Философия страха - Свендсен Ларс (читаемые книги читать .TXT) 📗
Тот, кто боится, как правило, пытается уйти от того или избежать того, что, по его мнению, представляет угрозу для жизни, здоровья или интересов. Типичной поведенческой реакцией страха, следовательно, является бегство, попытка оказаться как можно дальше от источника страха, на безопасном расстоянии, вне досягаемости. Бегство не следует понимать буквально, в пространственном значении, т. е. совсем не обязательно речь идет о том, чтобы бежать прочь, также можно создавать барьер между собой и источником опасности, например защищаться руками или прятаться за дверью. Главное в том, что человек так или иначе пытается принять такое положение, при котором ему нельзя причинить вред.
Обычно мы понимаем это так: тело определенным образом реагирует на испытанную эмоцию. Теория, переворачивающая такое понимание, называется теорией Джеймса-Ланге, по имени философа Уильяма Джеймса и физиолога и психолога Карла Георга Ланге. Между теорией Джеймса и теорией Ланге существуют некоторые различия, однако основная мысль та же, а именно: не эмоция является причиной физиологических изменений, а наоборот. Ты плачешь не потому, что тебе грустно, тебе грустно потому, что ты плачешь62. Таким образом, ты бежишь от опасности не потому, что тебе страшно, – тебе страшно потому, что ты бежишь от опасности.
В 1927 году физиолог У.Б. Кеннон выступил с критикой теории Джеймса-Ланге, указав, что одни и те же физиологические изменения происходят как при самых разных эмоциональных состояниях, так и при состояниях, с эмоциями не связанных63. Кроме того, он показал, что люди, поведение которых соответствует определенному переживанию, а также сообщающие об этом переживании, не имеют физиологического состояния, которое обычно связывается с данным переживанием. Более поздние эксперименты, в которых делались попытки установить необходимую связь между эмоциональным и физиологическим состояниями, не увенчались успехом.
Физического чувства взвинченности самого по себе недостаточно для того, чтобы я интерпретировал его как, например, страх, гнев или скорбь. Чтобы четко распознать в нем определенное психическое чувство или эмоцию, требуется нечто большее. В начале шестидесятых годов прошлого века психологи Стэнли Шахтер и Джером Сингер выдвинули гипотезу, которая основывалась как на теориях Джеймса, Ланге, так и на теории Кеннона64. В соответствии с их теорией о так называемой cognitive labeling [4] как изменения в организме, так и их когнитивная интерпретация необходимы для переживания определенной эмоции. Согласно этой теории субъект будет испытывать гнев, почувствовав, что сердце бьется быстрее, что дыхание участилось и т. д., и сочтя, что гнев – это адекватная реакция на сложившуюся ситуацию. То же происходит в случае, когда человек испытывает страх. Похоже, что выбор в пользу страха или гнева определяется ситуацией, точнее говоря, тем, как субъект, он или она, истолкует ситуацию, в которой находится. Два субъекта, находящиеся в одной и той же ситуации и одинаковом физическом (с точки зрения биохимии) состоянии, могут чувствовать соответственно страх или гнев в зависимости от того, как они интерпретируют ситуацию. И разумеется, они оба могут быть правы. Эмоция «живет» не сама по себе, она зависима от ситуации, в которой переживается, и от интерпретации этой ситуации субъектом.
Проблемой в теории cognitive labeling является то, что, судя по всему, она предполагает наличие определенной последовательности: сначала происходит изменение в организме, появляется «физическое» ощущение, затем оно становится «психическим» на основании конкретной интерпретации. Однако разве мы зачастую не сталкиваемся с тем, что в первую очередь возникает интерпретация, затем возникает эмоция интерпретации, т. е. человек истолковывает ситуацию определенным образом (к примеру, как ситуацию, в которой нормальной реакцией была бы злость, ревность или страх) и только потом возникает эмоция?
Возникающие у человека эмоции, похоже, главным образом зависят от характера представления и интерпретации человеком ситуации или объекта. Однако в то же время представление и интерпретация не являются решающими в случае, когда человек воспринимает объект по-другому, но эмоция, которую вызывает этот объект, остается прежней. Ребенком, я считал, что пауки очень опасны, и ужасно их боялся, особенно после того, как моего брата укусил паук. Позднее я узнал, что большинство пауков относительно безвредны, во всяком случае, в наших краях, однако страх все еще жил во мне. С годами он уменьшился, но я не верю в то, что когда-нибудь совершенно избавлюсь от этой арахнофобии. Пожилая женщина может бояться быть ограбленной подростками на улице, поскольку многочисленные статьи в газетах уверили ее в том, что это происходит постоянно. Ее можно проинформировать о реальном положении вещей, о том, что такие ограбления фактически происходят крайне редко, после чего, она умом поймет, что напрасно так боится быть ограбленной на улице. Тем не менее весьма вероятно, что страх все так же всякий раз будет просыпаться в ней при виде подростков, идущих по тротуару ей навстречу. Кто-то может бояться летать на самолете, даже если он или она убеждена в том, что это весьма безопасно. Это, судя по всему, противоречит теории, говорящей в пользу того, что представление играет важнейшую роль в возникновении того или иного чувства и эмоции, поскольку представление об объекте и эмоциональная реакция на объект идут вразрез. Другой пример: моя мать при виде мыши реагирует всегда одинаково, она вскакивает на журнальный столик и визжит во все горло, именно так, как это принято изображать в карикатурах. Однако она не считает, что мышь способна причинить ей вред. По сути, она никогда так не считала. Тем не менее утверждение, что она не испытывает страх потому, что не считает, что мышь причинит ей вред, абсурдно. И это не укладывается в рамки когнитивной теории.
Возможное решение этой проблемы состоит в том, что представление человека об объекте или ситуации изменилось не до конца, а, скорее, старое представление существует наряду с новым, т. е. в противоречие вступают не представление и эмоции, а два противоположных представления, одно из которых имеет более насыщенную эмоциональную окраску65. Сосуществование двух противоречащих представлений в нашем сознании – это факт, с которым мы нередко сталкиваемся, принимая как А, так и не-А, к примеру, когда мы думаем, что отбросили некое представление, однако оно не исчезло.
Кроме того, случается, мы ошибаемся в оценке наших собственных чувств и эмоций66. Это может показаться странным, поскольку наши представления в столь значительной мере влияют на чувства. Всем нам приходилось, думая, что в некоей ситуации мы испытываем чувство X, впоследствии обнаружить, что это, скорее, было чувством Y. Собственное «Я» не до конца доступно нам самим, и, бывает, мы себя обманываем в том, что касается собственных чувств и эмоций, например не желая признаваться себе в том, что определенным поступком руководило неподобающее чувство. Эти ошибки происходят время от времени, но, как правило, мы все-таки не ошибаемся. Ведь необходимым условием для того, чтобы вообще говорить об ошибке в этом контексте, является возможность в целом правильно определять чувства и эмоции – если это не так, то об «ошибке» говорить просто бессмысленно.
Эмоции дают знания о мире. Или, говоря точнее, не испытывая эмоций, многого в окружающем мире мы не увидим и не поймем. Эмоция содержит представления. Эти представления касаются не только фактических обстоятельств – например, медведь приближается ко мне, когда я путешествую по островам Свальбарда, – но и их оценку: этот медведь опасен. Я вижу в этой ситуации опасность. Мой пульс ускоряется, дыхание учащается, меня слегка бьет дрожь. Сами по себе эти физические изменения не гарантируют, что я испытываю сейчас именно страх, поскольку другие эмоциональные состояния могут сопровождаться точно такими же физическими явлениями, сексуальное возбуждение к примеру. Именно мое восприятие ситуации как опасной вызывает во мне страх. С другой стороны, если бы я не обладал способностью бояться, то не воспринял бы ситуацию как опасную.
