Гассенди - Быховский Бернард Эммануилович (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Нет ничего, что могло бы доставить эпикурейскому «эгоисту» большее удовлетворение, принести большую радость, чем… добрые дела. Какая критика эгоизма может быть более убедительной, чем доказательство того, что нет ничего более неприятного, опасного, вредного для личного счастья, чем порочность и несправедливость, чем эгоизм? «Поскольку мудрец… — заявляет эпикурейский „эгоист“, — все делает ради самого себя, то нет ничего, что в большей степени служило бы его интересам, чем четкое соблюдение справедливости» (5, т. 1, стр. 391). «Единственной заботой» этого мудреца, который «все делает ради самого себя», «будет то, что может быть полезно и приятно потомству…» (5, т. 1, стр. 353).
Последним словом «исключительно эгоистичной» этики Гассенди является превозносимый им в заключительной главе эпикурейский культ дружбы, превосходящей «все средства, предоставленные нам мудростью для достижения блаженной жизни» (5, т. 1, стр. 396). Ради удовольствия и благополучия друга мудрый человек употребит те же усилия, что и ради собственного удовольствия. Он не остановится для этого ни перед чем. При всей нетерпимости к страданиям «он готов будет подвергнуться во имя него величайшим страданиям», не останавливаясь перед самопожертвованием, и, «если потребует случай, примет ради него и смерть» (5, т. 1, стр. 399).
Гассенди, как хорошо сказал о нем Рошо, — «подлинный эпикуреец, так как он со всей строгостью придерживается настоящей морали Эпикура, требующей воздержанности для себя и благожелательности для другого» (43, стр. 53).
Мнимый «эгоизм» Гассенди — ранний предвестник того, что в последующие века вошло в историю этики под двусмысленным названием «разумного эгоизма» — глубоко гуманистической морали, требующей гармонии личных и общественных интересов, морали, убеждающей в том, что забота об общем благе, человечность, преданность добрым делам — необходимое, диктуемое разумом, первостепенное условие достижения личного блага каждого разумного, мыслящего, дальновидного человека как общественного существа. Чуждая и враждебная эгоцентризму этика «разумного эгоизма» была принята на идеологическое вооружение французскими материалистами и достигла предельного совершенства в революционном этическом учении классической русской философии.
Этика Эпикура, как и его французского продолжателя, не была революционной. До предреволюционной ситуации Франция XVII века была еще далека. Социально-политические суждения Гассенди, высказанные в его «Этике», не выходят за рамки гуманистического либерализма. Не случайно главы о государстве и праве включены в «Этику» Гассенди. Наиболее характерная черта его социально-политических высказываний — «примат этики», рассмотрение всех относящихся к этой области вопросов с точки зрения нравственных критериев: справедливости, «экономического благоразумия», «политического благоразумия».
Человек по самой природе своей — общественное животное (sociabile animal). Общество не есть нечто возникшее в развитии человеческого существования, оно изначально для него. По отношению к теории «общественного договора» мы находим у Гассенди неоднократные суждения. Кое-где он говорит о стадном периоде, когда люди бродили, как дикие звери, терпя разные невзгоды, но «некоторая естественная взаимная склонность…» приводила к тому, что они сходились и в известной степени принимали меры против указанных бедствий… Так жили они, «пока не поняли, что не могут жить удобно и в безопасности, если не заключат между собой договора…» (5, т. 1, стр. 380). Но фактически, замечает Гассенди, общественного договора не существует (4, т. II, стр. 799) [12]. Гассенди различает первичное «естественное право», находящееся в согласии с человеческой природой и с законами разума, и вторичное право, выраженное в законодательстве, которое не всегда им соответствует. «Я не напрасно подчеркиваю это, — поясняет Гассенди, — ибо иногда бывает так, что в обществе предписывается в качестве справедливого и правомерного нечто такое, что не служит общественному благу» (5, т. 1, стр. 377). Установленное законом различно у разных народов, и не всегда то, что является законным, является справедливым; то, что в одном обществе считается справедливым, в другом считается несправедливым. Следовательно, объективным критерием законов должно служить то, приносят ли они пользу в общественной жизни всем без исключения (5, т. 1, стр. 379), причем напрасно «некоторые полагают, что справедливое справедливо по самой своей неизменной природе» (5, т. 1, стр. 378).
Звучащий в последних словах демократический мотив выражен и в формулировке Гассенди цели всякого общества и государства. Цель эта в том, «чтобы люди с помощью взаимных усилий сделали жизнь всех возможно более счастливой и безопасной» (5, т. 1, стр. 337), чтобы существующее в нем право «было благом как для общества в целом, так и для каждого его члена в отдельности» (5, г. 1, стр. 337). При этом необходимо заботиться о том, «чтобы более сильные не злоупотребляли обязательной покорностью более слабых и не допускали бы, чтобы они терпели нужду в самом насущном, если у них самих все имеется в изобилии» (5, т. 1, стр. 337). Разумеется, частную собственность Гассенди считает естественным правом, соответствующим «экономическому благоразумию»; частная собственность, по Гассенди, закономерна и необходима (4, т. II, стр. 751).
Рассматривая различные формы государственного строя — демократию, аристократию и монархию, Гассенди отдает предпочтение последней (4, т. II, стр. 758), различая, однако, при этом монархию тираническую и просвещенную. Первая злоупотребляет властью, и часто бывает, что к власти приходят порочные короли, которые бывают свергнуты или даже убиты. И все же возникающая после этого междоусобная борьба приводит к тому, что, утомившись от вражды и раздоров и устав от вечного насилия, народ в конце концов восстанавливает монархическую власть в надежде на то, что она достанется «отцу родины, пастору народа». Таким образом, политическим идеалом Гассенди является «просвещенный абсолютизм».
Любопытно мнение Гассенди о войне (теме весьма актуальной и в его время). Эпикурейский мудрец не был (как можно было ожидать) пацифистом. И к этой проблеме он подошел с критерием одной из основных нравственных норм — справедливости: войны бывают справедливые и несправедливые. Достойный властелин никогда не будет вести иную войну, кроме справедливой, т. е. оборонительной или освободительной, помогающей союзникам в борьбе против несправедливых нападений. Силу следует применять только тогда, когда она служит добру.
Высоко ценя «гражданское благоразумие» и считая «просто бесчеловечным не откликнуться на призыв государства тогда, когда оно действительно нуждается в наших услугах и мы можем принести пользу многим нашим согражданам» (5, т. 1, стр. 336), Гассенди совершенно не склонен к активной политической деятельности. В уста Эпикура он вкладывает признание: «Я, безусловно, считаю — если мне позволено говорить о себе — своим величайшим счастьем, что никогда не вмешивался в дела политических группировок и не стремился угождать и льстить народу» (5, т. 1, стр. 335–336). Он призывал мудреца избегать бурь гражданской войны, обретя покой, «пристав к тихой и спокойной гавани», и сам стремился оставаться в стороне от бушевавших вокруг политических страстей. «Я, — писал он своему другу Франсуа Люилье, — живу в мире лишь как зритель…» (от 6.II.1633). Его суждения по вопросам общественной жизни не аполитичны, но это суждения зрителя, а не действующего лица, активного участника; этическая теория не перерастает у него в политическую практику, а удерживает, уводит от нее.
И все же, не будучи революционной в политическом смысле, этика Гассенди была революционной в перспективе истории этических учений. Она порывала с решающим церковным устоем — с религиозным обоснованием нравственности, и в этом разгадка того, почему профессор-иезуит осуждает эту гуманистическую этику как эгоистическую. Этика эта насквозь земная, человечная. Нравственность для Гассенди не в соответствии воле божьей и не в заботе о воздаянии в царстве небесном. Земное счастье живого человека, а не райское блаженство бессмертной души вдохновляет все нормы и принципы добродетели. Это радикальный разрыв с религиозной претензией на нравственную монополию. Соответствие разумно осмысленным человеческим интересам заменяет религиозный критерий богоугодного поведения. В неоэпикурейской этике контраст с господствовавшим мировоззрением достигает своего максимального обострения: этика Гассенди покушается на главный оплот церковного влияния— на умы и сердца верующих.
