Опыт конкретной философии - Марсель Габриэль (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗

192

му себе, он пытается увлечь и другого вместе с собой на путь само­разрушения. Если взаимности недостает, то борьба, то есть сама лю­бовь, истощается, ослабевает, экзистенция уничтожается.

ВИНА. Любое действие влечет за собой в мировом целом такие последствия, о которых сам деятель и не подозревал. Он трепещет, констатируя эти непредвиденные результаты. Действительно, я при­нимаю, что мои собственные условия жизни означают труд и страда­ния других людей. Я живу эксплуатацией, даже если я и оплачиваю моим трудом, моими болями и, в конце концов, моим собственным исчезновением такую несправедливость. Так что же такое эта душа, чистоту которой я намерен беречь? Этбго я не знаю, я отброшен к кон­кретному сознанию, которое ведет меня и неким образом настаивает на том, чтобы обвинить меня. Чистота души — это истина существо­вания, подлинность существования, которое на самом деле подверга­ется риску и осуществляет нечистоту в мире, с тем чтобы в непрерыв­ном сознании своей виновности усматривать в осуществлении чистоты лишь бесконечное задание, цель своей временной жизни.

Здесь, как и для страдания и борьбы, разум представляет себе простое решение, состоящее в том, чтобы приписывать каждому, что ему следует приписать. Однако такое абстрактное распределение вины означало бы устранение всякой экзистенциальной реальности. Я не могу действовать без того, чтобы при этом не задевать другого. Значит ли это, что я должен укрыться в неделании? Но не действо­вать — это все еще действие. И неделание, систематически осуще­ствляемое, само имело бы последствия, это было бы своего рода са­моубийством. И если я способен сделать что-то и не делаю, то несу ответственность за последствия моего неделания. И таким способом я избегаю ошибки. Ответственность — это состояние готовности взять ошибку и вину на себя. Однако я мог бы пытаться любыми средства­ми удержать себя вне пограничной ситуации, заявляя, например: «Вещи таковы, каковы они суть. Я в этом ничего не могу изменить, я не несу ответственность за структуру вещей. И если она делает ошиб­ку неизбежной, то тем самым она перестает быть моей ошибкой». Но тем самым, мы это знаем, я отступаю назад, отступаю от экзис­тенции. Экзистенция же требует, чтобы я прекратил закрывать глаза на мою виновность, так сказать внутреннюю, или сущностную. И именно на осознании своей изначальной ответственности я должен выстраивать духовную реальность.

В результате этого анализа мы видим, что подтверждается про­блематический характер любой эмпирической реальности. В мире никакая законченность невозможна, потому что даже в любви обще­ние предстает перед нами как борьба. Любая реальность, представ­ляющаяся как подлинное Бытие, поглощается и исчезает перед умом, занятым поиском абсолюта. Поиски, вопрошание, Frage (вопрос), Fragwtirdigkeit (сомнительность) — вот слова, которые беспрестан­но должны иметься нами в виду. В самом деле, мы повсюду сталки­

7 - 10982

193

ваемся с разрывами, разломами, захватывающими некоторым обра­зом предполагаемую целостность бытия. Бытие как Dasein являет со­бой глубоко антиномическую структуру.

Говоря обобщенно, мыслить и мыслить объективно — это значит быть нацеленным на овладение миром через борьбу с противоречия­ми и препятствиями, на которые наталкиваются, чтобы затем их ис­пользовать. Но характерная особенность антиномий состоит в том, что они не разрешаются и не сглаживаются, а, наоборот, углубляют­ся, когда их ясно мыслят (Bd. И. S. 250). Антиномическая структура Dasein такова, что разрешимы только частные, особенные противо­речия и затруднения. В то же время, когда претендуют на утвержде­ние всеобщности и применимости способов их разрешения ко всему целому, то они обнаруживают свою иллюзорность. В таким образом устроенной антиномической структуре Dasein схватывается общая черта пограничных ситуаций, которые мы рассмотрели детальным образом. И в этом непоправимый недостаток данного мира (das hoffnungslose Elend in der Welt). Мы констатируем, что значимое дей­ствительно связано с такими его условиями, которые его отрицают (wertnegative Bedingungen). Противоположности здесь настолько глу­боким образом взаимосвязаны, что я могу отделаться от того, с чем я борюсь, лишь при условии, что будет затронута сама их полярность, и я в конце концов утрачу то, что я хотел защищать как реальность. Свобода связана с зависимостью, общение — с одиночеством, исто­рическое сознание — с универсальной истиной, а сам я как возмож­ное существование — с обнаружением моего эмпирического бытия.

a) Возможно, что такая антиномическая структура остается для меня как бы прикрытой вуалью, которую я созерцаю как зритель. И тогда я успокаиваюсь, рассуждая об обогащающей значимости этих противоречий, без которых мир и человек потеряли бы свою полно­ценность. Однако вместо того чтобы существовать в пограничной ситуации, я ее разглядываю извне таким образом, что я при этом ни­чуть не вовлекаюсь в нее. Я придерживаюсь тем самым антиноми­ческой концепции мира.

b) Я могу также закрыть глаза на один из членов оппозиции. Та­кая установка прельщает рациональной ясностью, подчеркивающей упрощающее суждение, на котором она основывается. Поскольку в отвлеченном смысле я знаю, что такое хорошо, то мне ничего друго­го не надо, как подводить под этот абстрактный принцип то, что про­исходит перед моими глазами.

Однако в действительности в качестве существующего я обла­даю доступом к самому себе лишь в пограничной ситуации антино­мий. Отсюда эта ситуация состоит, несмотря ни на что, в том, чтобы мыслить антиномии, а не увязать в них, как в ловушке, что имеет место тогда, когда я претендую на познание сущего в себе как абсо­лютного бытия или представляю себе всецело рациональное устрой­ство мира, удовлетворяющее всем требованиям разума. И когда я дей­

194

ствую таким образом, то мир становится для меня в качестве мира всем: я отрицаю трансценденцию. Мир, лишенный антиномии, не­сущий только объективную абсолютную истину, был бы миром, в котором экзистенция перестала бы существовать, а вместе с ней и бытие, способное схватывать трансценденцию в чувстве.

Здесь мы достигли, может быть, центрального момента теории пограничных ситуаций Ясперса, а возможно, и самой его филосо­фии. В томе, посвященном трансценденции, он подчеркнет, что не­удача теодицеи влечет призыв к нашей активности, хранящей в себе как возможность вызова, так и, напротив, возможность отказа от себя (Bd. III. S. 78). Но этот отказ предпблагает фактическое отречение от знания, от подлинен только для незнания. Там же, где он стремится оправдать себя посредством определенного знания, он утрачивает свою подлинность. Впрочем, в последней главе этого тома Ясперс пытается доказать, что такая неудача является необходимой вместе со всеми несомыми ею разрывами, разочарованиями в плоскости Dasein или в плане желания жить, необходимого для того, чтобы име­лась свобода. Свобода, подчеркивает он, существует лишь посред­ством природы и против нее. Отсюда необходимо, чтобы она или исчезала как свобода (это и происходит, если она отождествляется с природой), или же гибла в качестве Dasein, но, претерпевая как Dasein такую судьбу, она спасает себя как свобода.

В мире обнаруживаются два типа этоса. Один из них со своей претензией на универсальность выражается в этике меры, мудрости, относительности, и при этом у него отсутствует сознание неудачи. Другой же, коренящийся в незнании, являющемся вопрошанием, выражается этикой безусловной свободы, господствующей над тем, что Ясперс называет почти непереводимым выражением die Chiffre des Scheiterns1, то есть трансцендентным значением неудачи. Осно­вополагающая иллюзия, связанная с самой индивидуацией бытия, не есть нечто такое, что нужно лишь рассеять. Это необходимый сред­ний термин, нужный для того, чтобы ввести в игру силы, неудача которых, подавляя указанную иллюзию, делает доступным нам бы­тие. Без этой иллюзии бытие осталось бы для нас погруженным во тьму возможности небытия.