Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность - Лоуренс Дэвид Герберт (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
Но в поясничном ганглии, представляющем собой отдельный и не менее влиятельный нервный центр, сосредоточено знание совершенно иного рода. С помощью поясничного ганглия я знаю, что я — это я, но не в единстве с окружающим миром, а, напротив, в противоположность Вселенной, которая не является мною. Это первый грандиозный всплеск сознания своего одиночества и своей отдельности. Я — это действительно я, но не потому, что я одно целое со Вселенной, а потому что я не такой, как Вселенная. Именно эта моя непохожесть на все и делает меня мною. Именно благодаря ей я могу утверждать, что я — это я. Это знание о нашей отдельности прочно укоренено в нашем поясничном ганглии. Это второе основание нашего динамического психического существования.
Благодаря большому симпатическому центру в солнечном сплетении младенец наслаждается общением с матерью и своим единством с пока еще неведомой ему Вселенной. Присмотритесь к изображениям Мадонны с Младенцем — и, может быть, вы увидите этот центр. Именно через него младенец впитывает в себя весь окружающий его мир, впитывает любовь для созидания своей души и молоко для созидания своего тела. Один и тот же центр ответствен за всасывание любви и молока, за психическое и физическое питание.
Именно своим большим волевым центром в поясничном ганглии ребенок утверждает свое отличие от матери, свое единственное и неповторимое существование и свою власть над всем окружающим. Из этого центра исходит проявление маленькой отчаянной гордыни и сила маленьких, весело упирающихся ног. Эта сила заявляет о себе торжествующим, самоутверждающим криком младенца и требовательным, неистовым поиском материнской груди, причем ни одна мать никогда не усомнится в абсолютном праве младенца на подобные действия. Эти притязания на свои неотъемлемые права, это ликование юного существа по поводу его собственного, отдельного существования, эта неподражаемая игривость, шаловливое злоупотребление материнской любовью, а также взрывы гнева и темперамента — все это неотъемлемые составляющие младенчества. Проявления духа радостной горделивости, духа независимого существования вспыхивают у младенца спонтанно — да и должны вспыхивать спонтанно, — исходя из первого большого центра независимости, мощного поясничного ганглия, являющегося динамическим центром волевой системы. По сигналу этого центра происходит и другой процесс — усвоение молока в пищеварительной системе младенца и вывод переработанных остатков наружу. Это тоже жизненное движение, но в данном случае приложенное к материальному объекту, а не к сфере отношений ребенка с окружающим миром. От поясничного ганглия изначально исходят те динамические сигналы, которые заставляют вибрировать кишки и желудок и способствуют осуществлению функции пищеварения и вывода его продуктов наружу.
Таким образом, первое деление яйцеклетки устанавливает первый уровень психической и физической жизни индивида, остающийся одним и тем же на протяжении всего существования этого индивида. Две изначальные клетки, полученные путем деления первоначальной оплодотворенной яйцеклетки, остаются теми же самыми клетками и в теле взрослого индивида. Их психофизическая динамика одинакова и в солнечном сплетении, и в поясничном ганглии, и в двух изначальных клетках, полученных путем деления первоначальной оплодотворенной яйцеклетки. Принцип разделения остается одним и тем же как для оплодотворенной яйцеклетки, так и для всей психофизической структуры организма. Это великий и неизменный принцип разделения в области знания и в области функций. Результатом такого разделения является полярный дуализм человека — психический и физический. Таким образом, речь идет о великом вертикальном разделении и каждой оплодотворенной яйцеклетки, и природы человека в целом.
Сразу же после первого разделения клетки и установления между двумя новыми клетками новых отношений взаимодействия и противодействия происходит как бы второе зарождение жизни. Теперь обе клетки разделены по горизонтали. Горизонтальная линия проходит по всему двухклеточному эмбриону, и в нем мы уже видим четыре клетки — две вверху, две внизу. Но те, что внизу, сохранили свою изначальную природу, тогда как те, что вверху, обрели новую. Нужно отметить при этом, что две верхние клетки соответствуют не только друг другу, но и двум нижним клеткам.
По мере дальнейшего развития ребенка это большое горизонтальное разделение эмбриона, результатом которого стали четыре клетки, остается неизменным. Горизонтальной разграничительной линией (стеной) является диафрагма. Две верхние клетки — это два больших нервных центра: грудное симпатическое сплетение нервных узлов и спинной ганглий. Таким образом, вновь перед нами симпатический центр, первичный в деятельности и знании, и соответствующий ему волевой центр. Симпатический центр внутри грудной клетки действует в качестве стимулятора новой динамической деятельности, нового динамического сознания. Спинной же ганглий, расположенный ближе к спине, под стенкой плечевого пояса, действует в качестве мощного волевого центра независимости и силы. Он помещается на той же вертикальной линии, что и поясничный ганглий, но в иной, горизонтальной плоскости.
Теперь мы должны на время забыть об «исконном» понимании, исходящем из нижней части нашего тела, и перенестись на более высокий уровень, условия существования и функции которого совершенно иные.
В симпатическом сплетении в самом центре груди начинает восходить новое великое солнце знания и бытия. Там уже нет темного, ликующего знания о том, что я — это я. Все изменилось. Там я ничего не знаю о самом себе. Там меня нет. Все, что я там сознаю, сводится к новому, радостному открытию: ты — это ты. Чудо уже не принадлежит одному только мне, моему темному, центростремительному, ликующему «я». Чудо существует без меня. Оно вне меня. И я больше не могу ликовать, считая самого себя центром мира, темным солнцем Вселенной. С удивлением, нежностью и радостным предвкушением я устремляю взгляд на то, что находится вне меня, что превыше меня, что не является мной. Все, что раньше казалось мне отвратительным, теперь представляется привлекательным. Наступило иное, новое бытие — великая, позитивная реальность, сам же я стал почти ничем. Положительное и отрицательное поменялись местами.
Если вы хотите наглядно представить себе этот взгляд, сосредоточенный на том, что вне меня, что превыше меня, что не я, то в этом случае вам нужно обратить свое лицо на Север. Присмотритесь к прелестным, светловолосым, голубоглазым маленьким Иисусам работы северных мастеров. Они такие хрупкие, такие трогательные, такие невинные. Кажется, что всем своим существом они устремлены куда-то в иное место, к какой-то никому не ведомой тайне. Они не похожи на младенцев южных мастеров, хотя и не слишком разнятся от них. Просто их жизненная тайна иного рода. Вместо того чтобы вбирать в себя все сущее, как это делают маленькие смуглые южные Иисусы, северные младенцы благоговейно тянутся своими мягкими, прекрасными, невинными ручками к нежным, как цветы, матерям. Сравните Мадонну Боттичелли со всей ее исстрадавшейся, подавленной чувственностью, и Мадонну Ханса Мемлинга [41], чья душа исполнена чистого, возвышенного благоговения. «Тайна и слава не для меня, — словно говорит северная мать, — не обращайте внимания на мое «я», дайте мне лишь приобщиться чуда и чистоты». А южная мать говорит: «Это все принадлежит мне: и мое дитя, и мое чудо, и мой господин, и мой Господь, и моя кара, и мое бремя; все это — моя собственность».
Из грудного сплетения младенца исторгаются ликующие звуки. Он стремится открыть незнаемое. Он чудесным образом ищет и находит свою мать. Раскрывая свои маленькие объятия, он тянется к ней пальцами, желая прикоснуться к ней. И — о какое блаженство! — где-то в космосе он натыкается на чудо: откуда-то из пространства на него изливается чистая любовь, любовь материнского лица. В самозабвенном счастье он сгибает и разгибает пальцы и смеется чудесным смехом чистого младенческого блаженства, в восторге от обретения своего сокровища: он на ощупь отыскивал его в темноте и наконец нашел. И он раскрывает свои огромные глаза, какие бывают лишь у младенцев, чтобы смотреть, видеть и зреть. Но он еще ничего не видит. И он озадаченно хмурит лоб. Но вот мать приближает к нему свое лицо, она воркует с ним и смеется, и он весь дрожит от восторга любви. К нему пришло чудо, волшебство, сокровище; оно там, вне его личности, превыше него. И все эти чувства исторгаются из первого грудного центра, из груди, наполненной солнцем, из грудного ганглия.
