Русская философия смерти. Антология - Коллектив авторов (книги TXT) 📗

Редкие одиночки мыслительно утверждаются перед вечной стихией, это люди не горящей души, как Дант, а вдохновенного ума, как Гёте. Но взгляд его охватывал бесконечные пространства за человеческим, и сознание поэта, в противоположность современному, было тоже космическим; он был дальнозорок, как Дант, хотя и не жаждал раствориться в нестерпимом блеске Рая. Из русских поэтов, воспевший смерть Гёте – Баратынский мыслительно утверждался перед лицом этой стихии и воспел ее гимном спокойствию, тишине и мудрости:

Пантеистически утвердился перед нею Тютчев, признавая смерть одной из тех сил, которые своим общим гармоническим ладом образуют жизнь вселенной. Все слито и смешано вместе: смерть есть в жизни и жизнь – в смерти; принимая, как красоту, высший расцвет и благоухание жизни, мы принимаем в ней и тонкое дуновение смертного хлада, это —

Во всем различное, таинственное зло…¹²

Такое же мистико-пантеистическое ощущение слияния жизни и смерти чудесно дал в своем проникновенном «Элизиуме» Щербина¹³. Личное ощущение смерти, личное отношение к ней в своем художестве есть вообще пробный камень творческих сил человека. Из современных наших поэтов это личное ощущение смерти дал только Ф. Сологуб¹⁴.

Идеей вечности всю жизнь был полон Лермонтов¹⁵, напрягавшийся в нечеловеческих усилиях раздвинуть колонны жизненного дома, избавиться от тесноты, распутать узлы лилипутов. В нем крайнее проявление индивидуалистического самоутверждения стремилось к своему окончательному завершению, к уничтожению в полноте Всеобщего, к слиянию с мировым Духом. По силе напряжения и нетерпения, по силе неприятия и тоски Лермонтов близок Данту. Начиная от юности, Лермонтов задумывается над огромными полотнами, где жизнь не скована узкими границами человеческого муравейника, а безбрежно разлита в мировом. Позже, художественно созревший, он уже в пределах человеческого могущественно дает чувствовать освежающее дыхание вечных просторов и вечную глубину, в которой созидается и из которой бьет поток стихийной жизни. Это поэма «Мцыри».

Единственный гений, который был весь в земном, который не заглядывал за его пределы, любопытствуя тем, что находил близ себя, – это Пушкин¹⁶. Утверждение, что жажда потустороннего и вечного есть некая мера сил поэта, он, автор «Онегина», разрушает вконец. Но кто скажет, что Пушкин не задыхался в узкочеловеческом? Что он не знал от него спасенья?

Здесь есть неожиданный выход на настоящую прямую дорогу, указанную именно здоровым гением Пушкина. Вспомните, что он в целом ряде произведений давал высокоправдивые отзвуки мистических созерцаний и отражений в душе человеческой («Пророк», «Из Беньяна», «Монастырь на Кавказе», «В начале жизни» и т. д.). Вспомните еще, что для свежей и жизненно-страстной души Пушкина отражения потусторонней правды так же действительны, глубоки и истинны, как и радостные проявления близкой реальности. Жизнь есть жизнь. Для гения «сегодня» не отрывается от «вечно», а сливается с ним. Его жизнеощущение таково, что в этом сегодняшнем он дышит вечным. Не потому ли так радостна, мила, так запечатлена какой-то истиной у Пушкина реальность? Она у него какая-то иная, пушкинская реальность, и мы ее ценим и любим, ибо она настоящая, такая, какою ее увидел зоркий проникновенный взгляд гения.

Жизнь – тайна. Она постигается лишь творческой интуицией художника. Без него мы не узнаем, где и в чем мы живем. Реальное, истинное доступно лишь взгляду гения. Миллиарды людей жили и сходили в могилы, столько не зная о жизни, как камни и травы, так же слепо и глухо. Человеческий муравейник поглощал их мысли и устремления. А плоские фотографии побежденных человеческим хаосом так называемых реалистов только увеличивали самообман. Одни отражения гениев правдивы. Весь поглощенный земным, художник земного, Пушкин снимал все ткани сегодняшнего условного с жизненных явлений и представлял их во всей первоначальной свежести. Он не бросался в крайность отрицания временного «сегодня» во имя вечного «завтра». Уже в сегодняшнем есть тайна жизни и радостная игра ее проявлений в красках, звуках, цветах и в сложном хаосе ощущений. Как же художнику пройти мимо этой дивной игры, этой «пляски жизни»?! И этот поэт отдался ей самозабвенно, весь; он не успел поглотить всех впечатлений этой игры, чтобы перейти, быть может, к созерцанию пространств, лежащих за «сегодня». Случайная смерть до времени увела его в эти темные пространства, где живет теперь его бессмертный дух.

И. Е. Репин. Смерть

I

Человек боится смерти и тайно мечтает о своем бессмертии. Какое недомогание!

О, смертный – с трепетным благоговением, во прахе, благодари Творца Зиждителя, – за последний дар Его тебе на земле: смерть.

Желаю тебе быть достойно готовым к великой трагедии твоей души – прощанию с жизнию.

Пусть восторженные слезы твоего последнего момента сольются со слезами глубокой жалости твоих друзей, пришедших проститься с тобою навсегда.

Великая торжественная минута смерти запечатлевается присутствием Самого Бога.

На лицах покойников большею частию застывает выражение неизъяснимого величия вечной тайны по ту сторону жизни. Нет места в жизни на земле такому выражению.

II

Жизнь великое благо, счастливы гармонические натуры, умевшие ценить ее во всех проявлениях и пить полную чашу ее очарований.

Любит этот мир разумный человек и кладет душу на улучшение условий существования для всех живущих. В глубокой юности человек в природе все обожествляет и всему поклоняется с обожанием.

Высшим Разумом и доднесь также воспитываются люди в положительных принципах жизни человечества. Жизнь – святыня. Культурный человек благоговеет перед ее ценностью.

III

Только у животных, у диких да у нас, русских, жизнь не имеет никакой цены.

Особое счастье полудиких – в преступности. Разрушение, истребление всего, что «не наше»; в грабежах, в убийствах дикарь срывает свою злобу на все, что подвертывается ему укором его злодейству.

Как саранча, как смерть проносятся истребители дальше, когда сожрут все кругом себя. И эти чудовищные палачи жизни только для себя желали бы бессмертия… Завладеть всем и загадить все собою… Может ли быть что-нибудь отвратительнее такого бессмертного!!

IV

У меня поднимаются волосы дыбом при одной мысли о возможности бессмертия на Земле.

Мы бы сходили с ума от безобразных пережитков отживших эпох, при встречах с ними… Потерявшие давно образ Божий, трехсот-, пятисот– и восьмисотлетние – старики и старухи стонали бы, метались и валялись без призора; изъеденные проказой и другими ужасными болезнями… А что сказать о живых в пять тысяч лет!!!

Взгляните-ка, вон повезли трехсотлетнего Ивана Грозного… После этого зрелища нельзя уже ни пить, ни есть, ни спать…¹

Какое счастие, что человек смертен!²

За все блаженство и несчастье на земле смертный награждается сладким моментом последнего чувства перед вечным покоем…

Все смертно, и все переменно. Особенно быстро погибают и разлетаются пылью абсолютические незыблемости… Бессмертны и вечны только великие идеи. Они посылаются человеку Святым Духом неизъяснимого Бесконечного Единого Бога Вечного.

Е. Н. Трубецкой. Свобода и бессмертие

Во всяком героическом подвиге, во всяком акте самопожертвования есть сознательная или бессознательная вера в какой-то посмертный смысл жизни, который выходит за пределы личного существования. Этим подвигом мы заявляем, что не стоит жить для нашего личного удобства, счастья, эгоизма, что смысл жизни каждого из нас – в каких-то непреходящих мировых целях. И оттого-то самая мысль о бескорыстном подвиге так возвышает душу. Мы чувствуем, что этим подвигом личность перерастает самое себя, ибо врастает в мировое целое и увековечивает себя в нем; ее жизнь вливается в неумирающий поток жизни общей. Пусть мы умрем. Есть ценности, которые не умирают: в них отдельный человек найдет оправдание своего существования.