Благая Весть Курта Хюбнера (СИ) - Незванов Андрей (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
Грубо говоря, мы пьем вино в обряде Причастия Святых Тайн; это, однако, не означает, что питейное заведение на углу принадлежит христианской религии, несмотря на то, что "Руси есть веселие пити - не можем без того быти".
Курт объясняет теории античных философов, относящиеся к трагедии, иначе.
Он пишет:
"Теории античной философии, посвященные трагедии, большей частью пребывают в полном противоречии с ее текстом и контекстом".
"...Философы потому сразу же переходили от собственно содержания трагедии к воздействию, которое она оказывает на слушателей, что это содержание явно уже стало им совершенно чужим".
Конечно же нелепо предполагать, что Курту Хюбнеру содержание трагедии близко, а её современникам чуждо (!).
Ясно, во всяком случае, что в вопросе об истине, для Хюбнера миф является истиной трагедии...:
"Только если исчезла вера в истинность мифа, можно вместе с Аристотелем прийти к филистерской мысли, что причину радостного облегчения, испытываемого после театрального представления, следует искать в гомеопатических дозах, в которых внушались Страх и сострадание...".
Последние абзацы данной главы свидетельствуют о том, что свое понимание античной трагедии Хюбнер во многом заимствовал у Ницше.
Он пишет:
"В заключение следует остановиться на интерпретации греческой трагедии Ницше, так как она, на первый взгляд, обнаруживает определенное сходство с тем, что сделано мною. В произведениях Эсхила и Софокла он также видит попытку примирить между собой противостоящие друг другу мифические представления. Их он обозначает как "дионисийское" и "аполлоновское"..".
"Бросается в глаза, какие незначительные усилия прилагает Ницше к тому, чтобы подкрепить свое понимание трагедии примерами из ее текстов. Но и там, где он приводит таковые, они неубедительны".
"Несмотря на это, Ницше предчувствовал в целом правильное решение. Если его противопоставление дионисийского и аполлоновского начал в действительности и оказалось недостаточным, то он все же обнаружил нечто от противоречия, появившегося внутри греческого мифа. Мы также можем согласиться с ним в том, что трагедия стала последней большой попыткой самостоятельно снять это противоречие средствами мифа".
Слова "противоречие, появившееся внутри мифа" звучат, конечно, странно. И потому нам приходится напомнить читателю, что "мифом" Хюбнер называет здесь не собственно Миф, или Предание, сущее в рамках религии, но - "систему опыта и мышления" или общепринятое мировоззрение древних греков....
Спрашивается, почему так? И зачем это нужно?
А нужно это для втаскивания античности в современность по новым слегам "европейской толерантности".
Спросите: при чем тут толерантность?
Да при том, что она позволяет современному либеральному рациональному европейцу идентифицировать "древнего грека" с собой любимым, невзирая на очевидную нелепость, чудаковатость и отсталость его мышления и мировосприятия. Будем терпимы! И тогда сможем увидеть, что они - тоже люди; и в нас есть что-то от них. Потому их "мифическое мышление" достойно нашего просвещенного внимания.
Курт изучает это мышление: теперь на материале дошедших до нас поэм Гомера.
Именно, мышление.... Иначе невозможно говорить о "мифических структурах"....
ГЛАВА XIII
Мифические структуры в гомеровском культе мертвых
В данном случае Курт говорит о "мифических структурах", усмотренных им в "хтоническом культе мертвых".
Он пишет:
"Сказанное об этих мифических структурах может быть в наиболее лаконичной форме суммировано так: основой мифа о Матери-Земле и заклинании мертвых вновь служит идея идеально-материального единства. Земля - не только условие всей жизни, она также в идеальном смысле - божественное лоно, из которого происходит жизнь и в которое она возвращается, в то время как в идеальной субстанции слова, песнопения, танца и т.п. мертвый может в то же время стать материально реальным. Вместе с ним является его архе, его героическая жизнь; прошлое возвращается в настоящее в соответствии с мифическим представлением о времени. Мифическая субстанция умершего пронизывает живущих и в них продолжает свое действие. Но эпифания героя разыгрывается на теменосе могилы, в принадлежащем ему мифическом пространстве. Это взаимодействие между живыми и умершими предполагает существование собственного царства умерших, Аида".
Эта хюбнерова "сумма мифологии" может быть охарактеризована не иначе как интеллектуальное ШАРЛАТАНСТВО.
Но, в любом случае, темой данной главы является намерение Хюбнера усмотреть те же самые "мифические структуры" в текстах Гомера.
Признавая отличие атмосферы гомеровского эпоса от настроения хтонических культов, Курт пишет, тем не менее...:
"Олимпийско-гомеровский мир представляет себе царство умерших по-другому, однако мифические структуры остаются теми же самыми".
Думается, теми же самыми остаются шарлатанские рецепты прочтения классики, выработанные Хюбнером на предыдущих страницах.
Общий принцип таков, что, с каким бы животным не пришлось иметь дело, в шерсти нужно искать вшей!
"Вши" эти суть заезженные уже на протяжении книги логемы, такие как:
"единство материального и идеального"; "вечное настоящее прошлого"; "воздействие мифической субстанции"; "единство внешнего и внутреннего".
Приведенная далее цитата позволит читателю убедиться в справедливости наших слов:
"Если мы бросим взгляд назад, то увидим, что различие между хтоническими и олимпийско-гомеровскими представлениями о потустороннем мире касается прежде всего того, как умершие действуют на живых. В хтоническом мифе они непосредственно принимают участие в событиях настоящего времени, они страдают или радуются, они являются людям для предупреждения, угрозы мести или для реального участия в неудачах и успехах живых. Напротив, в олимпийско-гомеровском мифе они пребывают в полной пассивности, живущих наполняет и направляет лишь их присутствие само по себе. Однако тем отчетливее выступает в этом различии единство - "вечное настоящее прошлого" - в его культовом повторении; единство материального и идеального, то есть реальное присутствие умерших во сне, в песне, в памяти, возможность вызвать их с помощью заклинаний из-под земли; воздействие их мифической субстанции на живых во время их эпифании; связанное с этим возвращение архе; единство внешнего и внутреннего в культе мертвых; феномен "ктерии" и пр. Теперь мы видим, как внутри мифической онтологии происходит (даже если и непостоянно) становление объективного опыта, который для нас обладает лишь чисто субъективным значением как нечто, данное лишь внутреннему миру человека".
Что может означать "становление объективного опыта внутри мифической онтологии"?! Ничего подобного мы не видим....
Ключом к этой загадочной фразе может служить сравнение гомеровских греков с "нами", разумными атеистами, для которых боги, царство мертвых и прочее в том же духе суть "нечто, данное лишь внутреннему миру человека, обладающее лишь чисто субъективным значением".
То есть, Курт хочет сказать, что для эллинов Аид есть "объективная реальность"?
В каком смысле слова? В Картезиевом? Невозможно....
Курт это прекрасно понимает и потому говорит не о реальности, а о "значении". Опыт общения с умершими имеет "объективное значение" у эллинов, тогда как у европейцев Нового Времени - только "субъективное".
