Теория нравственных чувств - Смит Адам (полные книги txt) 📗
Если можно было бы представить себе человека, выросшего на каком-либо необитаемом острове, вне всякого общения с людьми, то у него не было бы никакого понятия о приличии или неприличии своих поступков и своих чувствований, о достоинствах или недостатках своего разума, как и о красоте или безобразии своего лица. Он не мог бы иметь этих способностей, ибо в его распоряжении, естественно, не было бы никаких средств для их различения; он, так сказать, был бы лишен зеркала, которое отражало бы их. Но поместите такого человека в общество – и к нему вернется это зеркало: он найдет его, сопоставляя собственный образ и образ людей, с которыми он будет жить вместе. Он неизбежно узнает, сопереживают ли они его чувствам или нет. Тогда он впервые заметит правомерность или неправомерность своих чувствований, совершенство или несовершенство своей души. Внешние предметы, доставляя ему удовольствие или вред, поглотили бы все внимание человека, который от рождения был бы лишен человеческого общества. Он почти не задумывался бы о желании или радости, отвращении или неудовольствии и вообще о всех чувствах, которые могут быть возбуждены в нем этими внешними предметами, даже если последние постоянно были бы перед его глазами и производили бы на него свое действие: чувства его не были бы настолько интересны для него, чтобы он сосредоточил на них особое внимание. Мысль о собственном удовольствии или страдании не возбуждала бы в нем нового удовольствия или нового страдания, хотя большая сосредоточенность на причине этих ощущений могла бы оказать подобное действие. Но поставьте его в общество – и все эти чувства превратятся непосредственно в источник новых ощущений. Он заметит, что некоторые из них будут одобрены людьми, между тем как другие вызовут их отвращение. Он либо обрадуется, либо впадет в уныние. Его желания и отвращения, его удовольствия и страдания породят новые желания и отвращения, новые удовольствия и страдания; все испытываемые им чувства получат особенное значение для него и вызовут в нем самые серьезные размышления.
Наши первые представления о красоте или безобразии вызываются созерцанием внешнего вида прочих людей, а не осознанием форм нашего собственного тела. Мы чувствуем, что в этом отношении прочие люди судят о нас так, как мы судим о них. Нам приятно, когда им нравится наше лицо, и нам неприятно, когда оно вызывает у них отвращение. Мы стараемся узнать, какое впечатление производит на них наш внешний образ. Мы исследуем каждую черту своего лица. Став перед зеркалом, мы рассматриваем себя с того расстояния, с какого смотрят на нас прочие люди. Если это исследование удовлетворяет нас, то нам легче перенести неблагоприятное мнение о нас прочих людей. Если, напротив, мы чувствуем, что должны вызывать у них естественное отвращение, то малейшее выражение последнего несказанно оскорбляет нас. Человек, одаренный приятной наружностью, позволит нам насмешку над каким-нибудь ничтожным безобразием его лица, но подобного рода насмешки невыносимы для людей действительно безобразных. Очевидно, стало быть, что забота о достоинствах и недостатках нашей внешности порождается исключительно действием, какое производится ею на других людей, и что мы были бы совершенно равнодушны к ней, если бы не жили в обществе.
Этим же влиянием объясняется и наше первое нравственное суждение о характере и поступках прочих людей, а также наша склонность к наблюдению за впечатлениями, какие мы производим на них. Вскоре мы замечаем, что прочие люди так же свободно судят о наших поступках, как и мы судим об их поступках. Мы стараемся узнать, до какой степени заслуживаем их похвалу или порицание и до какой степени мы представляемся им тем же, чем они нам, то есть существом приятным или неприятным. С этой целью мы обращаемся к нашим собственным чувствам и поступкам; чтобы узнать, какое впечатление они производят на них, мы стараемся узнать, как бы мы посмотрели на них, если бы были на их месте. Мы представляем себя свидетелями собственных действий и пытаемся испытать впечатление, которое они оказали бы на нас в таком случае. Это единственное зеркало, при помощи которого мы можем судить о приличии наших собственных поступков. Если они нравятся нам при таком отражении, то мы бываем до некоторой степени довольны: мы становимся менее чувствительны к похвалам и относимся с большим пренебрежением к порицанию прочих людей, так как уверены, что, хотя нас и мало знают, хотя на нас и неправильно смотрят, все же на самом деле мы заслуживаем уважения и одобрения. Но если в этом отношении у нас существует хоть небольшое сомнение, то мы тем более заботимся об одобрении со стороны прочих людей. Порицание их для нас вдвойне тягостно и неприятно, если только застарелая испорченность не сделала нас совершенно равнодушными к мнению людей.
Когда я разбираю свое собственное поведение, хочу оценить его, стараюсь оправдать или осудить, очевидно, что в таком случае я, так сказать, раздваиваю себя: одна половина меня, судья и ценитель, играет совершенно иную роль, нежели другая половина, поведение которой оценивается и разбирается. Первое из двух этих лиц, соединенных на время во мне одном, есть наблюдатель, чувства которого я стараюсь принять, мысленно переносясь на его место и смотря оттуда на мое поведение. Второе лицо есть существо действующее, которое и есть именно я: его-то поступки и стараюсь я взвесить с точки зрения наблюдателя. Словом, одно лицо судит, а о другом судят. Но, очевидно, могут быть положения, в которых и судья, и тот, о ком судят, не могут оставаться одним и тем же лицом, как не могут быть одним и тем же и причина, и производимое ею действие.
Быть приятным и достойным награды или, другими словами, заслуживать любовь и иметь право на награду суть два главных условия добродетели. Вызывать отвращение и заслуживать наказание, напротив, суть главные черты порока. Но все эти свойства находятся в непосредственной зависимости от мнения о нас прочих людей. Добродетель нравится нам и считается достойной награды не потому, что она удовлетворяет самолюбию и уважению самого себя, а потому, что она вызывает любовь и признательность прочих людей. Приятное чувство, порождаемое сознанием того, что мы заслуживаем благосклонности прочих людей, служит источником удовлетворения и внутреннего удовольствия, которые естественно сопровождают добродетель. А вот беспокойное чувство, порождаемое сознанием того, что мы заслужили противоположные чувства, служит источником мучений, сопровождающих порок. Ничего не может быть выше счастья быть любимым и сознания того, что мы достойны любви; и ничего не может быть хуже несчастья вызывать отвращение и сознания того, что мы достойны ненависти.
Глава II. О ПРИСТРАСТИИ К ПОХВАЛЕ И О ЖЕЛАНИИ БЫТЬ ДОСТОЙНЫМ ЕЕ; ОБ ОПАСЕНИИ ПОРИЦАНИЯ И О СТРАХЕ БЫТЬ ДОСТОЙНЫМ ЕГО
Человек не только желает быть любимым, он старается заслужить любовь и быть действительно достойным ее. Он не только боится ненависти, но и боится сам оказаться действительно ненавистным. Он желает не просто похвалы, но заслуженной похвалы, то есть желает быть действительно достойным похвалы, хотя никто и не хвалил бы его. Он боится не просто порицания, но заслуженного порицания, то есть боится быть действительно достойным порицания, хотя никто и не порицал бы его.
Желание быть достойным похвалы не вытекает из пристрастия к похвале. Хотя оба эти основания наших чувствований и поступков и бывают сходны по своим проявлениям, хотя они находятся в тесной зависимости одно от другого, хотя они связаны и переплетаются между собою, тем не менее они различны и независимы друг от друга.
Любовь и восхищение, естественно испытываемые нами к людям, характер и поведение которых мы одобряем, неизбежно побуждают и нас желать, чтобы мы внушили самим себе такие же приятные чувства, чтобы нас любили и превозносили так же, как тех, которых мы сами более всего любим и превозносим. Соревновательное, беспокойное желание превзойти прочих людей вытекает из нашего восхищения их достоинствами. Для нас недостаточно только знать, что нами восхищаются: нам необходимо еще и сознание того, что нами восхищаются потому, что мы действительно заслуживаем восхищения; для достижения этого мы желаем сами стать беспристрастными судьями своих собственных поступков. Мы стараемся посмотреть на них глазами других людей и так, как они, вероятно, смотрят на них. Если после такого рода исследования наше поведение оказывается согласным с нашими желаниями, то мы довольны и счастливы; но мы бываем вполне удовлетворены только тогда, когда находим, что другие судят о нас так, как мы бы сами старались мысленно судить о себе, переносясь в их положение. Их одобрение необходимо подтверждает в таком случае наше собственное внутреннее одобрение. Их похвала усиливает чувство нашего сознания того, что мы заслуживаем их похвалы. В подобном случае любовь к заслуженной похвале до такой степени далека от пристрастия к собственно похвале, что она кажется вытекающей именно из пристрастия к заслуженной похвале.
