Психиатрическая власть - Фуко Мишель (полная версия книги .txt) 📗
грудки и «с силой встряхнув его, спрашивает: и это женские руки 1?» " Дюпре сомневается и чтобы убедить его окончатель-но, Лере добавляет в его ужин несколько «зерен каломели», так что несчастный больной всю ночь проводит в мучительных кппмкахНяутпо врач вновь обращается к Дюпре «И он этот ,!Гт«е Ншй мужчина в больнице так перепугался что от SSJ ftT HHnm натопя у него разболелся живот» 20 Так вызвав TnZTZ ис ZccrneLiu приступ страха Лере продемонстриро-вал^му сво7мужское и физическое превосходство.
В ходе лечения встречается целый ряд подобных сцен. Лере назначает Дюпре душ. Тот упирается, возвращается к своим бредовым темам и говорит: «Еще однавзялась меня оскорблять! — Одна?— переспрашивает Лере и тут же направляет
сильную струю воды прямо в рот Дюпре, и он, весь трясясь, со-
176
глашается, что это был поступок мужчины, а в итоге и признает мужчину в Лере».21 Таково ритуальное смещение власти.
Второй маневр можно охарактеризовать как новое использование языка. Дюпре не считает людей теми, кто они есть, утверждает, что его врач — это кухарка, а самому себе дает целый список последовательных или одновременных имен: он «и Детуш, и Наполеон, и Делавинь, и Пикар, и Одриен, и Бернарден де Сен-Пьер».22 Поэтому — и далее последует характеристика второго маневра, хронологически почти непосредственно следующего за первым, с некоторым нахлестом, — Дюпре прежде всего нужно обучить правильным именам и заставить обращаться к каждому человеку именно по его имени: «В результате постоянных повторений правильных имен он стал внимателен и покорен».23 Но повторение продолжалось, пока больной не запомнил имена: «Он должен выучить мое имя, имена моих учеников, надзирателей, санитаров. Пусть он всех нас называет по именам».
Лере заставляет Дюпре читать книги, декламировать стихи, говорить на латыни, которую он учил в школе, на итальянском, знакомом по службе в армии; наконец, он заставляет Дюпре «рассказывать историю».24
В другой раз врач отводит больного в ванную, ставит, как обычно, под струю, после чего, вопреки обыкновению, требует у него освободить ванну от воды. Между тем Дюпре привык не подчиняться никаким приказам. Его заставляют подчиниться силой, и когда он выливает из ванны с помощью ведер всю воду, ее тут же заполняют вновь, чтобы Лере мог повторять свое распоряжение раз за разом, пока механизм приказа-повиновения не заработает безупречно.25
Как мне кажется, эти операции, сосредоточенные вокруг языка, нацелены прежде всего на коррекцию бреда полиморфных наименований; больного принуждают вернуть каждому человеку имя, соответствующее его индивидуальности в рамках дисциплинарной пирамиды лечебницы. Очень показательно, что у Дюпре не требуют назвать имя другого больного, речь идет об именах врача, его учеников, надзирателей и санитаров: обучение наименованию учит одновременно и иерархии. Обращение по имени, демонстрация уважения распределение имен и мест
индивидов в иерархии дисциплинарного пространства—все
это составляет в данном случае единое целое
Мишель Фуко
177
2
Дюпре заставляют читать, декламировать стихи и т. д. — тем самым, конечно, стремятся занять его ум, отвлечь его язык от бредового употребления, но вместе с тем и вновь учат его употреблять языковые формы из словаря обучения и дисциплины, те самые, которым его учили в школе, — этот искусственный язык, не тот, что используется в реальности, а тот, которым индивиду предписывается школьная дисциплина, система порядка. И наконец, в истории с наполняемой снова и снова ванной, которую Дюпре заставляли вычерпывать повторяющимися приказами, больного опять-таки учат языку приказов, но на сей раз приказов точечных.
В целом Лере, я полагаю, стремится открыть больного всем императивным языковым формам — именам собственным, с помощью которых приветствуют, высказывают почтение, внимание к другим; школьному чтению вслух, то есть языку обучения; и языку приказов. Как вы понимаете, речь вовсе не идет о переобучении — диалектическом, так сказать, переобучении — истине. Дюпре не показывают с помощью языка, что его убеждения были ложными, с ним не спорят, чтобы выяснить наконец действительно ли все люди — «алкионы», как он утверждает в своем бреде.26 Ложь не обращают в истину средствам и диалектики свойственной языку или спору; нет просто-напросто игрой приказов распоряжений субъекта вводят в контакт с языком как носителем императивов; система власти принуждает к императивному использованию языка и упорядочивает последнее Это язык присущий лечебнице, его имена определяют больничную иерархию* это язык господина Сеть больничной власти должна подобно' реальности просвечивать за этим преподаваемым больному языком. С помощью „ иvryrnnoму его учат Дюпре не сможет вновь обрести ре-1™7™»нГи1™ внушаемый ему —это язык сквозь vo™u fiyner пппг«ечикять реальность приказа дисциплины ппЗи^Лмой ll!vвпясти Впрочем Лересам говорит об этом, завершая■ Рассказ оо этих языковых у р _
конец г-н ^ n ^ J ^^^^^ n ^™^^™ '
имеется в виду "^пР^^^1^^^-^^^^'пил со мной в контакт, я оказываю на него воздействие и он мне подчиняется». «Внимание», контакт с врачом с тарной-дает приказы и обладает властью, — заключается, в сущности,
178
в том, что облеченный властью врач оказывает воздействие в форме приказа. Язык, таким образом, скрывает за собой реальность власти.
Кроме того, Лере, как мы видим, оказывается по сравнению с другими психиатрами его времени в некотором смысле более тонким, большим перфекционистом. Хотя то, что в начале 1840-х годов называли «моральным лечением», неизменно приобретало подобные формы, пусть и с менее отчетливым упором на использование языка, на этот плутовской диалог, бывший на самом деле игрой приказа-повиновения, — ведь большинство психиатров, в отличие от Лере, в большей степени доверялись внутренним механизмам больничного института, нежели прямым действиям психиатра как носителя власти.28 В конечном счете, если посмотреть, как понимали психиатры этого периода функционирование лечебницы и чем обосновывалось ее терапевтическое действие, то выяснится, что лечебница считалась терапевтической потому, что заставляла людей подчиняться правилам, распорядку дня, приказам, учила больных строиться, следовать определенному комплексу жестов и привычек трудиться. Вся эта система порядка — и отдаваемых приказов
и институциональных правил и ограничений—в общем и была
для тогдашних психиатров одним из важнейших факторов терапевтической пользы лечебницы. Как пишет Фальре
•о
несколько более позднем тексте (1854) «позитивный и строго соблюдаемый режим определяющий назначение каждого времени суток внушает каждому больному привычку реагировать на нарупте' ние установленных правил и подчиняться общему закону. Ранее предоставленный самому себе верный побуждениям сrohх к-я призов или разнузданной воли' теперь луптевнп^нойT,hv«" ден повиноваться норме тем f ^ n le 7 uJ ^« nu ^»7^^ l всех Оказавшись в m ,™*™™™^^™™™*™™™дится совепт,^тьпосто^17усм7не иТп ZZr ^ TLZ ^ l предусмихренных за нарушение режима наказаний».
Систему приказа — отдаваемого и исполняемого, приказа как распоряжения и приказа как нормы — считал важнейшим двигателем больничного лечения и Эскироль: «В такого рода домах всегда имеет место движение, активность, брожение, в которое постепенно включаются все — даже самый упрямый, самый недоверчивый липоман вопреки своей воле вступает
179
в общество других, увлеченный общим движением <...> сам душевнобольной, когда его поддерживает гармония, порядок и режим его дома, куда лучше сопротивляется своим импульсам, все реже предаваясь эксцентрическим поступкам».30 Иными словами, приказ — это реальность в форме дисциплины.
