Силы ужаса: эссе об отвращении - Кристева Юлия (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Это любовное сцепление подталкивает пишущего к спуску, представляемому им не как дополнение или творчество, но просто как воссоздание: речь идёт о придании глубины — поверхности, эмоциональной идентичности — означающим явлений, опыта нервов и биологии — социальному контракту и коммуникации.
По правде сказать, я ничего не создаю — я очищаю что-то вроде спрятанной медали, статую, закопанную в землю — […] Всё уже описано вне человека в воздухе. [244]
Прочитаем это определение стиля также как культ глубины, как воскрешение эмоциональной, материнской бездны в самом языке: «В моём эмоциональном метро! Я ничего не оставляю на поверхности». [245] Или, например, в более натуралистической манере:
Не только просто в его ухе!.. Нет!.. внутри его нервов! Во всей его нервной системе! В его собственной голове. [246]
То, что доведённое до пароксизма, приобретает акцент расизма наоборот:
Политики, разговоры, глупости!., только одна правда: биологическая!.. через полвека, может быть, раньше, Франция будет жёлтой, чёрной по краям… [247]
Помутнение разума, охватившее Селина, в котором он обязуется вытащить эмоцию изнутри, это и есть, в его глазах, основная правда письма. Это помутнение рассудка и ведёт его до конца к своего рода вызову отвращению: только так он может, называя его, в одно и то же время дать ему существование и преодолеть его. «Вульгарность», «сексуальность» — только ступеньки на пути к этому последнему разоблачению обозначаемого; эти темы мало значат в его границах:
Ни вульгарности, ни сексуальности нечего делать в этой истории — это только аксессуары. [248]
Замысел в том, чтобы
ресенсибилизировать язык, чтобы он больше трепетал, а не рассуждал — ТАКОВА МОЯ ЦЕЛЬ… [249]
Хотя эти поиски эмоциональной глубины формулируются в терминах субстанционального погружения в «самую внутренность вещей», Селин — первый, кто понял, что только мелодия воссоздаёт, и даже удерживает, эту спрятанную интимность. Культ эмоции перетекает таким образом в прославление звука:
Это не идёт без впечатывания в мысль некоего мелодического, мелодичного круга, железная дорога… небольшой круг гармонии. [250]
Я знаю музыку из глубины вещей — Если бы это было нужно, я бы заставил аллигаторов танцевать под дудку Пана. [251]
…так, будто однажды написано! […] КАЖЕТСЯ читателю, что ему говорят в ухо. [252]
В точности в месте преображения эмоции в звук, на этом шарнире между телом и языком, в складке-катастрофе между обоими, возникает тогда «моя великая соперница, музыка»:
Это я органы Вселенной […] Я изобрёл Оперу потопа… Дверь ада в ухе. Это маленький атом пустоты. [253]
Но в реальности, именно на поверхности пустоты проистекает, в последней инстанции, это скольжение эмоции к музыке и танцу. В конце, на краю путешествия, таким образом полностью выявляется путь мутации языка в стиль под воздействием необъяснимого толчка, который, вначале страстный, ритмизируется перед тем, как опустеть:
Я себя хорошо ощущаю только в присутствии ничего, пустоты. [254]
До достижения этого опустения и, точнее, может быть, для того, чтобы к нему прийти, эмоция, чтобы быть услышанной, принимает характер разговорной речи или, когда она напрямую сознаётся в своей ненависти, арго.
Арго — язык ненависти, очень хорошо определяющий место читателя… уничтожает его!., в вашей власти!., он остаётся полным кретином! [255]
Своей чуждостью и даже своей резкостью, в основном также за счёт того, что читатель не всегда её понимает, лексика арго, без сомнения, — радикальное средство отделения, отклонения, ненависти до пределов. Арго создаёт расплывчатость, даже семантическую купюру внутри высказываний, которые оно размечает и ритмизует, оно приближает эту пустоту смысла, по-видимому, обозначаемую Селином.
«Речевое» решение эмоции является более разнообразным, более музыкальным одновременно и семантически и мелодически. Подчеркнём, что популизм Селина отдаёт дань не только идеологии: это ещё и стилистическая стратегия. Популизм позволяет привнести в означаемое перенаполненность эмоции, которую Селин стремится показать в строе языка. Так, когда он восстаёт против «идей», он хочет проявить «эмоции разговорного языка через письмо» [256]; «эмоция может быть схвачена и передана разговорным языком» [257]; «можно найти эмоцию только в речи». [258] Даже если «в реальности в разговорном языке мало просветов», «я стараюсь их ухватить… Я создаю трест живых бриллиантов из разговорного языка». [259]
Селиновский проект перенесения разговорного в письменное становится таким образом местом соединения заданного тематически, идеологически и высказывания, имеющего целью подчинить логическую или грамматическую доминанту написанному. Возвращение силы (как сказали бы семиологи, в «моделирующуюся вторичную систему») тому, чем является для него эмоция, и которая обозначается в языке с помощью множества просодических и риторических операций, осуществляет эту субординацию, это преобразование.
Подобная стратегия высказываний влечёт за собой, конечно, глубокие изменения синтаксиса. В селиновском языке они выражают себя двумя основными способами: сегментация с отклонением и добавлением фразы, свойственная его первым романам; и синтаксический эллипсис, более или менее восстановимый, появляющийся в его последних романах. Так, музыка Селина сочиняется в труде синтаксиста: Селин музыкант показывает себя специалистом разговорной речи, грамматик, восхитительно соединяющий мелодию и логику.
Особенная, «народная» сегментация селиновской фразы была отмечена и прокомментирована Лео Щпицером. [260] Речь идёт о разделении синтаксического единства со смещением одной из составляющих, добавленной или отклонённой. Вследствие этого обычно ниспадающая модуляция фразовой мелодии преобразуется в интонацию, имеющую два центра. Бесчисленны подобные примеры из первых книг Селина, в частности, из Путешествия.
Я только что открыл войну полностью… Надо быть, по возможности, в одиночестве перед ней, как это случилось со мной, чтобы её увидеть, скотину, в фас и профиль.
Тоска настигла её наконец на кончике слов, у неё был такой вид, что она не знала, что с ней делать, с тоской, она пыталась её высморкать, но тоска поднималась в горло и со слезами, и всё начиналось снова.
Выброшенная составляющая высказывания в первом случае, отклонена («скотина»), тогда как во второй фразе она вначале добавлена («тоска»). Этот выброшенный элемент («её увидеть, скотину»; «что с ней делать, с тоской»; «ома поднималась, тоска»). В этих случаях репризы, выброшенная составляющая сама не имеет никакой точной синтаксической функции в высказывании.
