Люди и руины - Эвола Юлиус (книги онлайн .TXT) 📗
В заключение заметим, что вышеописанная ситуация может отчасти способствовать возвращению к тому стилю, который был присущ воинским государствам и все больше утрачивался в эпоху демократий, революций и национализма. Чистой воинской традиции неведома ненависть как основа войны. Можно признать необходимость завоевания и даже полного уничтожения другого народа; но для этого совершенно не обязательно возбуждать ненависть, ярость, злобу, презрение к нему. Подобные чувства в глазах истинного воина ублюдочны; он не нуждается ни в столь низменных чувствах, ни в экзальтации, порождаемой пропагандой, спесивой риторикой и ложью. Подобные явления возникли, когда войны приобрели плебейский характер; когда на смену людям, воспитанным свободной аристократической, воинской или военной традицией, пришли «народные армии» коллективистского типа; когда набор в армию приобрел массовый и неизбирательный характер благодаря всеобщей воинской повинности по мере исчезновения традиционных государств и возникновения государств национальных, движимых страстями, ненавистью и спесью, свойственными коллективу. Чтобы сдвинуть массу с места, ее необходимо опьянить или обмануть, что отравляет войны эмоциональными, идеологическими или пропагандистскими факторами, которые и придают ей отвратительный характер. Традиционные государства не нуждались в подобных методах. Им не было нужды нагнетать шовинистический пафос, доходящий почти до психоза, для мобилизации своих войск или придания им «моральной» силы. Для этого вполне хватало чистого принципа imperium и обращения к принципам верности и чести. Война имела ясные и положительные цели и велась, условно говоря, с холодной головой, безо всякой ненависти и презрения между противниками.
Совершенно очевидно, что и с этой точки зрения все перевернуто с ног на голову: в эпоху демократий сама война вырождается, сопровождается предельным ожесточением, которого не ведали так называемые милитаристские времена и «милитаристские государства». Более того, создается впечатление, что современные войны обретают все более необузданный характер за счет неконтролируемых факторов, каковыми являются страсти и интересы, преобладающие в демократизированных государствах, лишенных принципа чистой верховной власти. В результате конфликты неизбежно обретают все более иррациональный характер, приводя к совершенно непредсказуемым и непредвиденным результатам; их трагический итог чаще всего оказывается отрицательным, ибо война действительно превращается в пресловутую «бессмысленную бойню», внося решающий вклад во всеобщий хаос.
Впрочем, высокий технический уровень современных войн наряду с ускорением распада демократических мифов может очистить идею войны в глазах тех, кто несмотря ни на что не может ее избежать; а при наличии соответствующих политических факторов не исключена и вероятность хотя бы частичного возврата к нормальному состоянию.
По разным причинам мы не сочли здесь нужным останавливаться на проблеме «ядерной войны». Во-первых, судя по всему, термоядерное оружие еще довольно долгое время будет играть роль исключительно «устрашающего средства», поскольку каждый из противостоящих сегодня блоков слишком хорошо понимает весь риск, связанный с его применением, чтобы пойти на это первым. Во-вторых, частичное применение подобного оружия рано или поздно неизбежно потребует дополнительного применения обычных видов вооружений, так что вышеизложенные соображения сохраняют в общих чертах свое значение. Можно не принимать в расчет крайний случай тотальной ядерной войны, с которой обычно связывают апокалиптические взгляды, поскольку она стала бы окончательным приговором проклятой цивилизации в общей космической экономии.
Не станем мы рассматривать и альтернативную идею «мирового государства», которая останется утопией до тех пор, пока новые потрясения не сделают полную нивелировку человечества свершившимся фактом.
Глава X. ТРАДИЦИЯ. КАТОЛИЧЕСТВО. ГИБЕЛЛИНСТВО
В предыдущих главах мы много и подробно говорили о традиции и традиционном духе, понимая «традицию» не эмпирически, — то есть как историческую данность, — но как духовное явление. Поэтому кому-то может показаться, что мы имеем в виду религиозные традиции, а в рамках большинства западных народов — христианскую католическую традицию. [68] Однако это не совсем так. Мы признаем, что во многих латинских странах традиционно-консервативные силы нередко обращались к католичеству, и одно время именно оно узаконивало принцип авторитета и верховной власти. Однако мы подразумеваем под традицией более широкую, серьезную и универсальную категорию, нежели просто католичество, которое лишь в слиянии с последней может обрести подлинно традиционный характер. Поэтому мы настаиваем на том, что быть традиционалистом и быть католиком — не одно и то же. Более того: пусть многим это покажется парадоксальным, но традиционалист-католик в узко религиозном смысле является традиционалистом лишь наполовину. Повторим, истинно традиционный дух превосходит ограниченные рамки католичества. Впрочем, развитие этой идеи уведет нас слишком далеко в сторону; поэтому мы отсылаем читателя к другим нашим работам, непосредственно посвященным этому вопросу, [69] ограничившись здесь отдельными соображениями, касающимися конкретно политической области и современной ситуации, необходимыми для прояснения нашего подхода.
Прежде всего, подлинный традиционный дух признает высшее, метафизическое единство по ту сторону отдельных религиозных традиций, представляющих собой различные исторически обусловленные и до той или иной степени «ортодоксальные» формы этого единства. Причем высшим мерилом их «ортодоксальности» служит как раз то, насколько полно в последних отражается это высшее единство. Хотя любая религиозная форма имеет право на определенную исключительность в соответствующей сфере, идея этого высшего единства, пусть даже в качестве «эзотерической» истины (то есть предназначенной не обычному человеку, для которого она может стать лишь источником путаницы), должна признаваться ее наиболее подготовленными представителями. Непонимание этого ведет к раскольническому атомизму и, следовательно, к релятивизму, что подрывает основы авторитета, в том числе каждой отдельной религиозной традиции.
Надо признать, что католичество было одной из самых нетерпимых, если не сектантских, традиций, наиболее далеких от этого сверхтрадиционного знания; однако развитие цивилизации и знаний в области истории религий разрушает его притязания на исключительность, грозя католикам-традиционалистам серьезной дискредитацией, если они будут настаивать на монопольном обладании истиной. Действительно, сегодня образованный человек вряд ли согласится с тем, что «вне Церкви нет спасения» (extra Ecdesiam nulla salus), с тем, что великие дохристианские цивилизации или неевропейские традиции, существовавшие на протяжение тысячелетий и сохранившиеся по сей день, как, например, буддизм, ислам, индуизм и т. п., не ведали священного и сверхъестественного, кроме как в искаженном виде или лишь как смутный «прообраз», будучи и являясь поныне только «язычеством», «многобожием» и «натуралистической мистикой». В частности, довольно сложно найти человека, продолжающего верить в «избранность» еврейского народа как единственного хранителя истинного и полного откровения, что было бы равнозначно признанию того, что все знания, накопленные, например, великими индоевропейскими цивилизациями и религиями, являются выдуманными или ненужными. В данном случае речь идет не о «вере» и неверии, но о знании и невежестве. Поэтому те из нынешних католиков, кто продолжает одержимо настаивать на догматической исключительности своей веры, уподобляются упрямцу, отстаивающему физические и астрономические представления Ветхого Завета, опровергнутые современными исследованиями в этой области. Современные знания в области сравнительного религиоведе-ния, мифологии и этнологии требуют пересмотра и соответствующего расширения прежних воззрений. Поэтому все, что мы говорим о «традиции» и о «традиционном духе», может как иметь отношение к католичеству, так и нет. Если эта связь и существует, то только sub conditione. [70] В целом «традиционный человек» сегодня представляет собой тип, достаточно свободный от уз внешних форм, но при этом глубоко укорененный в том, что составляет общую, неизменную и непреходящую основу всех великих исторических традиций.
