Расплетая радугу: наука, заблуждения и тяга к чудесам - Докинз Ричард (читать книги txt) 📗
Что произойдет, когда мужчина, представитель научной, иерархической, ориентированной на контроль западной культуры, доминировавшей в западном мышлении, интегрируется с рождающимся женским, духовным, голографическим, ориентированным на отношения, восточным сознанием?
Он имел в виду «голографическим» или «холистическим»? Возможно, и то и другое. Кого это волнует, пока оно звучит хорошо? Смысл — это не то, ради чего все это.
Историк и научный философ Noretta Koertge, в своем эссе 1995 года в «Skeptical Inquirer», точно указывает на опасности своего рода извращенного феминизма, который может иметь пагубное влияние на женское образование:
Вместо того, чтобы призвать молодых женщин готовиться ко множеству технических предметов, изучая научную логику и математику, изучающим феминизм студенткам теперь преподают, что логика — инструмент доминирования…, стандартные нормы и методы научных изысканий — женофобские, потому что они несовместимы с «женскими способами познания». Авторы завоевавшей награду книги с таким названием сообщают, что большинство опрошенных женщин попали в категорию «субъективные знатоки», характеризуемую «страстным неприятием науки и ученых». Эти женщины-«субъективистки» видят методы логики, анализа и абстракции, как «чуждую территорию, принадлежащую мужчинам» и «расценивают интуицию в качестве более безопасного и более плодотворного подхода к истине».
Можно было бы предположить, что каким бы сумасшедшим он ни был, такой тип мышления, по крайней мере, будет нежным и, ну, «лелеющим». Но зачастую все наоборот. Время от времени он принимает уродливый, грозный характер, мужской в худшем смысле. Барбара Эхренреич и Джанет Макинтош, в своей статье 1997 года о «Новом Креационизме» в «Nation», рассказывают, как социального психолога по имени Феба Эллсуорт затравили на междисциплинарном семинаре по эмоциям. Хотя она и лезла из кожи вон, чтобы упредить критику, в один момент она неосмотрительно упомянула слово «эксперимент». Немедленно, «взлетели руки». Члены аудитории указали, что экспериментальный метод — порождение белых викторианских мужчин. Предлагая примирение в течение времени, которое показалось бы для меня почти сверхчеловеческим, Эллсуорт согласилась, что белые мужчины внесли свою лепту вреда в мире, но отметила, что тем не менее их усилия привели к открытию ДНК. Это вызвало недоверчивое (и невероятное) возражение: «Вы верите в ДНК?» К счастью, есть еще много умных молодых женщин, готовых строить научную карьеру, и я хотел бы отдать должное их мужеству, несмотря на грубую травлю подобного рода.
Конечно, в некоторой форме феминистское влияние в науке замечательно и запоздало. Ни один действующий из лучших побуждений человек не может выступить против кампаний, улучшающих положение женщин в науке. Действительно ужасно (как и крайне печально), что Розалинд Франклин, чей рентгеновский снимок дифракции кристаллов ДНК имел решающее значение для успеха Уотсона и Крика, не допускалась в общее помещение ее собственного учреждения и, таким образом, отстранена от участия в том (и от научения из того), что, возможно, было ключевым научным общением. Также может быть верно, что женщины, как правило, могут внести точку зрения в научные дебаты, которую мужчины, как правило, не могут. Но «как правило» — это не то же самое, что «повсюду, и научные истины, которые, в конечном счете, обнаруживают мужчины и женщины (хотя могут быть статистические различия в том, к каким видам исследований, они тяготеют), будут приняты одинаково разумными людьми обоих полов, лишь бы только они были четко установлены представителями любого пола.» И нет, разум и логика не являются мужскими инструментами угнетения. Предположить, что они являются таковыми — оскорбление женщин, как сказал Стивен Пинкер:
«Среди заявлений „феминисток различий“ имеются такие, что женщины, мол, не прибегают к абстрактному линейному рассуждению, что они не рассматривают идеи со скептицизмом или не оценивают их в строгих дебатах, что они не аргументируют от общих нравственных принципов, и другие оскорбления.»
Самым смешным примером феминистской плохой науки может быть описание Сандрой Хардинг «Принципов» Ньютона как «руководства к изнасилованию». Что меня поражает в этом суждении — это в меньшей степени его заносчивость, а в большей его ограниченный американский шовинизм. Как смеет она поднять свою узкую современную североамериканскую политику выше неизменных законов вселенной и одного из самых великих мыслителей всех времен (которому по стечению обстоятельств довелось родиться мужчиной, и довольно неприятным)? Пол Гросс и Норман Левитт обсуждают этот и подобные примеры в своей замечательной книге «Высшее Суеверие» (1994), оставляя последнее слово философу Маргарите Левин:
… большинство феминистических научных трудов состоит из дико непомерного восхваления других феминисток, «блестящий анализ А» дополняет «революционный прорыв Б» и «смелое начинание С.» Больше смущает склонность многих феминисток наиболее восторженно и всесторонне расхваливать себя. Хардинг завершает свою книгу следующим самопоздравительным замечанием: «Когда мы начали теоретически оценивать наш опыт… мы знали, что наша задача будет трудной, хотя и волнующей. Но я сомневаюсь, что в наших самых диких мечтах мы когда-либо предполагали, что должны будем повторно изобрести и науку, и само теоретизирование, чтобы понять социальный опыт женщины.» Эта мания величия была бы возмутительной у Ньютона или Дарвина: в современном контексте это просто стыдно.
В остальной части этой главы я разберусь с различными примерами плохой поэтической науки, взятыми из моей собственной области науки, эволюционной теории. Первое, что не все сочтут плохой наукой и что может отстаиваться — это концепция Герберта Спенсера, Джулиана Хаксли и др. (в том числе Тейяра де Шарден) общего закона прогрессивной эволюции, работающего на всех уровнях природы, а не только на биологическом уровне. Современные биологи используют слово эволюция, подразумевая довольно четкий определенный процесс систематического изменения в частотах генов в популяциях, наряду с результирующими изменениями того как выглядят животные и растения по мере смены поколений. Герберт Спенсер, который, справедливости ради надо сказать, был первым, кто использовал слово эволюция в техническом смысле, хотел рассматривать биологическую эволюцию только как частный случай. Эволюция, по его словам, гораздо более общий процесс, с общими законами на всех ее уровнях. Другими проявлениями этого же общего закона эволюции было развитие особи (переход от оплодотворенной яйцеклетки через плод во взрослое состояние) — развитие космоса, звезд и планет из более простых начал, а также прогрессивные изменения, за историческое время, в социальных процессах, таких как искусство, технология и язык.
Есть хорошее и плохое в поэзии всеобщего эволюционизма. В конечном счете, я думаю, она вызывает больше недоразумений, чем прояснения, но, конечно, есть и то и другое. Аналогия между эмбриональным развитием и эволюцией видов искусно использовалось Дж. Б.С.Холдэйном, этим вспыльчивым гением, чтобы прояснить позицию в споре. Когда скептик эволюции засомневался, что что-либо столь сложное как человек может возникнуть из одноклеточного начала, Холдейн не задумываясь заметил, что сам скептик сделал именно это, и весь процесс занял всего девять месяцев. Риторическое замечание Холдена не преуменьшается фактом, который, конечно, он отлично знал, что развитие не то же самое, что эволюция. Развитие — изменение в форме единственного объекта, как глина формируется под руками гончара. Эволюция, как видно из окаменелостей, взятых из последовательных слоев, больше похожа на последовательность кадров в фильме кино. Один кадр буквально не превращается в другой, но мы испытаем иллюзию изменения, если спроецируем кадры по очереди. С этим имеющимся различием мы можем наглядно увидеть, что космос не эволюционирует (он развивается), а технология эволюционирует (ранние самолеты не превращаются в более поздние, но история самолетов, и многих других образцов технологии, хорошо распадается на аналоги кадров фильма). Мода в одежде также эволюционирует, а не развивается. Спорный вопрос, приводит ли аналогия между генетической эволюцией с одной стороны и культурной или технической эволюции с другой к ясности или наоборот, и я не собираюсь сейчас рассматривать этот аргумент.
