Человек против мифов - Берроуз Данэм (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Таково социальное применение теории эгоизма. Именно последняя безвыходность, однако, заставляет поднять главный из всех нравственных вопросов. Утверждая, что нам вовсе незачем заботиться о чьем-то благосостоянии, теория понуждает нас задуматься о том, имеет ли такая забота вообще хоть какое-нибудь обоснование. Нас всех, конечно, учат, что благосостояние других людей должно быть нашей первой заботой. Нас учат преклоняться перед такими добродетелями, как мужество, самообладание, верность, заодно с непременными самопожертвованием и самоотречением. Такие добродетели превозносятся даже в обществах стяжательства и конкуренции, хотя бы потому, что правители выгадывают, когда удается притормозить стяжательство и конкуренцию среди широких масс. Но когда мы встаем лицом к лицу с теорией, утверждающей, что эти добродетели лишены всякой ценности, что они абсурдны и опасны, то мы должны проанализировать все здание нашей этики сверху до низу. Нам надо постараться найти, нет ли все-таки причин предпочитать социальность эгоизму.
Итак, должен ли я искать себе добра, забывая других, или другим добра, забывая себя, или, поскольку между первым и вторым нет несовместимости, должен искать добра и себе и другим? Вопрос, пожалуй, из самых важных, какие нам когда-либо доводится решать. Если мы пойдем по пути, указанному этим вопросом, то должны будем, пройдя через политику, экономику и социологию, войти в мельчайшие подробности личной жизни. Ответ в значительной мере определит, какие партии мы будем выбирать, какие законодательные меры поддерживать, как смотреть на экономические отношения и даже какие решения принимать в повседневных делах, – скажем, спешить или не спешить с исполнением данных нами обещаний. Лучший способ задать вопрос, охватывая все его разнообразные импликации, такой: "Вы за людей или против них?".
ЗА И ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Ответ "Я против" не только откровенен, но и на зависть прост. Он не требует загружать себе голову думами о всем человечестве. Он не заставляет старательно и вдумчиво разбирать системы, при которых живут люди. В его свете мы видим в лучшем случае только одно звено цепи, только один уголок улья – тот, где в данный момент имеет место моя возлюбленная "самость". Обеспечить комфорт на данный момент и легкость перехода в следующий единственное, о чем надо заботиться. Я знавал бизнесменов, настолько погруженных в проблемы своих маленьких частных мирков, что они были убеждены, что такой вещи, как экономическая система, вообще не существует. "Чего вы волнуетесь? – говорил мне один из них. – Нет на свете никакого капитализма".
В сравнении с этой великолепной простотой другой ответ покажется невыносимо сложным. В самом деле, к горестям поддержания своего существования в мире, и без того немалым, мы прибавляем здесь еще и тревогу об участи наших ближних. Встать на сторону людей – значит волноваться о том, есть ли у них достаточно еды, крова и одежды, значит, пускай без непосредственности прямого страдания, но все же глубоко ощущать каждую рану и утрату, которая выпадает на их долю. Причем невозможно поставить четкие пределы диапазону этого сочувствия. Истинный демократ и защитник народа проявляет тем больше сочувствия к людям, чем ниже он нисходит по социальной лестнице, так что чем угнетенней, обездоленней слои народа, тем действенней и энергичней любовь к ним. Чувством любви правит не жуткий и душевредный расчет: "Насколько ценен такой-то человек?", а понимание социальных сил, осудивших людей на их теперешнюю судьбу.
Осложнения здесь еще не кончаются. Люди, встающие на сторону народа, не просто расширяют диапазон и интенсивность своей эмоциональной жизни. Они действуют. Они проводят кампании. Они стучатся в чужие дома, раздают циркуляры, интервьюируют знаменитостей и напоминают законодателям (когда такое необходимо) о правах человека. Они организуют митинги на уличных перекрестках и в публичных местах. Они осаждают прессу письмами, и вот на несколько дней разделы читательских писем в газетах наполняются общественно полезным смыслом вместо провинциального идиотизма. Они организуют комитеты для отмены одного, узаконения другого. Они наполняют квартиры, дома или арендованные помещения папиросным дымом, спорами и неугасающей надеждой. Общество, словно благоразумный слои, вздрагивает всей своей массой и продолжает идти, но часто уже в верном направлении.
Откуда берется время на всю эту головокружительную карусель, ни одному демократу не ведомо. День сохраняет все тот же неизменный запас часов, стрелки движутся ничуть не медленней. И все же время находится – время, отнятое от завтраков и обедов, от отдыха и, увы, от сна. Поступающий так заразится, пожалуй, обостренным ощущением кризиса, он живет как бы "всегда под взором своего Владыки". Да, его жизнь наполненна, в ней много затраченного и мало потерянного труда, в ней есть чему порадоваться и о чем погоревать, в ней есть свет и тень, скользящие по поверхности мира.
Я не хочу утверждать, что все общественно настроенные люди именно так будоражат окружающих. Существует молчаливая любовь к человечеству, которая проявляется мягче и нередко легким прикосновением достигает того, чего более настойчивые деятели не добьются и ударами. Но и спокойная любовь имеет свои глубины, и в них есть своя тревога, ибо чего стоит мука от сознания, что другие лишены благодеяний, какими пользуешься ты.
Взять ли мысль, переживание, дело, социальная настроенность во всех отношениях трудней эгоизма. Насколько все-таки легче и безопасней сузить свое поле зрения до своего Я и его владений, рассчитать его удобство и распланировать его процветание, утучнить его плоть и возвеселить его дух, как если бы Вселенная была садом для удовлетворения только его аппетитов, а в конце всего плакать над двумя метрами земли, словно над концом и распадом мира. Явно легче, может быть, и безопасней. Однако нашей задачей будет показать, что при всей своей привлекательности этика эгоизма ложна.
ФРАСИМАХ
Давайте теперь рассмотрим теорию эгоизма во всей ее аргументации и риторике. Не будем встречать ее ни призывами к закону как таковому, будь он божественный или человеческий, ни мистическими заклинаниями, ни надеждами на вознаграждение и угрозами наказания в мире ином. Мы должны схватиться с ней на ее собственной территории, там на нее напасть и там ее одолеть. Если нам это не удастся, то придется признать, что, несмотря на все свои неувязки, теория имеет право на место под солнцем.
Я бы сказал, что этика эгоизма дважды на протяжении истории человеческой мысли удостаивалась классического изложения, один раз – в античном мире, другой – в эпоху Ренессанса. Это соответственно речь, приписанная Платоном Фрасимаху в I книге "Государства", и знаменитый трактат о власти "Государь" Макиавелли, написанный в 1513 г. Оба изложения великолепны. Философской беспристрастности Платона делает честь то обстоятельство, что он нашел в себе силы с таким искусством слова описать ненавистную ему точку зрения. Описал он ее действительно так хорошо, что ему едва удалось ее опровергнуть на протяжении последующих девяти книг.
Что ж, может быть, нам удастся представить себя на вечеринке в Пирее во время празднеств в честь Артемиды. Греки были поразительными говорунами, особенно свободнорожденные, которым, кроме разговоров, вроде бы и нечем было больше заниматься. Наиболее зрелым плодом их говорливости стала сама греческая философия, и я со своей стороны готов признать, что досуг, когда его тратят таким образом, вполне оправдан. В данном случае разговор зашел о понятии "справедливость", и Сократ моментально разгромил два первых предложенных определения. Но в компании находится один блестящий, непоседливый и задиристый молодой человек, который считает рассуждения Сократа невыносимо вычурными. Этот юноша по имени Фрасимах относится к образам, которые Платон любил рисовать. Пожалуй, в нем можно видеть прототип всех "практических" людей, которые в различные века делали из истории сплошную смуту. Он вмешивается в беседу с намерением сдуть всю этическую паутину и вернуть обсуждение к суровым фактам и правде-матке. Справедливость, восклицает он, есть просто-напросто "интерес сильных", или, выражаясь иначе, "интерес утвердившейся власти".
