Машина и Винтики - Геллер Михаил (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
В двадцатые годы начался процесс трансформирования культуры в советскую культуру. Шостакович рассказывает популярную в двадцатые годы историю: Маяковский регулярно публиковал свои стихи в Комсомольской правде, после того, как в течение нескольких дней стихи не появлялись, кто-то из руководителей позвонил в газету, ему ответили – Маяковский уехал, на что последовал приказ: пусть пишет заместитель Маяковского.22
Трансформация культуры означала трансформацию художника, его места в обществе, его отношения к реальности и культуре.
В конце двадцатых годов деятелям культуры дается выбор: сдайся или погибни. "Основная литературная проблема эпохи, – пишет Б. Эйхенбаум, – как быть писателем?"23 И он же заканчивает книгу-дневник, в которой подводился баланс русской литературы, словами: "В нашей современности писатель – фигура гротескная".24 Эйхенбаум был прав, но только в случае дополнения его формулы. Проблема эпохи заключалась в необходимости выбора: остаться писателем или стать советским писателем, гротескной стала фигура писателя, ибо ее победоносно вытеснял – советский писатель, советский работник искусства. Осип Мандельштам представит альтернативу гениально сжато: "С шапкой в руках, шапку в рукав". С шапкой в руках – как лакей, шапку в рукав – в тюрьму, лагерь, на смерть.
Искусство может отражать реальность, может создавать собственный мир. Возникает третье искусство – советское – функционирующее, как инструмент, как оружие в борьбе за "новый мир", за "нового человека", которые должны возникнуть в итоге деятельности партии.
Трансформация культуры происходила постепенно: сохраняются атрибуты традиционного искусства, традиционные жанры, стили. Но все более быстро – со второй половины двадцатых годов – изгоняются из культуры отслужившие, сделавшие свое дело новаторские формы, "дегенеративное искусство", как будут говорить нацисты. "разложившееся буржуазное", как будут говорить советские критики. Постепенно изгоняется категория "таланта", хотя талантливые мастера продолжают работать в литературе, кино, театре, изобразительном искусстве. Но талант не помогает им, а скорее мешает. В публичных выступлениях они оправдываются, объясняют, извращают сделанное ими. Кинорежиссер Лев Кулешов объявляет: "Для того, чтобы делать хорошие картины, нужно соблюсти основное, а это основное заключается в том, что искусство должно быть партийным".25 Образцом советского писателя становится Горький, появление которого в русской литературе Эйхенбаум объяснял родившейся "нуждой в плохой литературе".26 Горький вносит в советскую культуру, как основу поэтики – ложь. В заключительном выступлении на съезде писателей он, в присутствии многочисленных западноевропейских писателей, утверждает, что в капиталистическом мире "в любой день книга любого честного писателя может быть сожжена публично, – в Европе литератор все более сильно чувствует боль гнета буржуазии, опасается возрождения средневекового варварства, которое, вероятно, не исключило бы и учреждения инквизиции для еретически мыслящих".27 Горький произносит эти слова в августе 1934 г., за три месяца до убийства Кирова, открывшего эпоху "большого террора", унесшего в числе миллионов жертв тысячи жизней деятелей культуры.
В первую половину тридцатых годов завершается национализация культуры, которая превращается, как говорят в пьесе Н. Эрдмана Самоубийца, в "красную рабыню в гареме пролетариата". Пьеса была написана в 1928 г., через несколько лет следовало уже говорить о "гареме" партии и лично товарища Сталина.
Чеслав Милош в Порабощенном разуме – одном из самых первых свидетельств о процессе советизации культуры – писал: "На Западе склонны рассматривать судьбу обращаемых народов только в категориях принуждения и насилия. Кроме обыкновенного страха, кроме желания спастись от нужды и физического уничтожения, действует жажда внутренней гармонии и счастья".28 Милош имел в виду польскую культуру, которая, как свидетельствуют минувшие десятилетия, оказалась беспримерно неподатливой на советизацию. Русская культура, первой подвергшаяся удару, поддавалась под воздействием репрессий, административного нажима, под воздействием страха, но также искушаемая мифами и соблазном власти.
Горький открыл первый съезд советских писателей словами: "Мы выступаем как судьи мира, обреченного на гибель…"29 Необыкновенно соблазнительной была роль "судей мира". В 1922 г. Сергей Третьяков требовал: "Рядом с человеком науки работник искусства должен стать психоинженером, психо-конструктором".30 Минуло десятилетие и мечта футуриста Третьякова исполнилась. Секретарь ЦК А. Жданов известил съезд советских писателей: "Товарищ Сталин назвал наших писателей "инженерами человеческих душ". Что это значит?… Это значит… изображать жизнь не схоластически, не мертво, не просто "как объективную реальность", а изображать действительность в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность художественных произведений должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся людей в духе социализма… Такой метод… мы называем методом социалистического реализма".31
"Судьи мира", "инженеры человеческих душ", получили закон, на основании которого следовало "судить". Этот закон отвергал реальную действительность, правду, заменяя их решением Верховной инстанции, определяющей, что соответствует "действительности в революционном развитии", а что нет, что годится как инструмент "переделки и воспитания", а что нет. Закон определяет этику и эстетику. В одном из рассказов Киплинга Адам проводит на земле две черты, присутствующий дьявол говорит: это красиво, но искусство ли это? После утверждения метода социалистического реализма, сомнения исчезли: искусством стало то, что Верховная инстанция объявляла искусством. Закон этот приобрел обязательную силу всюду, куда протягивались руки социалистического искусства. Луи Бюнюель рассказывает, что французская коммунистическая партия определила его фильм Лос Ольвидадос, как буржуазный и недостойный оценки. Случайно фильм увидел В. Пудовкин, опубликовавший восторженную оценку в Правде. Отношение французской компартии к фильму изменилось на следующий день после появления статьи в Правде.32
Когда Горький говорил на съезде писателей "мы – судьи мира" и когда Жданов говорил "мы называем такой метод методом социалистического реализма" – местоимения имели в виду разные объекты. Горький говорил о писателях, Жданов – о руководителях. На первом съезде советских писателей (за ним последуют съезды кинематографистов, художников, музыкантов) происходит включение работников пера в "номенклатуру". Писатели (а за ними все работники культуры) дают "железную клятву" служить Вождю, Партии, Государству, а за это им выделяют место в иерархии власти. Можно перечислить на пальцах одной руки писателей, которые не были допущены на съезд, ибо были сомнения в их готовности служить: А. Платонов, М. Булгаков, О. Мандельштам, А. Ахматова, Н. Заболоцкий…
Самое выразительное изображение верхнего эшелона советского руководства дал Эрнст Неизвестный. В толпе инкубаторных близнецов, выходивших после рабочего дня из здания ЦК, "мозга страны", он, присмотревшись, обнаружил две породы руководителей. Неизвестный обозначает их разными цветами, выделяя "красненьких" и "зелененьких". "Красненькие" – это те, кто принимают окончательные решения, всегда безупречные, ибо "по социальным законам, они не могут ошибаться". "Зелененькие" это те, "кто мычание "красненьких" должен превратить в членораздельную речь. Те, кто должен угадать их желания, но сформулировать их так, чтобы коллективный мозг признал формулировки своими, как если бы "красненькие" сами их создали".33
В разряд "зелененьких" входят придворные "референты"-помощники, идеологи, философы, сочиняющие "теоретические" трактаты для "вождей", требующих публикации своих многотомных "трудов"; виднейшие деятели культуры, занимающие одновременно руководящие посты в союзах писателей, художников, кинематографистов, музыкантов и т. д. Дореволюционная Россия не знала ничего похожего: принадлежность некоторых писателей к аристократии носила персональный характер. Пушкин или Лев Толстой были известны при дворе, прежде всего не как писатели, а как представители родового дворянства. Советские писатели включены в номенклатуру не персонально, но как представители особого служилого класса. Особенность положения советских писателей связана с тоталитарным характером государства, которому они служат. Государство – единственный заказчик, распоряжающийся всеми материальными средствами, необходимыми для художественного творчества; единственный цензор; высшая инстанция, определяющая рамки дозволенного, поставляющая основные и вспомогательные мифы. В пропагандной брошюре для американцев советский автор подчеркивал "огромную роль искусства в жизни советского народа", указывая, что предметы искусства (картины, скульптуры и т. д.) "приобретаются фабриками, заводами, клубами, ресторанами, профсоюзами, государственными учреждениями, советами, культурными и просветительными организациями Красной армии, санаториями, больницами, публичными банями и железными дорогами".34 Этот колоссальный рынок обслуживается художниками, которые оплачиваются государством в трех формах: командировка художников в различные области страны для выполнения работ по желанию художника, с учетом запросов потребителя; договор с союзом художников, позволяющий в течение года работать над темами, которые должны учитывать запросы потребителя; заказ на определенную работу.35 Подобным образом организуется соавторство государства в других областях культуры.
