Собрание сочинений. Том 3 - Маркс Карл Генрих (версия книг txt) 📗
Как и выше, в вопросе о деньгах, наш добрый бюргер опять превращает здесь «рабочих», рассеянных по всему цивилизованному миру, в замкнутое общество, которому стоит только принять известное решение, чтобы избавиться от всех затруднений. Святой Макс не знает, конечно, что только с 1830 г. в Англии было сделано по меньшей мере пятьдесят попыток, и сейчас делается ещё одна, охватить всех рабочих, хотя бы одной только Англии, единой ассоциацией и что успешному осуществлению всех этих планов мешали в высшей степени эмпирические причины. Он не знает, что даже меньшинство рабочих, если оно объединяется для прекращения работы, очень скоро оказывается вынужденным к революционным выступлениям, — факт, о котором он мог бы узнать из английского восстания 1842 г. и из ещё более раннего уэльсского восстания 1839 г., когда революционное возбуждение среди рабочих впервые нашло своё полное выражение в «священном месяце», провозглашённом одновременно со всенародным вооружением. Здесь мы опять видим, как святой Макс постоянно старается навязать людям свою бессмыслицу в качестве «глубочайшего смысла» исторических фактов (это ему удаётся разве лишь по отношению к его безличным «некто») — исторических фактов, «которым он подсовывает свой смысл и которые, таким образом, неизбежно должны были привести к бессмыслице» (Виганд, стр. 194). Впрочем, ни одному пролетарию не придёт в голову обращаться к святому Максу с вопросом о «смысле» пролетарского движения или за советом, как действовать в настоящий момент против буржуазии.
Совершив этот великий поход, наш святой Санчо возвращается к своей Мариторнес и оглушительно трубит:
«Государство основано на рабстве труда. Если труд освободится, государство погибло» (стр. 153).
Современное государство, господство буржуазии, основано на свободе труда. Ведь святой Макс сам — и не раз, но в каком карикатурном виде! — заимствовал из «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» ту истину, что вместе со свободой религии, государства, мышления и т. д., а значит «подчас» «точно так же» «пожалуй» и труда, — освобождаюсь не Я, а лишь кто-то из моих поработителей. Свобода труда есть свободная конкуренция рабочих между собой. Святому Максу жестоко не везёт как во всех остальных областях, так и в политической экономии. Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить.
В. Коммунизм
Святой Макс называет коммунизм «социальным либерализмом», потому что он отлично знает, в какой немилости слово либерализм у радикалов 1842 г. и у самых что ни на есть передовых берлинских свободомыслящих[73]. Это превращение даёт ему одновременно повод и смелость — вложить в уста «социальным либералам» всякую всячину, которая до «Штирнера» ещё ни разу не была высказана и опровержение которой должно вместе с тем служить опровержением коммунизма.
Преодоление коммунизма осуществляется с помощью ряда конструкций частью логического, частью исторического характера.
Первая логическая конструкция.
Из-за того, что «Мы превращены в слуг эгоистов», мы не «должны» сами «становиться эгоистами… а лучше сделаем так, чтобы совсем не было эгоистов. Сделаем их всех босяками, пусть никто не обладает ничем, дабы обладающими оказались «все». — Так говорят социальные либералы. — Кто же представляет это лицо, которое вы называете «всеми»? Это — «общество»» (стр. 153).
При помощи нескольких кавычек Санчо превращает здесь «всех» в лицо, в общество как лицо, как субъект = в святое общество, в Святое. Теперь наш святой чувствует себя в своей стихии и может обрушить на «Святое» целый поток своего пламенного гнева, в силу чего коммунизм, конечно, оказывается уничтоженным.
Если святой Макс здесь опять вкладывает свою бессмыслицу в уста «социальным либералам», выдавая её за смысл их речей, то этому не приходится «удивляться». Он отождествляет, прежде всего, «обладание» чем-нибудь в качестве частного собственника с «обладанием» вообще. Вместо того чтобы рассмотреть определённые отношения частной собственности к производству, рассмотреть «обладание» чем-нибудь в качестве землевладельца, рантье, коммерсанта, фабриканта, рабочего, — причём «обладание» оказалось бы вполне определённым обладанием, оказалось бы командованием над чужим трудом, — вместо этого он превращает все эти отношения в «обладание как таковое»{133}
политический либерализм, который объявил «нацию» верховной собственницей. Коммунизму, следовательно, уже нечего «упразднять» «личную собственность», а остаётся, в крайнем случае, уравнять распределение «ленных владений», ввести здесь egalite{134}. По вопросу об обществе, как о «верховном собственнике», и о «босяках» пусть святой Макс заглянет, между прочим, в «Egalitaire» от 1840 г.:
«Социальная собственность есть противоречие, но социальное богатство есть следствие коммунизма. Фурье, в противовес умеренным буржуазным моралистам, сотни раз повторяет своё положение: социальное зло заключается не в том, что некоторые имеют слишком много, а в том, что все имеют слишком мало», — вследствие чего он и сигнализирует в «Ложной промышленности» (Париж, 1835, стр. 410) «о бедности богатых».
Точно так же ещё в 1839 г. — стало быть, до появления «Гарантий» Вейтлинга[74] — в вышедшем в Париже немецком коммунистическом журнале «Die Stimme des Volks» (выпуск 2-й, стр. 14) говорится:
«Частная собственность, это столь хвалёное, усердное, благодушное, невинное «частное приобретение», наносит явный ущерб богатству жизни».
Святой Санчо принимает здесь за коммунизм представление некоторых переходящих к коммунизму либералов и способ выражения некоторых коммунистов, излагающих свои взгляды, исходя из весьма практических соображений, в весьма осторожной форме.
После того как «Штирнер» передал собственность «обществу», все участники этого общества превращаются для него сразу в нищих и босяков, хотя они — даже согласно его представлению о коммунистическом порядке вещей — «имеют» «верховного собственника». — Его благожелательное предложение коммунистам — «сделать слово «босяк» таким же почётным обращением, каким революция сделала слово «гражданин»», — является разительным примером того, как он смешивает коммунизм с чем-то давно уже минувшим. Революция «сделала почётным обращением» даже слово «санкюлот», в противоположность «hon-netes gens»{135}, которые в его весьма убогом переводе превратились в добрых бюргеров. Святой Санчо делает это во имя того, чтобы исполнились написанные в книге пророка Мерлина слова — о трёх тысячах и трёхстах пощёчинах, которые сам себе должен будет дать грядущий муж:
Es menester, que Sancho tu escudero
Se de tres mil azotes, у tre cientos
En ambas sus valientes posaderas
Al aire descubiertas, у de modo
Que le escuezan, le amarguen у le enfaden.
(Don Quijote, tomo II, cap. 35.)
Твой верный Санчо должен сам себе
Влепить три тысячи и триста плёток
По мощным ягодицам, оголённым
На вольном воздухе, но только так,
Чтоб сильно жгло, зудило и щипало.
(«Дон Кихот», том II, гл. 35.) Ред.
Святой Санчо утверждает, что «поднятие общества на ступень верховного собственника» было бы «вторым ограблением личного начала в интересах человечности», — тогда как на самом деле коммунизм есть лишь доведённое до конца «ограбление» того, «что награблено личным началом». «Так как грабёж является для него бесспорно чем-то отвратительным, то» святой Санчо «полагает, например», что он «заклеймил» коммунизм «уже» вышеприведённым «положением» («Книга», стр. 102). «Раз» «Штирнер» «почуял» в коммунизме «даже грабёж», «то как ему было не преисполниться к нему чувством «глубокого отвращения» и «справедливого негодования»!» (Виганд, стр. 156). В связи с этим мы предлагаем «Штирнеру» назвать нам того буржуа, который, говоря о коммунизме (или чартизме), не преподнёс бы нам с большим пафосом ту же самую пошлость. То, что буржуа считает «личным», коммунизм несомненно подвергнет «ограблению».
