Лекции по истории русской философии (XI - XX вв.) - Замалеев Александр Фазлаевич (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Тем не менее Ломоносов продолжал оставаться мыслителем-деистом, исповедующим теорию двойственной истины. Его привлекала методология древних отцов церкви — каппадокийцев, строго различавших творения и Творца, Бога и природу. «Создатель, — писал он, — дал роду человеческому две книги. В одной показал Свое величество, в другой Свою волю. Первая — видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга — Священное писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению». Мир веры и мир знания охватывают собственные сферы, не противореча и не мешая друг другу. «Обои обще удостоверяют нас не токмо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры». В учении Ломоносова секуляризация науки, мирских знаний достигала своего высшего предела, и это открывало путь развитию материалистического мировоззрения.
Русский мыслитель не сводил познание природы к чисто эмпирической систематизации объектов и явлений внешней действительности; он шел от теории, логического обобщения, которое позволяло строить философию природы. Его прежде всего привлекала проблема материи. В этом сказалось влияние картезианства. Однако предложенное им определение философской универсалии лишено подражательности: «Материя есть то, из чего состоит тело и от чего зависит его сущность». Ломоносову удалось избежать отождествления материи и вещества, сведения материи к телесности, составлявшего базис натурфилософских построений западноевропейских мыслителей XVII-XVIII вв.
По мнению Ломоносова, именно материей обусловливается «все, что есть и происходит в телах». Он различал два вида материи: «собственную» и «постороннюю». «Материя собственная есть та, из которой состоит тело, а посторонней называется та, которая наполняет промежутки тела, не заполненные собственной материей». Никакого абсолютно пустого пространства не существует: мир заполнен целиком и представляет собой сочетание двух родов материи. Все изменения, происходящие в мире, связаны с процессами движения материи. Оно возможно потому, что тела обладают «порами», которые могут заполняться посторонней материей. Движение сводится к простому перемещению тел в пространстве: «…как все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что, сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому, так, ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте…» [9]. В целом материя вечна и неуничтожима; она всегда остается в пределах собственного наличного бытия. Для Ломоносова это означало, что мир самодостаточен и не нуждается в божественном вмешательстве. Природа изначально сотворена во всей своей необходимой полноте и действует на основании естественных законов. Она совершенно проста, но «тем паче всего удивительна, что в простоте своей многохитростна и от малого числа причин произносит неисчислимые образы свойств, перемен и явлений». Ломоносов производил гносеологическую секуляризацию «натуральных правд», т. е. природознания, упрочивая предпосылки развития русского материализма.
3. Разработанные Ломоносовым принципы естественнонаучного материализма оказали глубокое влияние на философские искания А.Н. Радищева. Написанный им в ссылке трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии» (1792) произвел поистине «сократический переворот» в русской философии: как Ломоносов обособил, отделил от теологии натурфилософию, а просветители екатерининской эпохи развили социологическое направление, так Радищев отпочковал от общества, поставил рядом с ним человека, создал уникальнейшую традицию русской философской антропологии.
Свою задачу мыслитель формулировал так: «Обратим взор наш на человека; рассмотрим самих себя; проникнем оком любопытным во внутренность нашу и потщимся из того, что мы есть, определить или, по крайней мере, угадать, что мы будем или быть можем…». Мысль Радищева устремлена на постижение будущности человека, однако он не связывал себя ни с какой односторонней тенденцией — ни религиозной, ни атеистической. Он отвергал «все предрассудки, все предубеждения» и основывался только на «познании естественности», т. е. природы и человека.
Ключом к антропологии Радищева служило «правило сходственности», согласно которому все, что можно сказать о животных, можно сказать и о человеке. Мы видим, как в природе все вещи образуются из стихий, как семя дает начало произрастанию растений и животных; так и «человек преджил до зачатия своего», существовал в «предрождественном состоянии». Это было «бытие без жизни», «полуничтожество», однако не смерть, не ничто.«…Смерть не существует в природе, но существует разрушение, а следствие — одно токмо преобразование».
Проводя различие между бытием и жизнью, Радищев опирался на ломоносовское учение о сохранении наличного бытия: раз бытие неуничтожимо, не может исчезнуть и человек. Во всяком случае, относительно тела тут все было ясно: после смерти человека «все члены распадаются, каждое начало отходит к свой стихии». Но как быть с душой? Ведь именно в ней человек обретает свою сущность. Коль скоро бытие вечно и нерушимо, то и душа должна обладать вечностью.
Так ставил вопрос Радищев. Он применял к душе тот же критерий «предрождественного» и «нынешнего» состояний, которым руководствовался при рассмотрении тела. Логика его была предельно проста: душа также имеет предрождественное существование, как и тело. Она изначально сопряжена с семенем и живет в нем, доколе семя не переходит в зародыш. Семя обладает душой как некой внутренней силой, тождественной силе любого другого природного объекта — металла, камня, земли; и только в зародыше душа обретает «свойства жизни» — чувствительность, нервы. Таково же предрождественное состояние других тварей, из чего явствует, что человек «в существенности своей следует одинаковым с ними законам». Лишь с рождением человека душа постепенно претерпевает коренное обновление: она проникается способностью познания, постигает Бога, создает художества, науки. Это уже не та душа, которая пребывала в семени и зародыше. Живая душа окрыляется стремлением к самосовершенствованию, расширению своих качеств; в ней есть разум, составляющий «мету мысленного существа». Элементы души — речь, слово; без них «онемелая наша чувствительность, мысленность остановившаяся пребыли бы недействующими, полумертвы, как семя, как зерно». Поэтому душа не может разрушиться вместе с телом; для нее это было бы равносильно уничтожению, гибели. Стихии тела и в «сложении человека», и по смерти его сохраняют все свои свойства; но если разрушится связь элементов души, тогда не станет и мысленности, не станет самой души. А это противоречит истине: бытие есть, небытия нет. Бытие способно расширяться, расти за счет совершенствования «стихии чувствующей и мыслящей», но оно не может ни исчезать, ни становиться меньше. Возвратного пути у бытия нет. «Верь, вечность не есть мечта». Душа бессмертна.
Такова в обобщенном виде антропология Радищева. Едва ли здесь можно усмотреть колебание между материализмом и идеализмом, «между Гельвецием и Кантом». Позиция русского мыслителя отмечена осознанным и последовательным применением материалистической методологии к анализу явлений психики, человеческой духовности. Другое дело, что на этом пути его ждало интеллектуальное разочарование: обосновав материалистически бессмертие души [10], он в то же время не нашел способа материалистически решить вопрос о форме ее существования. Ему не удалось перевести проблему души в плоскость проблемы сознания. Оттого душа у него, обреченная на вечное существование, совсем по платоновской схеме метампсихоза, переходит от одной телесной «организации» к другой. Однако Радищев слишком умен, чтобы удовлетвориться таким выводом: «О, возлюбленные мои, я чувствую, я несуся в область догадок, и, увы, догадка не есть действительность». Все свои сомнения, все запросы он передал русской философии XIX в.
