Теория нравственных чувств - Смит Адам (полные книги txt) 📗
Наша чувствительность к переживаниям других не только противоречит самообладанию, но и вытекает из одного с ним источника. В самом деле, то же начало, которое вызывает наше сочувствие к несчастью ближнего, побуждает нас ослаблять и сдерживать естественное проявление наших собственных страданий. То же начало, которое заставляет нас радоваться успехам и счастью посторонних людей, побуждает нас при личном счастье умерять свой собственный восторг. В том и другом случае выражение наших личных ощущений должно, так сказать, соответствовать силе и живости нашего сочувствия к другим людям.
Самый добродетельный человек, человек, которого мы более всего любим и уважаем, соединяет в себе как полное господство над своими страстями и своим самолюбием, так и обостренную чувствительность ко всему, что может возбудить естественное чувство симпатии в других людях. Ибо человек, соединяющий в себе как мягкие, дружественные и благородные, так и величественные, внушающие уважение и почтение добродетели, бесспорно достоин нашей любви и всяческого восхищения.
Человек, самым счастливым образом одаренный природой возможностью воспитать в себе добродетели первого рода, более всего способен получить и вторые. Человек, живо отзывающийся на радость и на горе своих ближних, быстрее приобретает господство и над собственными ощущениями. Тем не менее он может и не достигнуть окончательно своей цели, или даже совершенно удалиться от нее: если он избалован изнеженным воспитанием; если никогда не подвергался опасностям войны или волнениям и несправедливостям, порождаемым раздорами; если не испытал грубости со стороны своих начальников, зависти и козней равных с ним. По достижении зрелого возраста в случае испытания все это может оказать на него сильное влияние. Даже если у него и была предрасположенность к выработке самообладания, то он не оказался ни в одной из тех ситуаций, которые развили бы в нем это качество. Опасности, обиды, неудачи суть единственные учителя, научающие нас такой важной добродетели, но никто не станет добровольно добиваться столь суровых уроков.
Условия, при которых легче всего воспитать в себе кроткие добродетели, внушаемые человеколюбием, вовсе не похожи на условия, наиболее подходящие для приобретения суровых добродетелей, находящихся в зависимости от самообладания. Человек, живущий в довольстве, имеет больше досуга обратить внимание на нужды прочих людей, а человек, более других подверженный житейским невзгодам, легче привыкает к господству над самим собой. Кроткие и человеколюбивые добродетели воспитываются в нас и достигают полного развития при наличии досуга для размышления, в спокойном и счастливом уединении. Но не при таких условиях научаемся мы управлять нашими страстями. Господство над своими страстями как результат самых великих, самых благородных, самых мужественных усилий приобретается не иначе как среди бурь, мятежей и войн, среди гражданских столкновений, беспорядков и общественных смятений. Переживая такие опасные моменты, мы нередко заглушаем голос человеколюбия или даже научаемся презирать его; а как только мы перестаем повиноваться ему, то и начало человеколюбия вскоре ослабевает в нас. Так как долг солдата состоит в том, чтобы никогда не просить помилования, то и ему самому часто приходится не давать его. Чувство человеколюбия вскоре должно до крайности исказиться в человеке, который вынужден повиноваться такому жестокому долгу. Чтобы не видеть причиняемого им зла, он отворачивается от него, а чувство самообладания доходит до героизма при таких обстоятельствах, которые, побуждая к убийству и грабежу, постоянно ослабляют или совершенно заглушают то священное уважение к жизни и собственности, на котором только и зиждется справедливость и человеколюбие. Все это объясняет нам, каким образом весьма гуманные, но лишенные самообладания люди часто оказываются самыми слабыми, самыми ленивыми, самыми нерешительными и легче всего приходящими в отчаяние, когда речь идет о смелом предприятии, сопряженном с трудностями и опасностями. И напротив, люди, привыкшие к самообладанию, не бледнеют ни перед какой опасностью, не падают духом от неудачи и смело бросаются в самые отважные и рискованные предприятия, но они оказываются в то же самое время менее всего доступны голосу человеколюбия и справедливости.
Ведя уединенный образ жизни, мы особенно живо чувствуем все, что касается нас. Мы преувеличиваем сделанное нами добро и причиненное нам зло. Мы становимся чрезмерно восприимчивы к счастью и слишком легко угнетаемы горем. Общество друзей гораздо полезнее для нас, чем одиночество, а общество просто знакомого полезнее, чем общество друга. Отвлеченное представление об идеальном наблюдателе наших чувствований и поступков пробуждается в наших сердцах присутствием действительного свидетеля; от него мы менее всего ожидаем сочувствия и снисхождения и потому можем получить лучшие уроки самообладания.
Обрушится ли на вас несчастье – не оставайтесь в одиночестве, не измеряйте ваше горе снисходительным сочувствием ваших друзей. Возвращайтесь как можно скорее в общество, соглашайтесь жить с чуждыми вам людьми, с лицами, не знающими о ваших страданиях или не принимающими в них никакого участия, не избегайте даже врагов. Напротив, доставьте себе удовольствие унижением их злобной радости, а обнаружением умеренных страданий покажите им, что вы стоите выше ударов судьбы.
Будете ли вы благоденствовать – не ограничивайте вашего счастья в четырех стенах вашими друзьями и доброжелателями или людьми, рассчитывающими на ваше благополучие с корыстными целями: напротив, посещайте людей, которые не находятся в зависимости от вас, которые расположены к вам из уважения к вашему характеру, а не из-за вашего богатства. Не избегайте, но и не навязывайте себя обществу людей, некогда стоявших выше вас, ибо они могут быть оскорблены тем, что теперь вы стоите с ними рядом или выше их. По своему высокомерию или гордости они могут, правда, быть неприятны для вас, но если этого нет, то они представляют лучшее для вас общество, а если простым обращением вы вызовете их расположение, то можете считать себя достаточно скромным и быть уверенным, что счастье не затемнило вашего рассудка.
Никогда не бывает так легко исказиться нашим нравственным чувствам, как в случае постоянного присутствия подле нас снисходительного и пристрастного наблюдателя, а также в случае отсутствия подле нас человека безразличного и беспристрастного.
Народы нейтральных стран суть единственные беспристрастные и объективные судьи во взаимоотношении между независимыми нациями, но они зачастую находятся далеко и потому малозаметны. Когда две нации конфликтуют, то граждане той и другой стороны не обращают большого внимания на мнение иностранцев об их образе действий: они желают заслужить одобрение только своих сограждан, а так как в каждой нации все настроены на один и тот же лад, то ненависть к врагам есть единственное средство понравиться толпе у себя на родине. В таком случае присутствует пристрастный наблюдатель и присутствует всюду, между тем как беспристрастный наблюдатель находится весьма далеко. Поэтому во время войны и переговоров почти никогда не соблюдаются требования справедливости: правда и законность обыкновенно попираются в таком случае. Договоры нарушаются, а если нарушение это хоть сколько-нибудь выгодно, то редко случается, чтобы это считалось делом бесчестным. Посланник, которому удается провести правительство чужеземной страны, вызывает восхищение и одобрение. Справедливый человек, с презрением относящийся к выгодам, которые могли бы быть доставлены обманом ему или его противнику, в особенности же соглашающийся скорее предоставить подобное средство врагу, чем воспользоваться им самому, – словом, человек, который скорее всего снискал бы любовь и уважение к себе в частных отношениях между людьми, считался бы или сумасшедшим, или безумным в политических отношениях и вскоре заслужил бы презрение своих сограждан, а может быть и их ненависть. Международные законы часто нарушаются, а человек, нарушающий их, не бывает никак ославлен, по крайней мере в глазах своих сограждан: при установлении и введении таких законов вовсе и не обращалось внимание на согласие их с требованиями, обусловливающими частные отношения людей, а также с основными законами справедливости. Одно из первых правил последней состоит в том, что невинный не должен страдать или быть наказан вместо виновного, даже если он и находился в каких-либо невольных отношениях с ним. Но в самых несправедливых войнах виновными оказываются обыкновенно только государи либо их министры, а подданные всегда остаются вполне невинными; между тем мы видим, что враждебные армии захватывают по своему усмотрению имущество самых миролюбивых граждан, опустошают их земли, сжигают их дома, даже убивают их или лишают свободы при малейшем сопротивлении с их стороны: и все это считается согласным с тем, что называют международными законами. Нередко между противоположными партиями, раздираемыми религиозными или политическими несогласиями, мы встречаем большую вражду, чем между двумя воюющими нациями, и вражда эта сопровождается большими жестокостями. Самые серьезные писатели, говорившие о так называемых законах партий, обращали еще меньшее внимание на незыблемые основания справедливости, чем люди, писавшие о международных законах. Самый горячий патриот никогда не сомневался в том, следует ли держать слово, данное врагу общества; самые знаменитые учителя гражданского или церковного права вели между собой ожесточенные споры по вопросу о том, следует ли исполнять обещание, данное бунтовщику или еретику. Нечего, кажется, и доказывать, что эти враги общества, эти бунтовщики и еретики суть не больше, чем люди, имеющие несчастье принадлежать к более слабой стороне. В народе, раздираемом смутами, без сомнения, найдется немного людей, рассудок которых не был бы извращен заразительной враждой духа партий. Если бы и нашелся такой человек, то он оказался бы одиноким, без всякого влияния, отверженным всеми партиями, лишенным их доверия за свою мягкость и добродетель и бесполезным для них именно вследствие своего благоразумия. Такой человек подвергался бы только всеобщим насмешкам и презрению, даже отвращению со стороны самых горячих приверженцев партий. Настоящий заговорщик ненавидит и презирает искренность, и это более всякого порока делает его неспособным к деятельности как человека той или иной партии. Беспристрастный наблюдатель часто находится в отдалении от людей, увлекаемых силой и ненавистью враждующих партий. Можно подумать, что для последних едва ли существует хоть один такой свидетель на всей земле: они доходят даже до того, что приписывают злобные свои предрассудки самому Богу и воображают, что и ему присущи те же неукротимые страсти. Поэтому смуты и фанатизм суть самые могущественные причины, искажающие наши нравственные чувства.
