САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич (книги без сокращений TXT) 📗

 - Бегемоты? – уточнял Жорка.

 - Да нет же, утки! – отмахивался Гриша.

 - Слушай, Мироныч, чё мы будем мелочиться? – подкалывал старого навозного жука Жорка. – Какие-то сто тридцать пять долларов. Пусть будет сто сорок.

 - Пусть будет сто сорок, - не стал кочевряжиться Мироныч.

 - В общем, договорились. Да вот беда: доллары то у меня кончились. Остались одни фунты.

 - Какие фунты?

 - Ну, этих, стерлингов.

 - Можно стерлингов, - снова не стал кочевряжиться Мироныч.

 - А я как ба-бах! – прорезался среди общего гомона Гриша.

 - Ну, ты, стреляй потише, - поморщился Жорка, - а то нам тут всем лесничего не хватало.

 - А я как ба-бах! – полутоном ниже повторил Гриша.

 - Так ты, значит, наполовину японец! – присвистнул в этом месте Варфаламеев, привычно подмигивая обоими глазами попеременно. Он внимательно выслушал односельчанина и, когда Гриша завалил первого селезня, а Константин Матвеевич заключил описание своих сонных похождений признанием собственного полуяпонского происхождения, бывший штурман дальней авиации был почти на бровях и был готов объяснить любые загадки психологического свойства в свете японской мифологии, истории и той части японской культуры, которая напрямую связана с производством таких любимых Варфаламеевым хокку.

 Сакуров, неизвестно зачем разоткровенничавшийся с бывшим лётным штурманом, боялся именно такого финала, когда Варфаламеев ударится в декламацию известно чего, и, когда тот привычно закатил глаза, начал раскаиваться в легкомыслии, подвигнувшем его к рассказу о своём последнем сне односельчанину.

 «И чего это я? – мельком подумал Константин Матвеевич, с опаской ожидая выхода очередного шедевра якобы Басё в переводе Варфаламеева. – Тоже мне, решил обратиться к знатоку японских традиций. Хотя причём тут мои сны и японские традиции? Разве что постоянно упоминается сакура, да дракон какой-то подозрительный…»

 - В зеркале жизни

 Призраков сонмы бродят;

 Жизнь – это лишь сон… - выдал-таки Варфаламеев.

 «Он что, их на ходу сочиняет?» - изумился Сакуров и сделал попытку пересесть подальше от Варфаламеева. Но Варфаламеев поставил глаза на место и почти трезвым голосом заявил:

 - Плохи твои дела, Константин.

 - Это ещё почему? – насторожился Сакуров, краем уха подслушивая про третьего Гришиного селезня и про то, сколько в одном британском фунте английских стерлингов.

 - Потому что ты наполовину японец, - невразумительно возразил Варфаламеев.

 - Ну и что? – слегка расслабился Сакуров, имея в виду тот медицинский факт, что плохо себя может почувствовать любой человек, невзирая на национальную принадлежность. В общем, Константин Матвеевич решил не принимать всерьёз предпоследнего заявления приятеля своего, Петьки Варфаламеева.

 - А ты всё точно рассказал про маму, террасу и Диму? – вопросом на вопрос ответил Варфаламеев.

 - Точнее не бывает, - почему-то поёжился Сакуров, хотя ничего страшного в своём последнем сне он не заметил, кроме почти реального ощущения эффекта собственного присутствия в той последней своей иллюзии. Впрочем, почти реальное ощущение эффекта присутствия преследовало Сакурова в череде всех его иллюзий, связанных с сакурой. Да ещё эта фотографическая память, запечатлевшая каждую серию необычной сонной эпопеи с какой-то садистки каллиграфической точностью в цвете, сюжетах и диалогах. Больше того: память об этих оригинальных сновидениях, связанных общей интригой в виде бесконечного похода к какому-то (или какой-то) Сакуре, не стиралась по истечении срока давности, но, приняв однажды вид некоего рельефного оттиска в голове «пациента», со временем становилась только лучше, регулярно шлифуемая теми органами, которые сидят в голове и отвечают за воспоминания.

 - Тогда тебе точно крышка, - нелицеприятно повторил свой диагноз Варфаламеев.

 «Да пошёл ты», - подумал Сакуров.

 - …А тут лятит четвёртый селезень, - совсем уже распоясался к тому времени Гриша, целясь пустыми руками в потолок.

 - …Нет, так мы с тобой каши никогда не сварим! – вовсю веселился Жорка. – Ты утверждаешь, что в одном английском фунте стерлингов сто шиллингов, в одном шиллинге – сто пенсов, а в одном пенсе – сто фартингов (51). Так?

 - Так, - стоял на своём Мироныч, чисто по-скопидомски округлив количество шиллингов, пенсов и фартингов до ста.

 - Ну, вот я и говорю: мои фунты тебе не подойдут, - разводил рукой Жорка.

 - Почему?

 - Потому что в моих фунтах ровно по полкило стерлингов!

 - А ваши фунты, они какие? – заинтересовался Мироныч.

 - Золотые.

 Жорка значительно поднял брови.

 - А стерлинги? – задрожал старый хрыч, не понимавший никакого юмора, кроме своего.

 - Серебряные, - с пренебрежением отмахнулся Жорка.

 - Тогда я, так и быть, возьму ваши фунты вместо долларов, которые вы мне задолжали, - раздобрился Мироныч, - но по курсу…

 - Да хрен с ним, с курсом! – воскликнул Жорка. – Ведь их сначала нужно откопать, а потом примерять к твоему курсу.

 - Кого откопать? – забуксовал старый хрыч.

 - Да фунты же, - понизил голос Жорка. – Они ведь золотые, понимаешь?

 Он доверительно склонил свою голову к кудлатой сивой репе собеседника.

 - Понимаю, понимаю, - пробормотал Мироныч.

 - А стерлинги серебряные. Вот я их и – того...

 Жорка подозрительно огляделся по сторонам, заговорщически подмигнул Миронычу и закончил фразу:

 - …Закопал.

 - Да-да-да, конечно, - закивал головёшкой старый пень. – А где вы их закопали?

 - Выпьем? – предложил Жорка.

 - Выпьем, - согласился Мироныч.

 - Давай… А потом я тебе нарисую подробный план захоронения моих фунтов, и ты их сам откопаешь. Ведь сможешь сам откопать, а то у меня второй день руку ломит?

 - Смогу! – клятвенно заверил Жорку Мироныч и припал к своему стакану. Надо сказать, что, помимо непонимания любого юмора, кроме собственного, Мироныч, как истинный жлоб, не допускал даже мысли о шутках и прочей иронии в адрес любой финансовой темы, включая разделы о спекуляции, мздоимстве, ростовщичестве и индексе Доу Джонса.

 - …А я его ба-бах! – не переставая, палил Гриша.

 - …Да ты, Костя, не расстраивайся, - утешал тем временем Сакурова Варфаламеев. – Ведь тебе, как полусинтоисту , положена реинкарнация, а это не совсем смерть в примитивном её понимании.

 - Да я и не собираюсь помирать, - пожимал плечами Сакуров, памятуя беседы с Фомой в части реинкарнации и насчёт сроков перехода Сакурова в состояние чистого духа. В смысле, насчёт крякнуть.

 - Собираешься, собираешься, - заверял его подлец Варфаламеев. – Иначе откуда взяться таким откровениям?

 - Каким откровениям? – переспрашивал Сакуров.

 - Насчёт богини Аматэрасу и первого японского императора Дзимму, которому данная богиня – солнца, между прочим, - является прапрабабушкой.

 - Иди ты?! – разинул рот Сакуров и ему стало жутковато.

Глава 33

 Сакуров слово своё сдержал. И бросил пить. Он также бросил курить. И не помер. Первые три дня, правда, ему было хреново, но Константин Матвеевич сумел превозмочь недомогание, прошёл через сонные полукошмары, преследовавшие его с момента резкой завязки, и злорадно посматривал на продолжающего пить Варфаламеева. Однако лётный штурман ни хрена не помнил из того, что он напророчил своему соседу, поэтому Сакуров не вкусил никакого злорадства и продолжал трудиться на ниве усиления мясных статей так называемого говяжьего молодняка на откорме. Погода наладилась приемлемая, скотина поправлялась, пьяный Мироныч продолжал помогать Сакурову, а Жорка тоже бросил пить. Он занимался ремонтом подворья, поэтому Мироныч пил в компании Варфаламеева. Вернее, сидел у того на хвосте. А Варфаламеев пропивал кур.

 А ещё Мироныч копал лесопосадку за огородом Жорки в поисках золотых фунтов и серебряных стерлингов. Каждый вечер, встречая Сакурова, старый хрыч жаловался на неточность плана, которым его снабдил Жорка, а Сакуров только диву давался, до какого маразма может дойти в общем-то такой неглупый человек, как бывший директор комбината, из-за своей патологической жадности.