Похвала глупости - Роттердамский Эразм (Дезидерий) (книги серии онлайн .txt) 📗
IV
Вторая часть «Похвального слова» посвящена «различным видам и формам» Глупости. Но легко заметить, что здесь незаметно меняется не только предмет, но и смысл, влагаемый в понятие «глупость», характер смеха и его тенденция. Меняется разительным образом и самый тон панегирика. Глупость забывает свою роль, и вместо того чтобы восхвалять себя и своих слуг, она начинает возмущаться служителями Мории, разоблачать и бичевать. Юмор переходит в сатиру.
Предмет первой части это «общечеловеческие» состояния: различные возрасты человеческой жизни, многообразные и вечные источники наслаждения и деятельности, коренящиеся в человеческой природе. Мория здесь совпадала поэтому с самой природой и была лишь условной Глупостью — глупостью с точки зрения отвлеченного рассудка. Но все имеет свою меру, и одностороннее развитие страстей, как и сухая мудрость, переходит в свою противоположность. Уже глава XXXV, прославляющая счастливое состояние животных, которые не знают никакой дрессировки и подчиняются одной природе, — двусмысленна. Значит ли это, что человек не должен стремиться «раздвинуть границы своего жребия», что он должен уподобиться животным? Не противоречит ли это Природе, наделившей его интеллектом? Поэтому дураки, шуты, глупцы и слабоумные, хотя и счастливы, все же не убедят нас следовать скотскому неразумию их существования (гл. XXXV). «Похвала Глупости» незаметно переходит от панегирика природе к сатире на невежество, отсталость и косность общества.
Принцип естественности — фермент всякой жизни. Но как у Ларошфуко «самолюбие и порок входят в состав всех добродетелей, словно яды в состав всех лекарств», — все зависит от условий, дозы и меры, — так и у Эразма Глупость входит в состав всего живого, но в своем одностороннем «раздувании и распухании» становится главной причиной окостенения, пороком и «безумием» существующего. Глупость переходит в различные маниакальные страсти: мания охотников, для которых нет большего блаженства, чем пение рогов и тявканье собак, мания строителей, алхимиков, азартных игроков (гл. XXXIX), суеверов, паломников ко святым местам (гл. XL) и т. д. Тут Мория показывается вместе со своими спутниками: Безумием, Ленью, Разгулом, Непробудным сном, Чревоугодием и т. д. (гл. IX). И теперь мы вспоминаем, что она дочь паразитического Богатства и невежественной Юности, плод вожделения, зачатая во хмелю на пиру у богов (гл. VII), вскормленная нимфами, именуемыми Опьянение и Невоспитанность (гл. VIII). Эразм здесь выступает как предшественник просветителей XVIII века, но только ход его мысли, как и у других гуманистов (например, у Рабле или Шекспира), обнаруживает обратную последовательность: от открытия «природы» — к рационалистической критике, от Руссо — к Вольтеру.
В первой части речи Мория, как мудрость природы, гарантировала жизни разнообразие интересов и всестороннее развитие. Там она соответствовала гуманистическому идеалу «универсального» человека. Но безумствующая односторонняя Глупость создает постоянные застывшие формы и виды: сословие родовитых енотов, которые кичатся благородством происхождения (гл. XLII), или купцов-накопителей, — породу всех глупее и гаже (гл. XLVII1), разоряющихся сутяг или наемных воинов, мечтающих разбогатеть на войне, бездарных актеров и певцов, ораторов и поэтов, грамматиков и правоведов. Филавтия, родная сестра Глупости, теперь показывает другое свое лицо. Она порождает самодовольство разных городов и народов, тщеславие тупого шовинизма (гл. XLIII). Счастье лишается своего объективного основания в природе, теперь оно уже всецело «зависит от нашего мнения о вещах… и покоится на обмане или самообмане» (гл. XLV). Как мания, Глупость уже субъективна, и всяк по-своему с ума сходит, находя в этом свое счастье. Мнимая «глупость» природы, Мория была связью всякого человеческого общества. Теперь Мория как доподлинная глупость предрассудков, наоборот, разлагает общество.
Общефилософский юмор панегирика Глупости сменяется поэтому социальной критикой современных нравов и учреждений. Теоретическая и с виду шутливая полемика с античными стоиками, доказывающая, не без приемов софистического остроумия, «невыгоды» мудрости, уступает место колоритным и язвительным бытовым зарисовкам и ядовитым характеристикам «невыгодных» форм современной глупости. Впоследствии многие сатирические мотивы речи Глупости будут драматизированы в диалогах и своего рода маленьких комедиях, объединенных в «Домашних беседах» [289] .
Универсальная сатира Эразма здесь не щадит ни одного звания в роде людском. Глупость царит в народной среде, также как и в придворных кругах, где у королей и вельмож не найти и пол-унции здравого смысла (гл. LV). Независимость позиций Эразма, народный «здравый смысл», которому он всегда остается верен, сказывается также в издевательстве над глупцами собственного гуманистического лагеря, над «двуязычными» и «трехъязычными» педантами, над буквоедами-филологами, грамматиками, раболепствующими перед любым словом древнего автора. Сам Эразм в 1517 году организовал в Лувене «Школу Трех Языков», где впервые изучались, наряду с латинским, греческий и арамейский языки, но, энтузиаст изучения древности, он был в то же время врагом сервилизма ревнителей античности как в сфере мысли, так и в стиле [290] . Заметим заодно, что автор «Домашних бесед» — произведения, по которому, несмотря на преследования церкви, ряд поколений обучался изящной латыни — дал образец ясного, гибкого, легкого стиля, «который нравился всем, а не только ученым», как признается один из противников Эразма [291] . В стиле Эразма — дух его этики. И хотя все его произведения написаны по-латыни, слово Эразма больше чем кого-либо из гуманистов оказало влияние на литературную речь новых европейских языков, формировавшихся под влиянием неолатинской литературы. Эразм привил своим стилем вкус к непринужденной «природе» разговорной речи. Он секуляризировал литературный язык и освободил его от педантизма схоластической и церковной элоквенции.
289
Диалоги «Кораблекрушение», «Неосторожный обет» и «Паломничество» осмеивают пилигримов и обычай давать обеты святым; «Рыцарь без лошади» — кичливость дворян; «Славное ремесло» — кондотьерство; «Разговор аббата и образованной женщины» — обскурантизм монахов; «Похороны» — их вымогательства и конкуренцию орденов и т. д.
290
Против них направлен его остроумный и язвительный диалог «Циперонианец» (1528), которым он нажил себе немало врагов
291
Стиль «Похвального слова» в силу пародийной своей функции не может дать представления об этих достоинствах прозы Эразма. Напыщенность ученых периодов, в изобилии уснащенных цитатами и ссылками, порой совершенно бессмысленными, сочетается с вульгарной развязностью, когда Глупость, срываясь с взятого тона, высказывается откровенно и напрямик. В целом этот стиль прекрасно передает дух «риторов нашего времени» (гл. VI), язык которых служит Мории образцом: сочетание взятой напрокат учености с демагогической грубостью и страстностью проповеди на площади.