Собрание сочинений. Том 3 - Маркс Карл Генрих (версия книг txt) 📗
Переход (юноша, проникающий за мир мыслей) к III. «Я» — т. е. к совершенному христианину, совершенному мужу, кавказскому кавказцу и истинному эгоисту, который — подобно тому как христианин стал духом через уничтожение старого мира — приобрёл плоть и кровь через уничтожение царства духов, приняв, sine beneficio deliberandi et inventarii{84}, наследство идеализма, юноши, монгола, Нового, христианина, одержимого, человека с причудами, протестанта, «образованного», гегельянца и гуманного либерала.
NB. 1. «Иногда» могут быть «вставлены эпизодически», если представится подходящий случай, ещё и фейербаховские и прочие категории, вроде рассудка, сердца и т. д., для повышения колоритности картины и создания новых эффектов. Понятно, впрочем, что и это — только новые переодевания всё того же идеализма и реализма.
2. О действительной мирской истории правоверный святой Макс, Jacques le bonhomme[47] не умеет сказать ничего действительного и мирского кроме того, что он постоянно противопоставляет её под названием «природы», «мира вещей», «мира ребёнка» и т. д. сознанию, как предмет спекуляций последнего, как мир, который, вопреки своему постоянному искоренению, продолжает существовать в мистическом сумраке, чтобы вновь выступить наружу при всяком удобном случае, — вероятно потому, что продолжают существовать дети и негры, а значит «легко» может существовать и их мир, так называемый мир вещей. О подобных исторических и неисторических конструкциях уже добрый старый Гегель, говоря о Шеллинге, этом образце всех конструкторов, сказал — и мы можем это здесь повторить:
«Овладеть орудием этого монотонного формализма не труднее, чем палитрой живописца, на которой имеются только две краски, скажем — чёрная» (реалистичная, ребяческая, негроподобная и т. д.) «и жёлтая» (идеалистическая, юношеская, монгольская и т. д.), «дабы накладывать одну краску, когда требуется что-нибудь историческое» («мир вещей»), «а другую — когда требуется ландшафт» («небо», дух, Святое и т. д.) («Феноменология», стр. 39).
Ещё более метко конструкции этого рода осмеяло «обыденное» сознание» в следующей песне:
Послал хозяин в поле
Ивана жать овёс.
Иван овса не жнёт,
Но и домой нейдёт.
Хозяин гонит в поле пса,
Чтоб он кусал Ивана.
Ивана не кусает пёс,
Иван овса не жнёт, —
И не идут домой.
Хозяин тут дубинку шлёт,
Чтоб крепко била пса.
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пёс,
Иван овса не жнёт, —
И не идут домой.
Огонь хозяин в поле шлёт,
Чтоб он дубинку жёг.
Огонь дубинку не берёт,
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пёс,
Иван овса не жнёт, —
И не идут домой.
Хозяин воду в поле шлёт,
Чтоб потушить огонь.
Вода не трогает огня,
Огонь дубинку не берёт,
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пёс,
Иван овса не жнёт, —
И не идут домой.
Хозяин в поле шлёт быка,
Чтоб выпил воду он.
Но бык воды не хочет пить,
Вода не трогает огня,
Огонь дубинку не берёт,
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пёс,
Иван овса не жнёт, —
И не идут домой.
Хозяин шлёт тут мясника,
Чтоб заколол быка.
Мясник быка не стал колоть,
А бык воды не хочет пить,
Вода не трогает огня,
Огонь дубинку не берёт,
Дубинка пса не хочет бить,
Ивана не кусает пёс,
Иван овса не жнёт, —
И не идут домой.
Хозяин шлёт тут палача,
Чтоб он повесил мясника.
Палач повесил мясника,
Мясник тотчас убил быка,
Бык выпил воду всю до дна,
Вода весь залила огонь,
Огонь дубинку сразу сжёг,
Дубинка наказала пса,
И укусил Ивана пёс.
Иван пожал тогда овёс —
И все пошли домой.
С какой «виртуозностью мышления» и при помощи какого гимназического материала Jacques le bonhomme наполняет эту схему, мы сейчас увидим.
3. Древние
Собственно говоря, мы должны были бы начать здесь с негров; но святой Макс, несомненно заседающий в «совете стражей», в своей непостижимой мудрости заводит речь о неграх лишь позже, да и то «без притязания на основательность и достоверность». Если поэтому греческая философия предшествует у нас негритянской эре, т. е. походам Сезостриса[48] и наполеоновской экспедиции в Египет, то это объясняется нашей уверенностью, что наш святой писатель всё мудро расположил.
«Присмотримся же к тем занятиям, которыми увлекаются» штирнеровские Древние.
«Для Древних мир был истиной, — говорит Фейербах; но он забывает сделать важное дополнение: такой истиной, в скрытую неистинность которой они старались проникнуть и, в конце концов, действительно проникли» (стр. 22).
«Для Древних» их «мир» (а не мир вообще) «был истиной» — этим, конечно, не высказано никакой истины о древнем мире, а лишь то, что Древние относились не по-христиански к своему миру. Как только за их миром возникла неистинностъ (т. е. как только этот мир распался в самом себе вследствие практических коллизий; а проследить эмпирически это материалистическое развитие — только и представляло бы интерес), древние философы старались проникнуть в то, что скрыто за миром истины или за истиной их мира, и, конечно, нашли тогда, что он стал неистинным. Уже самые их искания были симптомом внутреннего упадка этого мира. Jacques le bonhomme превращает идеалистический симптом в материальную причину упадка и, как немецкий отец церкви, заставляет самоё древность искать своё собственное отрицание, — искать христианства. Таким, по необходимости, получается у него место, занимаемое в истории древностью, потому что Древние — это «дети», пытающиеся проникнуть за пределы «мира вещей». «Да это и легко сделать»: превратив древний мир в позднейшее сознание о древнем мире, Jacques le bonhomme может, конечно, одним прыжком перенестись из материалистического древнего мира в мир религии, в христианство. В противоположность реальному миру древности, немедленно выступает «божественное слово»; в противоположность древнему человеку, представляемому в виде философа, выступает христианин, представляемый в виде современного скептика. Согласно этому представлению, христианин «никогда не может убедиться в суетности божественного слова» и вследствие этой неубеждённости «верует» «в его вечную и незыблемую истину» (стр. 22). Подобно тому как штирнеровский древний человек древен потому, что он не-христианин, еще не христианин или скрытый христианин, так его первобытный христианин является христианином потому, что он не-атеист, ещё не атеист, скрытый атеист. У Штирнера выходит, таким образом, что Древние отрицают христианство, а первобытные христиане отрицают современный атеизм, а не наоборот. Jacques le bonhomme, подобно всем прочим спекулятивным философам, берёт всякую вещь за её философский хвост. Вот ещё несколько примеров этого детского легковерия:
