеческих назначений мира и т. п.
По поводу этого мы считаем нужным указать на превосходную статью Крейенбюля в "Философском ежемесячнике", т. 18, вып. 3. В ней правильно говорится о том, как принципы наших поступков проистекают из непосредственных самоопределений нашей индивидуальности и как все этически великое совершается не по властному внушению нравственного закона, а по непосредственному побуждению индивидуальной идеи.
Только при таком воззрении возможна истинная свобода человека. Если человек не носит в себе самом оснований для своих поступков, а должен сообразоваться с заповедями, то он действует по принуждению, он подвластен необходимости почти так же, как просто природное существо.
Наша философия поэтому есть в подлинном смысле философия свободы. Она показывает прежде всего теоретически, как должны отпасть все правящие миром извне силы и т. п., чтобы сделать затем человека своим собственным властелином в наилучшем смысле слова. Когда человек поступает нравственно, то для нас это не есть исполнение долга, а выражение его вполне свободной природы. Человек поступает так не потому, что он должен, а потому, что он хочет. Эту точку зрения имел в виду и Гете, когда он сказал: "Лессинг, неохотно ощущавший всякого рода ограничения, вкладывает в уста одного из своих действующих лиц слова. Никто не должен долженствовать. Умный, жизнерадостный человек отвечал: Кто хочет, тот должен. Третий -- правда, образованный человек -- к этому прибавил: Кто понимает, тот и хочет". Таким образом, для наших поступков нет иного побуждения, кроме нашего разумения. Без всякого внешнего принуждения свободный человек действует по своему разумению, по заповедям, которые он сам себе дает.
Вокруг этих истин вращался известный спор между Кантом и Шиллером. Кант стоял на точке зрения веления долга. Он думал, что это было бы принижением нравственного закона, если бы он поставил его в зависимость от человеческой субъективности. По его мнению, человек поступает нравственно лишь в том случае, когда он отрешается в своих поступках от всех личных побуждений и всецело преклоняется перед величием долга. Шиллер же усматривал в этом воззрении унижение человеческой природы. Неужели она действительно так плоха, что ей приходится непременно устранить все свои собственные побуждения, чтобы стать нравственной! Миросозерцание Шиллера и Гете может стать на сторону только изложенного нами здесь воззрения. В человеке самом надо искать исходную точку его поступков.
Поэтому в истории, предметом которой является человек, нельзя говорить о внешних влияниях на его поступки, об идеях как веяниях времени и т. д., тем более, о каком-либо заложенном в основе ее плане. История есть не что иное, как развитие человеческих действий, воззрений и т.п. "Во все времена только индивидуумы работали для науки, а не эпоха. Это эпоха поднесла чашу с ядом Сократу; эпоха сожгла Гуса; эпохи оставались всегда тождественными себе", -- говорит Гете. Всякое априорное построение планов, якобы лежащих в основе истории, направлено против исторического метода, каким он вытекает из сущности истории. Он стремится выявить, что сделали люди для успешного развития человечества, узнать, какие цели ставила себе та или иная личность, какое направление она дала своему времени. История должна всецело основываться на человеческой природе. Ее хотения, ее тенденции -- нот, что должно Сыть постигнуто. Наша наука о познании совершенно не допускает, чтобы истории подсовывалась какая-либо цель, вроде воспитания человека от низшей ступени совершенства к более высокой и т. и С нашей точки зрения , равно ошибочно и рассматривать, как это делает Гердер в своих "Идеях к философии истории человечества", исторические события наподобие фактов естественных наук, как ряд причин и действий. Законы истории гораздо более высокой природы. В физике один факт так определяется другим, что закон стоит над явлением. Исторический факт, как нечто идейное, и определяется также идейным. Поэтому здесь о причине и действии можно говорить, только оставаясь совсем на поверхности. Можно ли думать, что точно передаешь самою суть дела, называя Лютера причиной Реформации. История есть по существу наука идеалов. Ее действительность суть уже идеи. Поэтому единственно верный метод состоит в том, чтобы отдаваться объекту. Всякое выхождение за него неисторично.
Психология, народоведение и история суть главнейшие формы науки о духе. Ее методы, как мы видели, основаны на непосредственном постижении идейной действительности. Ее предмет есть идея, духовное, подобно тому, как в неорганической науке им был закон природы, а в органической -- тип.
20. Оптимизм и пессимизм
Человек оказался для нас центром миропорядка. Он как дух достигает высшей формы бытия и создает в мышлении самый совершенный мировой процесс. Вещи действительны только сообразно тому, как он освещает их. Это такое воззрение, согласно которому человек опору, цель и сущность своего бытия имеет в себе самом. Оно делает человека самодовлеющим существом. Он должен найти в себе самом опору для всего, что в нем есть. Значит, и для своего блаженства Последним он может быть обязан только самому себе. Всякая власть, которая доставляла бы ему счастье извне, тем самым обрекала бы его на несвободу. Ничто не в силах дать человеку удовлетворение, чему он сначала сам не придал такой способности. Если что-либо доставляет нам радость, то мы должны сначала сами предоставить ему ту власть, благодаря которой оно может доставлять нам ее Радость и недовольство существуют для человека в высшем смысле, лишь поскольку он ощущает их таковыми. Этим разрушается всякий оптимизм и пессимизм. Первый принимает, что все в мире хорошо, так что он приводит человека к высшему довольству. Но чтобы это было так, для этого необходимо самому человеку найти в предметах нечто такое, чего он желает, т.е. он может стать счастливым не через мир, а только через самого себя.
