Опыт конкретной философии - Марсель Габриэль (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗

Начнем с вклада опыта. «Я утверждаю, что...» атеиста предпола­гает: «Мой опыт мне говорит о том, что...» Здесь необходимо одно важное замечание. Мне кажется, что атеист стремится соединить

101

утверждения двух планов: одно негативное, другое — позитивное (или которое он, может быть ошибочно, считает таковым).

С одной стороны, он объявит, что не имеет никакого опыта отно­сительно Бога: «Если бы Бог существовал, я бы это заметил». Почти то же самое заявило мне одно важное должностное лицо в системе образования.

Но вот и дополнение: «Зато я могу привести опытом проверенные факты, которые не могли бы иметь место, если бы Бог существовал». Нельзя сомневаться ни секунды в том, что столкновение со злом во всех его формах лежит в основании атеизма. Но это суждение о несов­местимости необходимо проанализировать. Если пристальнее вглядеть­ся, то можно обнаружить здесь парадокс. Когда я говорю об опреде­ленной личности «если бы она была здесь, этого бы не произошло», то я исхожу из точного или считающегося таковым знания данной лично­сти: она помешала бы, например, ребенку играть со спичками. Это оз­начает, что данная личность осторожна и сумеет позаботиться о ре­бенке, это—хороший человек, поскольку он был бы против того, чтобы ребенок играл спичками. Все это предполагает не только то, что эта личность существует, но также и то, что мы знаем характер ее бытия. Что касается атеиста, то дело обстоит совсем по-другому. Атеист опи­рается на определенную идею Бога (очевидно, что не на опыт). Если бы Бог существовал, он обладал бы такими-то и такими-то характери­стиками; обладая ими, он не позволил бы, чтобы... и т. д. Суждение о несовместимости основывается на суждении импликации*. И может быть, даже слово «импликация» недостаточно сильно в этом случае. В действительности хотят сказать, что мыслить Бога — значит ничего не мыслить, ограничиваясь произнесением слова «Бог», если только од­новременно не утверждается существование в высшей степени благо­го и в высшей степени могущественного существа. Это законно. Но вторая часть этого суждения незаконна. Обратимся к примеру, заим­ствованному из конечного, тварного мира. Если Жанна была бы здесь, она не позволила бы играть ребенку со спичками. Чтобы это утверж­дать, я основываюсь или на аналогичных случаях, когда Жанна дей­ствительно проявила свою осторожность, или, если их не было, на представлении о том, что я бы сделал на ее месте. Приемлемы ли по­добные размышления в том случае, когда мы желаем рассуждать о по­ведении Бога? Очевидно, что нет. Если бы я исходил из того, каково бы было действие Бога в тех или иных определенных обстоятельствах, я не смог бы прийти к атеистическому заключению. Может быть, более здесь приемлема вторая обозначенная позиция? Могу ли я себя поста­вить на место Бога и объявить, что в том или ином случае я действовал бы таким-то образом и разрешил бы или не разрешил такие-то собы­тия и т. д.? И здесь происходит нечто странное. Там, где речь идет о значительной личности, призванной в трудных обстоятельствах взять инициативу в свои руки, мы охотно признаем, что мы не можем поста­вить себя на «ее место», что мы сами не знаем, что бы мы сделали, если бы были на «ее месте». Однако государственный человек пред­

102

стает перед нами в борьбе с ситуацией, которую породил не он, но овладеть которой он должен попытаться. Напротив, принимается, что Бог, поскольку он творец, не стоит перед лицом данных ему извне бес­конечных трудностей и рассматривается как привилегированное лицо, которому надо только захотеть, так что атеист не испытывает ни ма­лейшего колебания или угрызения совести, произнося то, что можно было бы назвать вердиктом несуществования.

Но здесь с полной очевидностью раскрываются характерные чер­ты мнения, особенно в том, что касается его внешней позиции по отношению именно к тому, о чем высказывается мнение. Чем ближе какое-либо дело меня затрагивает, тем в меньшей степени я могу ска­зать, что имею о нем мнение. Отсюда следует негативное суждение, которое, однако, поможет нам в нашем исследовании, — ангажиро­ванность (завербованность) и мнение взаимно исключают друг дру­га. Это влечет такое метафизическое следствие: я могу иметь мнение о мире только в той мере, в какой я действительно не вовлечен в него (выхожу из игры). Пессимизм современного ученика Вольтера или Анатоля Франса, например, заключается именно в этом; он связан с неучастием. Правда, мы должны отметить, что это не относится ко всем видам пессимизма, например к пессимизму Шопенгауэра, по­скольку он переживается в опыте.

Но атеизм в большей мере основывается на притязаниях и требова­тельности и, в конце концов, на воле, чем на опыте или его отсутствии. Между волей и опытом могут установиться разнообразные связи.

«Бог, — пишет Ж. Маритен, — в принципе абсолютно отброшен в силу абсолютного метафизического догматизма... и во имя социаль­ного коллективизма, коллективного или коллективизированного чело­века... Социальный идеал коммунистов представляется выводом из первоначального атеизма, возведенного в принцип»'. Я думаю, это вер­но. Но следует отметить своего рода тождественность установок — как это ни парадоксально — коллективизированного человека и анар­хиста, каким его мыслит Штирнер. Отметим мимоходом, что здесь мы, может быть, коснулись корней того парадокса, вследствие которого анархизм и коммунизм имеют тенденцию к отождествлению в умах такого огромного количества наших современников. И те и другие ут­верждают, что человек может реализовать себя во всем своем объеме только в мире, лишенном Бога. И поэтому идея или псевдоидея ком­мунистического гуманизма возникает сегодня во многих умах, дар кри­тической рефлексии у которых к тому же не является, по-видимому, их главной особенностью. Но определенно можно сказать, что в основа­нии этого гуманизма лежит, как я уже отмечал, не опыт, а требователь­ность. Гипердоксальный элемент, выявить который мы пытались, про­является здесь со всей очевидностью. Но чем более внушительным он становится, чем больше осознает себя, тем скорее мы переходим из области мнения в область верования.

1 Le Sens de l'Atheisme marxiste // Esprit. Oct. 1935. P. 93.

103

* * *

Нас могут спросить, нет ли в цепи между мнением и верованием места для промежуточного звена убеждения? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо тщательно исследовать определенные реальнос­ти, скрывающиеся в повседневном языке. «Я склонял свои убеждения налево, направо, — говорит персонаж одного водевиля. — Они оста­вались непоколебимыми». Здесь, без сомнения, мнение и убеждение совпадают. Возьмем другой случай, когда человек в результате терпе­ливых усилий и настойчивых поисков приходит к какому-либо убеж­дению: например, Шёрер-Кестнер или Золя приходят к убеждению в невиновности Дрейфуса. Убеждение связано здесь с завершением, пределом, достижением. Мои поиски меня больше ни к чему не при­ведут. Это означает, что дело мне совершенно ясно, настаивать более бесполезно. В принципе убеждение относится к прошлому; если оно имеет отношение к будущему, то к будущему предвосхищенному и, следовательно, рассматриваемому в том плане, как будто оно уже про­изошло; в этом существенная и в то же время очень тонкая разница между убеждением и пророческой уверенностью. Можем ли мы рас­пространить эти наблюдения на политические или религиозные убеж­дения? Да, я уверен в этом. Проповедующий республиканские взгля­ды тем самым заявляет, что он в своих воззрениях достиг того, что, по его мнению, является окончательным. Но интересно, и это следует особо отметить, что утверждение, касающееся постоянства внутрен­ней позиции, неизбежно превращается в суждение, полагающее неиз­менность своего объекта. Если я имею республиканские убеждения, то я не удовольствуюсь высказыванием; я буду всегда убежден в том, что республика—это наиболее разумный политический режим; я дойду до утверждения: республика будет всегда соответствовать чаяниям са­мых светлых умов человечества. Здесь происходит на самом деле ир­рациональный и неоправданный перенос, психологический механизм которого, однако, бросается в глаза.