Психиатрическая власть - Фуко Мишель (полная версия книги .txt) 📗
11 Dowbiggin I. R.Inheriting Madness: Professionalization and Psychiatrie Knowledge in Nineteenth-Century France. Berkley: University of California Press, 1991 (trad. fr.: Dowbiggin I. R.La Folie hйrйditaire, ou Comment la psychiatrie franзaise s'est constitute en un corps de savoir et de pouvoir dans la seconde moitiй du XIX siиcle / Prйface de G. Lanteri-Laura. Paris: Йd. Epel, 1993).
271
73 Достигнув апогея своего влияния в 1890-е гг., теория дегенеративности начала клониться к закату. Уже в 1894 г. ее подверг критике Фрейд в статье: Freud S.Die Abwehr-Neuropsychosen // Neurologisches Zentralblatt. 1894. Vol. 13. N 10. P. 362—364; N 11. P. 402—409 (trad. fr.: FreudS.Les psychonйvroses de dйfense/ Trad. J. Laplanche// Freud S. Nйvrose, Psychose et Perversion. Paris: Presses universitaires de France, 1973. P. 1—14). См. также: FreudS.Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie. Vienne: Deuticke, 1905 (trad. fr.: Freud S.Trois Essais sur la thйorie de la sexualitй / Trad. B. Reverchon-Jouve. Paris: Gallimard, 1923). В 1903 г. Жильбер Балле (1853—1916) писал в опубликованном под его редакцией «Трактате о ментальной патологии» (Ballet С,йd. Traitй de patho-logie mentale. Paris: Doin, 1903), что не видит никакой надобности в том, чтобы включать термин «дегенеративность» в психиатрический словарь XX века (р. 273—275). Ср.: Ginil-Perrin G.Histoire des origines et de 1'йvolution de I'idйe de dйgйnйrescence en mйdecine mentale. Paris: A. Leclerc, 1913.
Лекция от 23 января 1974 г.
Психиатрическая власть и вопрос об истин:: опрос и признание; магнетизм и гипноз; применение наркотиков. — Элементы истории истины: I. Истина-событие и ее формы: судебная, алхимическая и медицинская практик.. —II. Переход к технологии доказательственной истины. Ее элементы: а) процедуры расследования; б) учреждение познающего субъекта; в) отхдд медицины от понятяя кризиса; психиатрия и ее усто:: дисциплинарное пространство лечебницы, обращение к патологической анатомии; связь межуу безумием и преступлением. — Психиатрическая власть и иитерическое сопротивление.
Итак, мы проанализировали тот уровень психиатрической власти, где она предстает как власть, в которой и посредством которой вопрос об истине не поднимается. На определенном уровне, на уровне, скажем так, дисциплинарной работы психиатрического знания, функцией последнего является отнюдь не претворение некоторой терапевтической практики в истину, а скорее маркировка, придание психиатру признака дополнительной власти; иначе говоря, знание психиатра выступает одним из элементов, с помощью которых дисциплинарный диспозитив сосредоточивает вокруг безумия сверхвласть реальности.
Однако этот вывод оставляет за скобками ряд элементов, которые между тем имели место в исторический период, названный мною протопсихиатрией и продолжавшийся, в общем, с 1820-х до 1860—1870-х годов, до кризиса, вызванного истерией. Речь идет о сравнительно мелких, рассеянных элементах, в определенном смысле незаметных, не игравших значительной
18 Мишель Фуко
273
роли в организации психиатрической власти, и тем не менее я считаю, что именно они оказались опорными точками процесса внутренней и внешней трансформации этой власти. И в этих рассеянных, малочисленных, отдельных очагах перед безумием ставился-таки, вразрез с общим характером работы дисциплинарного диспозитива, вопрос об истине. Мне видятся три таких очага, хотя не думаю, что этим их число исчерпывается; но так или иначе до радикальных перемен в психиатрии к безумию обращались с вопросом об истине в трех случаях.
Во-первых, это практика или ритуал опроса и получения признания — наиболее важный и постоянный из этих трех методов, который вместе с тем никогда не заявлял о себе в психиатрической практике очень уж громко. Второму методу выпала скачкообразная судьба, и хотя в определенный момент он вышел из употребления, его историческое значение, связанное с его катастрофическими последствиями для дисциплинарного мира лечебницы, очень велико; это метод магнетизма и гипноза. И наконец, третьим, широко известным методом, по поводу которого, однако, история психиатрии хранила весьма показательное молчание, было не то чтобы постоянное, но все же общераспространенное с 1840—1845 годов применение наркотиков, в основном
эфира,1 хлороформа,2 опиума3 и опиатов,4 гашиша,5—целого
арсенала средств которые в течение десятилетия использовались в лечебницах едва ли не ежедневно и о которых историки психиатрии всегда старались помалкивать хотя наряду с гипнозом и техникой опроса они были еще одним элементом, спо-собствовавшим сITвигу иЛИ RO всяКОМ сJTV436 трансформации в
ПСихиЯТПИЧ6СКИХ
практике
Разумеется, эти техники двойственны, работают на двух уровнях. С одной стороны, они эффективно работают на дисциплинарном уровне; в этом смысле опрос призван привести индивида к норме его собственной идентичности. Кто ты? Как тебя зовут? Кто твои родители? В чем выражалось твое безумие? Таким образом индивида подключают и к его социальной идентичности, и к признанию им собственного безумия как вызванного его окружением. Опрос — это дисциплинарный метод, и его эффекты на этом уровне очевидны.
Гипноз, введенный в лечебницах XIX века очень рано, уже в 1820—1825 годах, когда он находился на совершенно эмпириче-
274
ской стадии развития и в целом отвергался медициной, использовался, несомненно, как вспомогательное средство физической, телесной власти врача.6 В этом расширенном до пределов лечебницы пространстве тела врача, в рамках процесса, посредством которого службы лечебницы работали подобно нервной системе самого психиатра, так что его тело составляло с больничным пространством единое целое, во всей этой игре гипноз с его физическими эффектами функционировал как часть дисциплинарного механизма. И возвращаясь к наркотикам — опиуму, хлороформу, эфиру, можно сказать, что и они, как это имеет место доныне, служили дисциплинарным орудием, помогали установить порядок, покой и тишину.
Но с другой стороны, три эти элемента, легко прочитываемые в лечебнице и введенные там, разумеется, в дисциплинарных целях, оказывали, просто потому что они использовались, иное действие — приносили с собой и аккумулировали, отчасти вопреки возлагавшимся на них функциям, некоторый вопрос об истине. И в связи с этим они представляются мне проводниками слома дисциплинарной системы, поскольку медицинское знание, будучи еще не более чем признаком власти, оказалось принуждено говорить уже не просто в терминах власти, но также и в терминах истины.
Теперь я предлагаю открыть скобки и предпринять, в очень сжатом виде, историю истины вообще. Мне кажется, можно сказать следующее: знание, подобное тому, какое мы называем научным, — это знание, которое, по сути, предполагает, что всюду, в любом месте и в любом времени, есть истина. То есть, точнее говоря, есть такие моменты, когда истина дается научному знанию легче обычного, точки зрения, позволяющие уловить истину легче или с большей уверенностью; есть наконец, орудия позволяющие выявить истину если она скрыта спрятана или погружена в глубину. Так или иначе для научной практики в целом истина всегда имеет место; истина непременно присутствует во всcm или за всем в отношении всего—в отношении
чего
vro л но о чрм тол kjco можно поднять вопрос о ней. Истина
275
*
может быть спрятана, труднодостижима, но это связано исключительно с нашими собственными пределами, с обстоятельствами, в которых мы ее ищем. Истина сама по себе пронизывает весь мир, нигде не прерываясь. В истине нет черных дыр. Поэтому для знания научного типа не бывает столь скудной, столь незначительной, эфемерной или случайной вещи, чтобы она не поднимала вопроса об истине, предмета столь далекого или в равной степени столь близкого, чтобы его нельзя было спросить: что есть твоя истина? Истина живет везде и всюду, даже в пресловутом обрезке ногтя, о котором говорил Платон.7 И это означает не только что истина вездесуща и вопрос об истине можно поднять всегда, но и что никому не принадлежит исключительная привилегия изречения истины, так же как никто заведомо не лишен права на ее изречение, при условии что он обладает орудиями, необходимыми для ее выявления, категориями для ее осмысления и адекватным языком для ее словесного выражения. Говоря еще более схематично, имеет место философско-научное полагание истины, связанное с определенной технологией построения или общепринятого нахождения истины, с технологией доказательства. Имеет место технология доказательственной истины, неразрывно связанная с научной практикой.
