Человек против мифов - Берроуз Данэм (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Факт этот настолько бесспорен, что его отрицание – средство подрыва совместных начинаний. Под таким прикрытием предатели и отступники, прокламируя одни и те же цели со всеми, делают все возможное для срыва дела. Они, например, "соглашаются", что фашизм должен быть разрушен, но они настаивают на том, что вместо войны фашистов надо одного за другим перевоспитывать. Таким путем, говорят они, мы одолеем фашизм, не нанося никому вреда. Разгорается дискуссия, а всегда можно сделать так, чтобы дискуссии продолжались бесконечно. Между тем прибывают фашисты собственной персоной с танками и артиллерией, и вопрос о том, кто кого должен перевоспитывать, сразу же становится вполне академическим.
Тактика подобного рода хорошо известна во всех организованных группах. Прием выставления блестящей альтернативы на то и создан, чтобы под видом призыва к действию удерживать от него. Альтернатива может оказаться действительно блестящей. В ней можно соединить все привлекательные черты на свете – доброту, честь, осуществимость. При отсутствии высшей проверки, а именно действительной применимости предлагаемой программы в данных обстоятельствах, всему этому блеску будет недоставать лакового покрытия, и группа, как Буриданов осел, умрет от голода между двумя равноотстоящими охапками сена.
3. Вообразим себе теперь того же самого привыкшего к болтанке человека вернувшимся домой из плавания и слегка переродившимся. Долгая череда подъемов и спадов отбила у него всякое чувство новизны жизни, зато он стал подмечать, что в различных волнах таится опасность. Ему теперь кажется, что в одном отношении все стороны вопроса очень сходятся: везде есть определенное количество ошибочности. Нельзя ли очистить стороны от ошибок и выровнять их в некоторое единство? Если всегда много что можно сказать в пользу той и другой стороны, почему не выделить это "многое" и не свести в единую теорию, единую программу? Наша пробка пропиталась эклектикой.
Приходится признать, что предположение об отсутствии всецело истинных теорий и о частичной истинности любой теории – вместе и осторожная, и благожелательная точка зрения. Она не оскорбляет ничьих чувств, потому что за каждым признает какую-то разумность; она и ничем не рискует, потому что везде видит недостаток последней точности. Сверх всего, в этой идее есть элемент сбережения времени: мы воздерживаемся от усилия поисков, анализа и систематизации истины и полагаемся просто на тщательный отбор результатов чужого труда.
Что ж, прежде всего я считаю очевидной неправдой, что во всякой теории есть ценные утверждения. Некоторые теории, пускай их и мало, монументально окаменели в своем заблуждении и способны растягиваться до поразительной длины без того, чтобы хоть где-то соприкоснуться с истиной. Интересно было бы узнать, например, какие положения наш философ-эклектик пожелает заимствовать из астрологии или магий чисел, чтобы обогатить свое мировоззрение. А какие тезисы он захочет избрать из фашистских доктрин доктора Геббельса?
Во-вторых, по сути дела, невозможно делать выборку из различных теорий, если заранее уже не обладать достаточно ясным представлением о положении дел. Чтобы выбирать, мы должны уже опираться на какой-то критерий, который позволит отделить истинное от лжи. В противном случае отбор будет беспорядочным, а конечный результат – смесью истины и заблуждения, которая едва ли будет отвечать нашим исходным целям. Но если для основательности выбора мы должны заранее обладать в некотором смысле истиной, то эту долю истины мы не можем получить эклектическими способами. Так что всякое применение эклектизма зависит от процесса обнаружения истины, который не может быть эклектичным. Человек широкого ума в поисках истины на разных сторонах должен сперва открыть, что такое истина, чтобы уже потом высчитывать, сколько истины содержит каждая сторона.
Сделав это, он обнаружит, далее, что стороны обнаруживают широкое расхождение в том, что касается истины. Оказывается, что составляющие цельную теорию утверждения никоим образом не обладают одинаковой важностью в составе теории. Некоторые жизненно важны для нее, без других она вполне может существовать. Есть теории, правильные в своих основных тезисах и ошибочные в некоторых деталях, а есть теории, ошибочные в своих основополагающих тезисах, но случайно правильные в некоторых деталях. Есть и такие, как я упоминал, которые ошибочны – и часто намеренно ошибочны – от начала до конца. Было бы причудливым упражнением в беспристрастности рассматривать все эти теории как одинаково интересные и одинаково ценные, с одинаковым количеством вкравшихся между разнообразными блестками ошибок.
Главная опасность эклектицизма заключается, таким образом, в его прирожденной склонности ставить личный (и, по всей вероятности, прихотливый) выбор на место научного рассмотрения. Здесь есть откровенная субъективность, представление, что факты значат меньше, чем способ думать о них. Осуществленный решительно и до конца, этот принцип уничтожил бы всю науку и все благоразумие. Он представляет собой уже такую открытость ума, при которой ум пропускает сквозь себя все на свете. Остается мертвая и молчаливая, хотя явно не болезненная, пустота.
4. С личностью, болтающейся на социальных волнах, мы разделались. Человек балансирующий со своей стороны тоже предстает в трех видах, каждый из которых демонстрирует отрешенность, если не интеллектуальную остроту. Он выступает по очереди как представитель точных паук, как гуманитарий и как справедливец. Все три – очень влиятельные роли.
В первой из них наш балансер сообщает нам, что избирать одну программу в ущерб другим – значит разрушать необходимую для научной установки беспристрастность. Именно это он имеет в виду, когда говорит о двух сторонах всякого вопроса. Такая точка зрения обычно – и, мне кажется, немного оскорбительно – именуется академической. В своей преобладающей части люди ученого мира настолько активно осуществляют свои идеалы, насколько это совместимо с сохранением ими своих положений. Тем не менее среди них существуют исследователи, которые действительно уверены, что, поскольку за решением следует действие, свободная игра мысли и суждения навсегда остается однобокой.
К примеру, такую точку зрения можно найти у многих социологов. Эти господа склонны говорить, что их пауки дескриптивны, а не нормативны; под столь солидной терминологией у них скрывается та идея, что, обозревая общество, они просто описывают обнаруживаемое и не предлагают рекомендаций по улучшению дела. Они даже не утверждают, что та или иная социальная ситуация хороша или плоха, поскольку такое утверждение будет уже означать, что они встали на чью-то сторону.
Между прочим, научная беспристрастность означает принятие знания о вещах, каковы они есть, без искажения и предрасположенности. Если, таким образом, какая-либо форма социальной активности должна рассматриваться как помеха для беспристрастности, то обязательно должна существовать такая ее форма, которая затрудняет или искажает познание вещей как они есть. А если считается, что все формы социальной активности мешают беспристрастности, то отсюда обязательно должно следовать, что все формы социального действия затрудняют или искажают познание вещей как они есть. Другими словами, научная беспристрастность в таком случае с необходимостью предполагает политическую нейтральность.
На самом деле ничего подобного нет. В своем негативном выражении научная беспристрастность означает, что человек не начинает с желаемых ему выводов и не придумывает для них оснований задним числом. Она означает, что человек еще не принимает определенные высказывания за истину просто потому, что хочет видеть их истинными, пускай даже сомнение в них кажется ему разрушением всего смысла жизни. Она означает, наконец, что человек не скрывает и не искажает факты ради поддержки программы какой бы то ни было партии или группы.
