Машина и Винтики - Геллер Михаил (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Советские сатирические писатели Ильф и Петров изобразили в романе Золотой теленок бывшего дореволюционного чиновника-монархиста, в котором вызывают отвращение советские слова: "Пролеткульт", "сектор". Он ненавидит советскую власть, но когда он засыпает, ему снятся советские сны. Советская власть овладела снами – даже монархиста.
Происходит иерархизация языка. Слова Вождя приобретают ценность, независимую от их содержания, – лишь – потому, что они сказаны Вождем. Место говорящего в государственной иерархии определяет значимость слова. Герой повести А. Платонова Котлован, желая сделать карьеру – заучивает слова. Козлов "каждый день, просыпаясь… читал в постели книги, и, запомнив формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов резолюции, строфы песней и прочее, он шел в обход организаций и органов… и там Козлов пугал и так уже напуганных служащих своей научностью, кругозором и подкованностью".21 В повести Платонова Козлов делает карьеру: рабочий, он становится профсоюзным деятелем – только потому, что он знает нужные слова, знает Государственный язык. Как в римской империи обитатель далекой провинции мог сделать карьеру только зная латынь, так в Советском Союзе только знание советского языка открывает путь вверх.
В числе первых и очень немногих иностранцев Фюлоп-Миллер увидел подлинную суть Нового человека, выращиваемого в первом в мире социалистическом государстве. Цель, пишет он, "выращивание вечного подчиненного, ecclesia militan, агитатора и советского бюрократа". В связи с этим "можно сказать, что большевики организовали народное образование так, чтобы никто не мог выйти за пределы официально разрешенного уровня знаний и образованности, с тем, чтобы не возникла для пролетарского государства опасность приобретения гражданами излишнего объема знаний и превращения в "подрывной элемент".22 Советский язык становится важнейшим ограничительным средством, предотвращающим выходы за пределы необходимого государству " объема знаний".
Создается сакральная пирамида советского языка: политическая речь важнее литературной. Слово вождя важнее слова менее значительного чиновника, которое важнее слова рабочего и т.д. Поскольку иерархизируется вся жизнь: прошлое, настоящее и будущее, постольку слово прогрессивного царя (напр. Петра Первого) приобретает значительный вес в социалистическом государстве, слово "классика" (кто классик – решает Вождь) становится важнее слова "неклассика". Вождь-Сталин именует вице-вождей: в русской литературе им становится Пушкин, в советской – Горький, в театре – Станиславский, в биологии – Лысенко. Помазанные Сталиным они сакрализуются – их слова превращаются в обязательные истины.
Советская речь теряет свободу. Язык складывается – как Дом из блоков – из лозунгов, цитат из Вождя, Пушкина, очередного вице-вождя, передовой Правды. Он превращается в сентон, теряя шуточный характер этой формы латинского стихотворения. Смысл Слова определяется Авторитетом того, кто произнес его. Его можно произносить, не понимая, как заклинание. Правильная цитата подтверждает благонадежность, неправильная – чревата тяжелыми последствиями. В повести Марека Хласко Кладбища, изображающей сталинские годы в Польше, на заводском собрании разоблачают мастера, назвавшего собаку "Румба". Его справедливо обвиняют: сегодня – назвал собаку "Румбой", а завтра будешь жечь корейских детей напалмом. Только через несколько лет румба станет национальным танцем Кубы -Острова Свободы – и употребление слова не будет вызывать никаких возражений. Румынский писатель Петру Думитриу в романе Инкогнито представляет партийное собрание, заключая: "Только речь целиком состоявшая из ритуальных формул не могла быть подвергнута критике".24
Цитатность советского языка связана с тем, что используемая цитата несет в себе ответ на вопрос, который может быть задан. Советский язык – язык утверждающий, отвечающий, но не спрашивающий. Польский анекдот великолепно демонстрирует эту особенность советского языка. К польскому компьютеру обратились с вопросом "почему нет мяса?" Он отказался отвечать, ибо слово "мясо" не было запрограммировано. Не смог ответить и американский компьютер, в котором не запрограммировано слово "нет". Но не ответил и советский компьютер, в котором не запрограммировано слово "почему?"
Авторитетное, утверждающее слово должно вызывать бессознательный рефлекс, необходимый власти. Сокрушительный, бесспорный авторитет слова Вождя связан в огромной степени с тем, что Вождь обладает правом называть Врага. Ленин и здесь дает пример, создает модель. Слово обозначающее врага должно быть броским, запоминающимся, содержащим в самом звучании осуждение, всегда – неопределенным, позволяющим включать в число врагов всех, кто в данный момент не нравится вождю. Первой гениальной находкой Ленина было слово "меньшевики", которое согласились взять на себя первые противники Ленина в социал-демократической партии. Затем, Ленин придумывает ярлыки всем своим противникам: отзовисты, ликвидаторы и т. п. Когда Ленин получил власть в государстве и объявление "врагом" влекло за собой тюрьму или смерть, он остается при своей модели врага. История Советского Союза может быть представлена как список слов, обозначающих врагов, которые появляются и исчезают, чтобы уступить место другим: вредители, кулаки и – расширительно – подкулачники, правые, левые, троцкисты, бухаринцы, космополиты, менделисты, морганисты. Слово может иметь отрицательное значение (вредитель), положительное значение (левые), нейтральное значение (генетика) – вождь, выбирая данное слово для обозначения врага, вкладывает в него новый смысл. В 1930 г. советская энциклопедия определяла слово "космополитизм", как "признание своим отечеством всего мира". Это было хорошее слово – интернациональное. В 1954 "космополитизм" определяется, как "реакционная проповедь отказа от патриотических традиций, национальной независимости и национальной культуры. В современных условиях агрессивный американский империализм пытается использовать лживую теорию космополитизма…"
В послесталинское время появилось два новых врага: "сионизм" и "диссидентство". В энциклопедии в 1930 году дается объективное определение "сионизма": "буржуазное течение еврейской общественности, вызываемое в значительной мере преследованиями еврейства и антисемитизмом". В 1954 г. неодобрительное отношение высшей инстанции заметно: "буржуазно-националистическое движение… Сионизм ставит своей задачей отвлечь трудящихся евреев от классовой борьбры". Но в это время сионизм – еще только отрицательное явление. В Политическом словаре в 1969 г. отрицательный характер явления еще больше подчеркнут: "реакционное буржуазно-националистическое движение… Центры сионистской организации находятся в США и Израиле". И, наконец, в Политическом словаре 1975 года сионизм – враг: "Идеология сионизма выражает интересы крупной еврейской буржуазии, тесно связанной с монополистическими кругами империалистических держав… Сионистская пропаганда смыкается с пропагандой антикоммунизма… На тридцатой сессии Генеральной Ассамблеи ООН (1975) сионизм признан формой расизма и расовой дискриминации". Это был первый случай, когда враг, объявленный советской высшей инстанцией, стал одновременно врагом всего человечества.
Слово "диссидент" до конца 70-х годов к советской действительности отношения не имело. В 1930 г. его определяли как "название некатолика в старой Польше". В 1954 г. как "христианина, исповедующего отличную от господствующей веру". В Политическом словаре 1978 г. сказано: "1) лица, отступающие от учения господствующей церкви (инакомыслящие), 2) Термин "диссиденты" используется империалистической пропагандой для обозначения отдельных отщепенцов, оторвавшихся от социалистического общества лиц, которые выступают против социалистического строительства…" В эпоху "Солидарности" советская печать пребывала короткое время в растерянности, ибо трудно было назвать врага. Когда, наконец, было решено объявить главным врагом КОР – все встало на свое место, борьба с идеями "Солидарности" приобрела знакомую форму разоблачения очередного врага.
