Философия логического атомизма - Рассел Бертран Артур Уильям (книги бесплатно полные версии TXT) 📗

Для позиции Рассела характерно не только то, что он пытается дать новую формализацию логического вывода, но и то, что принято называть логицизмом в основаниях математики. С точки зрения логицизма математические суждения не являются синтетическими в смысле Канта, а выводимы из положений логики, причём математические термины полностью определимы в логических терминах. Таким образом, математическое знание сводимо к логическому и является аналитическим. В этом отношении логицизм солидаризируется с точкой зрения Лейбница на математику. Являясь одним из виднейших представителей логицизма, Рассел наследует точку зрения немецкого логика Г.Фреге, который первым предложил интерпретацию числа сугубо в логических терминах тождества, класса, включения . Фреге отталкивается от понимания числа ках класса всех тех классов, которые имеют одинаковое количество предметов. Так, например, число два есть класс всех тех классов, которые содержат ровно два предмета, число три есть класс всех тех классов, которые содержат три предмета, и т.д. Подобное определение числа не содержит круга, как может показаться на первый взгляд, поскольку определение тождественности двух классов не обязательно требует указания на число содержащихся в них предметов. Так, например, ожидая прихода гостей, мы можем сказать, что на накрытом столе в результате будет ровно столько обеденных приборов, сколько придет гостей, хотя можем и не знать заранее, сколько их будет точно. Класс гостей и класс столовых приборов в этом случае находятся во взаимно однозначном соответствии и, согласно терминологии Фреге, являются тождественными. Таким образом, число можно определить как класс всех тех классов, которые эквивалентны данному классу. Например, число два можно рассматривать как класс всех тех классов, которые эквивалентны классу спутников Марса, а число три как класс всех тех классов, которые эквивалентны классу граций, и т.д. Однако такое понимание числа было бы сугубо эмпирическим, а стало быть, бесполезным для целей арифметики. Поэтому при определении каждого числа необходимо найти такой класс, который имел бы не только соответствующий объём, но и вводился бы с помощью только логических терминов. Фреге развивает данную программу с определения нуля. Ноль - это класс всех тех классов предметов, которые не тождественны сами себе. Так как не существует предметов, нетождественных самим себе, постольку есть только один соответствующий класс, это класс, не содержащий элементов, нуль-класс, который и является единственным элементом нуля как класса всех тождественных классов. Отталкиваясь от определения нуля, можно определить все остальные числа. Число один, например, определяется как класс всех тех классов, которые тождественны классу нуль-классов, или как класс всех тех классов, которые тождественны классу, чьим единственным элементом является нуль-класс. Число два определяется как класс всех тех классов, которые тождественны с классом, содержащим ноль и один, число три - как класс, содержащий ноль, один и два, и т.д., до бесконечности. Это определение очень удобно, если бы не одна проблема, которую обнаружил Рассел2. Определение числа по Фреге требует рассматривать наряду с классами предметов, классы классов предметов, классы классов классов предметов и т.д. Причём ясно, что одни классы могут рассматриваться как члены самих себя, а другие нет. Например, класс всех чайных ложек сам чайной ложкой не является, а класс тех предметов, которые не являются чайными ложками, сам не является чайной ложкой и, стало быть, является элементом самого себя. Можно попытаться образовать класс всех тех классов, которые не являются элементами самих себя, и задаться вопросом, будет ли этот класс своим собственным элементом. Здесь как раз и возникает знаменитый парадокс Рассела, поскольку данный класс противоречив. Он является своим собственным элементом тогда и только тогда, когда он не является своим собственным элементом. Таким образом, если мы стремимся освободиться от противоречия, сохранив основную посылку логицизма, определение Фреге необходимо существенно модифицировать, к чему и приступает Рассел. С точки зрения последнего на образование классов необходимо накладывать ограничения, а именно, запретив образовывать классы, которые могли бы выступать в качестве своих собственных элементов. Классы должны образовывать строгую иерархию, где первый уровень представляли бы собой классы, содержащие только индивиды, второй уровень -классы, содержащие классы индивидов, и т.д. Разные уровни требуют различных средств выражения; то, что можно сказать об индивидах, нельзя сказать об их классах, а то, что можно сказать о классах индивидов, нельзя сказать о классах классов индивидов и т.д. В общем, это и составляет сущность теории типов. Однако при этом не годится фрегеанское определение числа. Рассел выходит из затруднения следующим образом'. Он сохраняет определение нуля, но число один определяет как класс всех классов, подобных классу, элементами которого являются элементы нуль-класса плюс еще один объект, который не содержится в нуль-классе. Число два определяется как класс всех тех классов, которые подобны классу, содержащему элементы, использованные при определении единицы, плюс ещё один новый объект, и т.д. Очевидно, это определение избегает парадокса. Однако оно требует введения дополнительного постулата. Определение каждого нового числа в последовательности натуральных чисел требует нового объекта, но поскольку ряд чисел бесконечен, следовательно, должно быть бесконечным и количество объектов. Так в логической системе Рассела возникает аксиома бесконечности, а именно, предположение о том, что в мире существует бесконечное количество объектов. Сходные соображения заставляют Рассела принять ещё ряд допущений, например аксиому мультипликативности. В PrinciplesMathematica Рассел рассматривает теорию типов, аксиому бесконечности, аксиому мультипликативности и ряд других положений, как логические предложения. Однако здесь возникает проблема, связанная с логическим статусом данных положений. Очевидно, что характеристика различных уровней бытия, предложенная теорией типов, или аксиома бесконечности, характеризующая совокупность предметов в мире, выходит за рамки аналитического знания. В самом деле, разрабатывая теорию типов, Рассел говорит о недопустимости определенной комбинации символов в языке логики. Однако то, что он имеет в виду, выходит за рамки символической комбинаторики, поскольку сами по себе символы основание для такого запрета не дают. Ограничения возможны только тогда, когда в расчет принимается определённая интенция значения. Стало быть, теория типов основана на онтологической предпосылке о допустимых типах значения и существенно от неё зависит. Последующее расширение границ и методов формального анализа ставится Расселом в зависимость от того, что рассматривать в качестве допустимых типов значения, Говоря о классах, английский философ всё-таки не допускает их реального существования, поскольку это возрождало бы иерархическую структуру бытия в смысле Платона, и даже превосходило бы предложенное последним удвоение реальности, так как предполагало бы умножение её admflnitum соответственно умножению различных типов знаков. Здесь возникает концепция неполных символов (под которыми понимаются символы классов, дескрипций и т.п.), рассматривающая классы, дескрипции и т.д., как логические фикции, и которая по существу редуцирует все возможные типы значений к примитивным. При всей неопределённости понятия примитивного значения, независимо от того, затребовано это понятие сугубо логическими потребностями или же нет, у Рассела оно связано с принимаемыми им теоретико-познавательными установками эмпиризма, и, в частности, с разрабатываемым им разделением знания на два существенно разнородных типа. Во-первых, это знание по знакомству, и, во-вторых, это знание по описанию. Концепция двух типов знания лежит в основании второй из указанных выше детерминации творчества Рассела и также оказывает значительное влияние на интерпретацию логических идей, но характеризует уже не онтологическое содержание развиваемой им логики, а её теоретико-познавательное значение. В основании любого знания, считает Рассел, лежит непосредственное знакомство с объектом. "Мы говорим, что знакомы с чем-либо, если нам это непосредственно известно, - без посредства умозаключений и без какого бы то ни было знания суждений (истины)"2. Любое другое знание может рассматриваться только в качестве знания, опосредованного логическими структурами мышления, интегрирующего языковые средства, либо в качестве выводного знания, либо в качестве указания на фиксированные свойства, включённые в структуру дескрипции. В последнем случае "мы знаем описание, и мы знаем, что есть какой-то предмет, точно соответствующий этому описанию, но сам этот предмет нам непосредственно не известен. В этом случае мы говорим, что наше знание предмета есть знание предмета по описанию". Рассел не считает описание какой-то новой познавательной процедурой, отличной от тех, что предлагали традиционные теории познания. Оно не есть новый логический элемент наряду с понятием, суждением и умозаключением. "Знание вещей по описанию всегда предполагает в качестве своего источника некоторое знание истинных суждений", и, таким образом, "всё наше знание, как знание вещей, так и знание суждений (истины) строится на знании-знакомстве, как на своём фундаменте"'. Рассел отводит логике роль своеобразной редукционной процедуры, связанной с аналитическим смыслом самого философствования, поскольку "основной принцип в анализе положений, содержащих описание, гласит: каждое предложение, которое мы можем понять, должно состоять лишь из составных частей, нам непосредственно знакомых"2. Редукционная процедура, по мысли Рассела, должна всегда заканчиваться некоторым не редуцируемым остатком, который и будет представлять собой совокупность примитивных значений. Что представляет собой эта совокупность, каждый раз решается по-разному и зависит от логической структуры анализируемого выражения. Проще всего дело обстоит с выражениями, содержащими лишь такие знаки, которые имеют эмпирическое значение. Здесь знание по знакомству, в общем, согласуется с традиционным английским эмпиризмом. Сложнее решить вопрос со значением выражений чистой логики, которые, даже имея эмпирическую реализацию, всё-таки не сводятся к эмпирическому содержанию. Решению последнего вопроса служит разрабатываемая Расселом теория истины, объясняющая не только априорный характер положений логики, но и возможность перехода от знания знакомства к знанию по описанию. В данном случае теоретико-познавательные предпосылки имеют ещё больший смысл, если учесть, что истина является ведущей темой логики. Для Рассела обоснованная теории логики равнозначна обоснованной теории истины. Когерентная теория истины, практикуемая неогегельянцами, очевидно, не подходит для решения поставленной задачи. Непосредственное усмотрение истины, как свойства абсолюта, предлагаемое, например, Брэдли, предполагает, что в основании суждений (т.е. знания по описанию) также Лежит отношение знакомства, правда, имеющее характер интеллектуального созерцания. В условиях принимаемого Расселом онтологического базиса (плюрализм и внешние отношения) теория такого типа не в состоянии объяснить возможность лжи, поскольку непосредственное отношение к объекту лишено ошибки. Разрабатываемая английским философом корреспондентская теория истины должна удовлетворять следующим принципам: "1.Наша теория истины должна допускать её противоположность ошибку... Ц.Кажется совершенно очевидным, что если бы не было убеждений, то не могло бы быть ни лжи, ни истины - в том смысле, в котором истина коррелятивна лжи ... истина и ложь - свойства убеждений и утверждений; и поэтому чисто материальный мир, так как он не содержит ни убеждений, ни утверждений, не может включать в себя ни истины, ни лжи. Ш. .. .Истинность и ложность убеждения зависит всегда оттого, что лежит вне самого убеждения ... хотя истинность и ложность - свойство убеждения, но эти свойства зависят от отношения убеждения к другим вещам, а не от какого-то внутреннего качества убеждения"3. По мысли Рассела, отношение убеждения к реальности совершенно иное, нежели отношение непосредственного знакомства, хотя последнее и лежит в основании первого. Это связано, прежде всего, с тем, что убеждение в отношении одних и тех же элементов конституирует два истинностных значения, а именно, 'истина' и 'ложь', что было бы невозможно, если бы убеждение было бы непосредственным отношением к реальности, как считали неогегельянцы, связывая истину и ложь синтеллектуальным созерцанием. Любое созерцание, как непосредственное отношение познающего разума к познаваемому, при объяснении возможности лжи, придаёт последней объективный характер предмета, данного в созерцании, чего не учитывают представители абсолютного идеализма. Субстанциальность лжи кажется ещё менее вероятной, чем субстанциальность истины. С точки зрения английского философа "отношение, устанавливаемое суждением или убеждением, должно, если мы хотим найти место и для лжи, происходит между большим количеством терминов чем два. Когда Отелло убеждён, что Дездемона любит Кассио, то перед нами не единый предмет, 'любовь Дездемоны к Кассио' или 'что Дездемона любит Кассио', ибо это устанавливало бы возможность объективной лжи, существующей независимо от всякой мысли... И легче принять во внимание возможность лжи, если мы признаем суждение отношением, в котором принимают участие, как сознание, так и ряд предметов; этим я хочу сказать, что и Дездемона, и любовь, и Кассио, всё это должно быть терминами отношения, существующего, когда Отелло убеждён, что Дездемона любит Кассио. И, таким образом, это отношение - отношение четырёх терминов, ибо и Отелло является одним из терминов отношения"1. Всё дело в том, что, помимо предметов, данных посредством знакомства, в процедуре суждения участвует ещё и познающий разум, образующий субъективную сторону суждения. Деятельность субъекта сводится к процедуре упорядочивания конституант, расположение которых может соответствовать или же не соответствовать их порядку в объективном факте. Именно возможность упорядочивания образует основание возможности истинности и ложности, "Если убеждение истинно, то существует ещё одно сложное единство, в котором отношение, бывшее одним из объектов убеждения, соотносит остальные объекты. Таким образом, если Отелло истинно убеждён, что Дездемона любит Кассио, то существует сложное единство 'Любовь Дездемоны к Кассио', состоящее исключительно из объектов убеждения, в том же порядке, в котором они были и в убеждении, и отношение, которое было раньше одним из объектов, теперь выступает в роли цемента, связывающего воедино остальные объекты убеждения. С другой стороны - если убеждение ложно, то нет этого сложного единства, состоящего лишь из объектов убеждения. Если Отелло ложно убеждён в том, что Дездемона любит Кассио, то нет тогда сложного единства 'Любви Дездемоны к Кассио'. И таким образом, убеждение истинно, если оно соответствует определённому сложному комплексу, и ложно, если оно ему не соответствует. Предположим для простоты, что предметом убеждения являются два термина и одно отношение, и что эти термины расположены в определённом порядке 'смыслом' убеждения, мы получим истинное убеждение в том случае, если два термина в этом порядке объединяются отношением в сложное целое; в противном случае наше убеждение - ложное. Это устанавливает определение истины и лжи, которое мы искали. Суждение или убеждение - сложное единство, в которое входит сознание в качестве одной из составных частей; если остальные составные части, взятые в том порядке, в котором они состоят в убеждении, образуют сложное единство, то тогда убеждение истинно, если же нет, оно -ложное"2. Порядок конституент убеждения образует его логическую форму, именно посредством последней познающий разум связан с действительностью, именно за счёт неё осуществляется корреспондентная связь суждения и факта. Однако здесь возникает серьёзная проблема, связанная с характером самой логической формы. Структуру суждения Рассел сводит исключительно к совокупности непосредственно известных конституент и упорядочивающей деятельности познающего разума, но где тогда находит своё место логическая форма? Если бы она была связана только с деятельностью познающего разума, то следовало бы признать, что структура суждения, а значит и структура соответствующего ему факта, зависит исключительно от субъективных условий протекания процессов мышления. Рассел отказывается принять последнее, поскольку в этом случае логика утрачивала бы притязание на нереальность и всеобщность своих положений. Но если признать, что логическая форма имеет объективный характер, тогда её следует рассматривать как одну из конституент убеждения, известную через отношение непосредственного знакомства. Здесь как раз и возникает представление о том, что логическая форма является специфическим предметом, и должна рассматриваться в качестве примитивного значения особого типа. Общие положения теории знания-знакомства конкретизируются Расселом в отношении логики в одной из работ по теории познания, которая, правда, после критики Виттенштейна, так и осталась неопубликованной, и лишь недавно увидела свет. В ней английский философ, сохраняя фундаментальное различие двух типов знания, даёт классификацию различных видов знакомства. В частности, он пишет: "Первая классификация согласуется с логическим характером объекта, а именно, согласно тому является ли он (а) индивидом, (в) универсалией или (с) формальным объектом, т.е. чисто логическим"'. Формальный или логический объект, выступающий в качестве конституенты высказывания, как раз и представляет собой логическую форму, знакомство с которой для конструкции суждения, если его истинностное значение должно иметь объективный характер, столь же необходимо, как и знакомство с иными типами примитивных значений. В самом деле, выражение 'Дездемона любит Кассио' помимо конституент 'Дездемона', 'любит' и 'Кассио' должно содержать ещё и возможность упорядочивания их особым образом, которая не сводится ни к одной из приведённых конституент и может быть выражена в чистом виде как 'о/и' (где R - символ для отношения, а а и Ъ - его члены). Рассмотрение логической формы в качестве особой конституенты позволяет решить проблему понимания описаний, объективный коррелят которых нам не известен, т.е. в отсутствие сведений о факте, который подтверждал бы или опровергал их истинность. Вполне достаточно непосредственного знакомства с конституентами, чтобы решить вопрос о возможности их комбинации определённым способом. "Если мы знакомы с а с подобием и с Ъ, мы можем понять утверждение 'а подобно в', даже если мы не можем непосредственно сравнить их и 'увидеть их подобие'. Но это не было бы возможно, если бы мы не знали, как они должны был" сопоставлены, т.е., если бы мы не были знакомы с формой двухместного комплекса. Таким образом, всякий 'ментальный синтез', как он может быть назван, затрагивает знакомство с логической формой"2. Сама возможность сопоставления объектов познающим разумом мотивирует необходимость принятия такой особой сущности, как логическая форма, даже, несмотря на то, что её анализ сугубо логическими средствами может быть различным и даже неправильным. Рассел пишет по этому поводу: "Совершенно не ясно, что представляет собой правильное логическое рассмотрение 'формы', но чем бы ни было это рассмотрение, ясно, что мы знакомы (возможно, в расширительном смысле слова "знакомство") с чем-то столь абстрактным, как чистая форма, поскольку иначе мы не могли бы осмысленно использовать такое слово, как 'отношение'"3. В этом смысле логический анализ зависит от эпистемологического интереса, поскольку определение предметного содержания формальной логики связано с выявлением особого типа логических объектов. Этот же эпистемологический интерес позволяет Расселу обосновать априорный характер логики. Логика не выводима из эмпирических данных, поскольку оперирует объектами иной природы, с которыми познающий разум знаком непосредственно. Руководствуясь потребностями теории познания, Рассел указывает на не сводимость простых высказываний к эмпирическим данным, допуская знакомство с их логической формой. Аналогичная ситуация возникает и относительно сложных высказываний, в которых упорядочиваются уже не эмпирические данные, но логические формы простых высказываний. Возможность сопоставления последних требует принятия еще одного типа логических объектов, также непосредственно знакомых, характеризующих структуру сложных высказываний и определяющих их понимание. "Помимо форм атомарных комплексов существует много других логических объектов, которые вовлечены в образование неатомарных комплексов. Такие слова, как или, не, все, некоторые, явно затрагивают логические понятия; и поскольку мы можем осмысленно использовать такие слова, мы должны быть знакомы с затрагиваемыми логическими объектами"1. Введение логических объектов расширяет онтологическую основу формальной логики, которая становится знанием об особом типе предметов. И в этом отношении, несмотря на специфический характер предметной области, логика представляет собой науку, подобную всем другим наукам. Дело философии - вписать её в доктри-нальные рамки научного знания. Ясно, что для английского философа этот процесс существенно зависит от принимаемой им концепции логицизма, придающей положениям логики субстанциальный характер, и теоретико-познавательных предпосылок, заставляющих рассматривать содержание формальной системы в перспективе действительного мира. В горизонте сказанного выше существенной корректировки требует следующее утверждение Рассела: "Философию, сторонником которой я являюсь, можно назвать логическим атомизмом или абсолютным плюрализмом, поскольку, утверждая, что существует много вещей, она вместе с тем отрицает существование целого, состоящего из этих вещей. Таким образом, философские суждения касаются не совокупности вещей в целом, но каждой вещи в отдельности; и они должны затрагивать не только каждую вещь, но такие свойства всех вещей, которые не зависят от их случайной природы и от счастливой случайности существования, но которые истинны в любом возможном мире, независимо от тех фактов, которые можно обнаружить только при помощи наших органов чувств"2. В условиях, когда моделирующие отношения структур описания, на экспликацию которых претендует формальная логика, ставятся в зависимость от онтологических и теоретико- познавательных предпосылок, буквальное понимание приведённого утверждения было бы неверным; наоборот, специфика взглядов Рассела требует учитывать и совокупность рассматриваемых вещей, и специфическую природу и иерархическую структуру примитивных значений, и зависимость анализа выражения от действительного существования предмета описания. Изложенные выше концепции английского философа послужили предметом критики со стороны его ученика. Основные претензии были высказаны Виттенштей-ном в "Заметках по логике" (1913г.), рукописи, подготовленной по просьбе самого Рассела и при его деятельном участии. Один из главных аргументов затрагивал теорию суждения. По мнению австрийского философа, понимание истины и лжи, с точки зрения упорядочивания конституент суждения, не удовлетворяет как раз тому критерию, на основании которого Рассел критикует неогегельянцев. Выдвигая в качестве одного из основных принципов теории истины коррелятивность истины и лжи, Рассел, тем не менее, связывает их с двумя разными актами суждения, в которых познающий разум упорядочивает конституенты различным образом. Витген-штейн же считает, что коррелятивность истины и лжи должна проглядывать уже в одном акте суждения, если эксплицитно установить его форму. Последняя должна учитывать наличие у суждения двух истинностных полюсов (истина и ложь), отношение к которым осуществляется в единственном действии познающего разума. Это возможно только потому, что содержание суждения скоординировано с соответствующим фактом независимо от субъекта. "Когда мы говорим: "А судит что' и т.д., мы должны сослаться на целое предложение. Этого нельзя выполнить, сославшись на его конституенты и формы, но не в надлежащем порядке. Это показывает, что предложе ние, с тем, чтобы оно было высказано, само должно встречаться в утверждении;например, каким бы образом не истолковывалось 'не-р', вопрос 'Что же отрицается?' должен иметь значение"'. По мнению Витгенштейна, основная ошибка Рассела заключается в уподоблении суждения наименованию, хотя и имеющему специфический характер, где по сути дела высказывание суждений и предложений предполагает наличие соответствующего комплекса, состоящего из конституент, непосредственно известных говорящему. Задача судящего разума сводится к установлению координации между конституентами комплексного знака и конституентами соответствующего факта (вспомним, что и логическая форма является конституентой), а это вполне укладывается в понимание предложения как комплексного имени и акта суждения как акта называния. Истинность и ложность в этом случае уподобляются правильному и неправильному наименованию, связанному с различными действиями рассудка. В отличие от Рассела Витгенштейн считает, что представление суждения в виде пространственного комплекса неверно уже хотя бы потому, что оно не учитывает понимания в едином акте суждения, как условий истинности высказываемого предложения, так и условий его ложности, что конституирует смысл предложения, не сводимый к совокупности примитивных значений. "В 'а судите', р нельзя заменить собственным именем. Это очевидно, если мы подставляем "а судит, что р является истинным, a не-р является ложным'. Предложение 'а судит/?' состоит из собственного имени а, предложения р с его двумя полюсами, и соотнесения а с обоими этими полюсами определённым способом. Ясно, что это отношение не является отношением в обычном смысле"2. Отказ от пространственного представления суждения и введение в структуру предложения истинностных полюсов (истина и ложь), приводящих предложение в согласование с действительностью, требует кардинального пересмотра структуры знания по знакомству и знания по описанию. Действительно, раз высказывание истины нельзя редуцировать к непосредственному знакомству с конституентами, поскольку само суждение не сводится к их наименованию, требуется принятие новых элементов мира, которые соответствовали бы не простым именам, но предложениям. И эти элементы суть факты. Последние не сводимы к своим конституентам и представляют собой сущности sui generis, и если отношение наименования однозначно соотносит имя и примитивное значение, то одному и тому же факту соответствует как истинное, так и ложное предложение. Более того, бипол^рность предложений в совокупности с возможностью их отрицания требует принять два типа фактов, положительные и отрицательные, иначе возникали бы непреодолимые трудности с согласованием ложных отрицательных предложений. Витгенштейн утверждает, и Расселу приходится с ним согласиться, что "существуют положительные и отрицательные факты: если предложение 'Эта роза не красная' - истинно, тогда то, что оно обозначает, является отрицательным. Но наличие частицы 'не' не указывало бы на это, если бы не знали, что значение предложения 'Эта роза красная* (когда оно является истинным) - положительно. Только из обоих, отрицания и отрицаемого предложения, мы можем заключить о характере значения целого предложения"3. Введение фактов, как особых элементов мира, приводит к пересмотру расселовской теории суждения и, прежде всего, понятия логической формы Если суждение не сводится к акту познающего разума, упорядочивающего конституенты, то отпадает необходимость в непосредственном знакомстве с такой особой сущностью, как логическая форма. Она не может рассматриваться как конституента предложения наряду с другими конституентами. Это демонстрируют и специфические особенности её функционирования в системе знаков. Приняв расселовскую теорию суждения, "легко предположить, что комплексными являются только те символы, которые содержат имена объектов и что соответственно '(Эх,ф).фх' или '(3x,y)xRy' должны быть простыми. Тогда первоевыражение естественно назвать именем формы, а второе именем отношения. Но что в таком случае представляет собой (например) значение '~(3x,y).xRy'? Можем ли мы поместить 'нет' перед именем?"' Данный пример показывает, что, так как отрицание согласовано с истинностными полюсами предложения, функционирование логической формы от наименования не зависит, а стало быть, не может рассматриваться как примитивное значение, полученное в отношении непосредственного знакомства. Формы отменяются как логические объекты. Это же относится и к логическим союзам. В пользу последней точки зрения Витгенштейн выдвигает ещё целый ряд аргументов, в частности, взаимоопределимость логических союзов (например, конъюнкции и дизъюнкции с помощью отрицания), что было бы невозможно, если бы они являлись примитивными значениями. Более того, логические союзы даже могут исчезать, как в случае с двойным отрицанием. Все эти аргументы приводят Витгенштейна к выводу о том, что логических объектов не существует, что логика не может трактовать об особом множестве предметов. В пользу этого говорит и универсальность логики. По мнению австрийского философа, рассмотрению логических элементов знаковой системы как особых логических объектов способствует несовершенство предложенной Расселом и Фреге символики, которая не удовлетворяет принципу однозначности и требует введения особых элементов, характеризующих логические связи. Это вводит в заблуждение, поскольку собственно логические знаки пытаются интерпретировать по аналогии с нелогическими знаками, что и приводит к неадекватным результатам. Собственно логические выражения могут рассматриваться только как псевдознакн, и их надлежащая запись должна показать это со всей определённостью. В "Заметках по логике" Витгенштейн разрабатывает основы такого символизма, основанного на биполярно-сти предложений (оЬ-запись). Этот символизм получает окончательное выражение в таблицах истинности "Логико-философского трактата". Цель данного символизма определяется одной целью. Если логика не является наукой наряду с другими науками, то она не должна трактовать об особом множестве объектов. Логика вообще не трактует об объектах. Её предложения бессодержательны. В самом деле, если логика не имеет специфической предметной области, то её утверждения не содержат материальной информации, а её законы не связаны с характеристикой объектов (в том смысле, который Рассел придавал, например, теории типов и аксиоме бесконечности). Каждое предложение, содержащее материальную информацию, определяется совокупностью условий истинности, приводящих его в соответствие с действительностью. Однако те предложения, с которыми имеет дело логика, представляют собой два крайних случая, среди всех возможных условий истинности. Противоречие -всегда ложно, а тавтология - всегда истинна, а это показывает, что основание истинности таких предложений не связано с действительностью, а стало быть, они не сообщают никакого содержания. На эту особенность логических предложений Витгенштейн впервые обращает внимание в "Заметках, продиктованных Дж.Э.Муру" (1914г.), с которыми Рассел был знаком через посредство последнего. "Так называемые логические предложения, - утверждает Витгенштейн, - показывают логические свойства языка и, следовательно, универсума, но не говорят ничего"2. Бессодержательность законов логики не означает их бессмысленности, они в отличие от всех других предложений просто выполняют иную функцию. Подлинное предложение связано с действительностью различными условиями истинности. Но если таковые отсутствуют или, вернее, охватывают любую возможность, то это говорит только об одном: "Логические предложения шляются формами доказательств: они показывают, что одно или более предложений следуют из одного (или более)"3. Таким образом, с точки зрения Витгенштейна утверждения логики являются псевдопредложениями и не выходят за рамки комбинаторных преобразований в пределах знаковой системы, они не могут сообщить ничего конкретного относительно описываемого положения дел. Всё содержание логики исчерпывается разработкой надлежащих способов записи, показывающих, как функционирует язык, но она ничего не сообщает о действительности, о которой говорит этот язык. Именно в этом аналитический смысл логических предложений. Очевидно, что ни теория типов, ни аксиома бесконечности не удовлетворяют такому пониманию, они не являются тавтологиями, а обладают совершенно определёнными условиями истинности, связанными с действительным миром. Логика же имеет дело с любой возможностью, и её положения должны быть безусловны не только для мира с конечным количеством объектов, но даже и в том случае, если бы вообще не существовало ни одного предмета. С точки зрения Витгенштейна принимаемые Расселом допущения не верны, потому что они вместо того, чтобы говорить о знаках, нечто сообщают о действительности, привлекая такие понятия, как вещь, отношение и т.п. Уже отправная точка в экспликации числа (определение нуля как множества несамотождественных вещей) грешит этим недостатком и не может рассматриваться как логическое предложение. То же самое относится к теории типов. Любое утверждение, затрагивающее интенцию значения, выходит за рамки комбинаторики со знаками и не может рассматриваться как аналитическое. С точки зрения чистой логики все проблемы, которые приносит с собой теория типов, должны решаться на уровне надлежащим образом установленного символизма. Но если выполнено последнее условие, то никакая теория типов не нужна, поскольку введение символа предполагает установление правил оперирования с ним, которые сами по себе показывают допустимые типы значения данного знака, а следовательно, отпадает необходимость в особом, явно сформулированном предложении, говорящем о виде знака. Витгенштейн считает, что "то, что М является вещью, не может быть сказано, это бессмысленно: но нечто показывается символом 'М'. Точно так же то, что предложение является субъектно-предикатным предложением, не может быть сказано: но это показывается символом. Следовательно, теория типов невозможна. Она пытается сказать нечто о типах, когда можно говорить только о символах"'. Следуя требованию 'бритвы Оккама' от теории типов следовало бы отказаться вообще. Под влиянием критики Витгенштейна, Рассел, как видно из "Лекций по логическому атомизму", отказывается от некоторых своих ранних взглядов или существенно их модифицирует. Он принимает целый ряд положений своего ученика, например, вводит положительные и отрицательные факты. Однако зависимость Рассела от Витгенштейна оказывается не столь значительной, как кажется на первый взгляд. Прежде всего, английский философ сохраняет общую эпистемологическую мотивацию разрабатываемых им доктрин. Особенно это проявляется в аргументации в пользу введения фактов, как особого рода сущностей. Этому же интересу подчинена и разрабатываемая Расселом новая теория суждения, что характерно для работы "О пропозициях". Онтологические соображения не позволяют ему отказаться и от теории типов. В целом он идёт совершенно особым путём, сохраняя общие эпистемоло-гические и онтологические предпосылки своего понимания формальной логики. Меньше всего Рассел учитывает критику первой из указанных выше детерминации его творчества. Он стремится лишь к новому обоснованию, но никогда не идёт по пути радикальной переинтерпретации. Философия логики всё равно остаётся лишь следствием теории познания и онтологии. В этом отношении весьма примечательным выглядит замечание Ф.Рамсея, более верного продолжателя Витгенштейна, который в письме (1924г.) к последнему, характеризуя эволюцию взглядов Рассела в конце 10-х - начале 20-х годов, писал: "Несколько недель назад я посетил