САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич (книги без сокращений TXT) 📗
Жорка нервно прикурил вторую сигарету и быстро добил свою историю:
- …Короче, денег я мужику дал, подсадил в автобус, забросил в неё пустую сумку, вернулся на станцию, а одна старушка мне рассказала, что мужика этого сажали в поезд вдова сына и его однополчане. И что потом всю дорогу до Кремлева деда обсасывали какие-то наши с тобой замечательные земляки, они на весь вагон сочувствовали мужику, да так качественно, что в итоге мужик сошёл на станцию пустой, как барабан. А другая старушка добавила, что зря я мужика провожал, потому что теперь он будет на меня думать, будто это я выпотрошил его сумку и его карманы…
- Твою мать! – ахнул Сакуров и снова мельком подумал о том, что теперь ему становится понятным математический парадокс выражения «стремится к бесконечности».
- …Вот тут я не выдержал, достал из сумки бутылку водки и стал её глушить, - завершил своё повествование Жорка, и в то же время в окно забарабанили. Сакуров выглянул в окно, увидел тёплую парочку и пошёл отпирать двери.
- Жорка приехал? – с порога в зубы спросил Семёныч, одетый в телогрейку на голое тело, тёплые кальсоны и галоши, опять же на босу ногу.
- Приехал, - возразил Сакуров и посторонился.
- Ох, и некультурный ты человек! – завёл старую песню Семёныч вместо приветствия, увидев тёплого Жору и притараненные им брашна.
- Георгию наше почтение, - возник Варфаламеев, гипнотизируя стол с выпивкой и закусоном.
- Нет, ты видел такого некультурного человека, Пётр Игнатыч? – продолжал разоряться Семёныч, располагаясь за столом и обслуживая себя с Варфаламеевым. – Приехал, никому не сказал, а мы тут волнуемся…
- А мы-то как волнуемся, когда ты за пенсией в столицу на своей телеге мотаешься, а потом пропиваешь её с какими-то проходимцами, - хмуро возразил Жорка, самостоятельно наполняя свой стакан.
- Кто? Я пропиваю?!! Да… - хотел задохнуться от возмущения Семёныч, но передумал и выпил. А потом принялся тщательно закусывать.
- Ну, кто старое помянёт, - торопливо сказал Варфаламеев и треснул свой стакан.
- Нужно мне ваше старьё поминать, - буркнул Жорка и тоже выпил.
- Нет, ты всё-таки совсем некультурный человек, - подобревшим голосом повторил Семёныч, - ты даже…
- Слушай, Алексей, не заводи Жорку, а то он после дороги не в настроении, - решил встрять в пьяный базар трезвый Сакуров.
- Что-нибудь случилось? – вежливо поинтересовался Варфаламеев.
Сакуров вкратце рассказал о Жоркиных злоключениях, а когда закончил про мужика, похоронившего сына, Семёныч презрительно присвистнул:
- Вот удивил! Этого мужика ещё живого отпустили, а лично я знаю про такие случаи, когда…
И Семёныч, попеременно выпивая, закусывая и перекуривая, поведал компании несколько жутких историй из своего детско-юношеского прошлого, тесно связанного с военной и послевоенной жизнью Москвы, куда ещё в начале двадцатых перебрались его родители. А Сакуров, решивший про себя, что больше его сегодня ничем не удивишь, потому что Жорка уже всё рассказал, был посрамлён самым жестоким образом. То есть, он был потрясён рассказом Семёныча о происшествии в его московском дворе в июле сорок пятого. Хотя никого из тогдашних очевидцев данное происшествие, если верить Семёнычу, особенно не потрясло, потому что дело житейское и не из ряда вон выходящее. А происшествие такое.
Вышел как-то ранним утром дня такого-то июля сорок пятого юный Семёныч в свой московский двор и увидел кучку зевак, глазеющих на труп военного лётчика. Скоро приехала милиция, свидетелей опросили, труп забрали, а через три дня забрали и одного жильца дома, напротив которого жил Семёныч. А ещё спустя три дня он узнал, что жилец соседнего дома познакомился с лётчиком в какой-то пивной, там жилец узнал, что лётчик получил фронтовые и у него почти полный чемоданчик денег. Жилец известного дома зазвал лётчика к себе, потому что лётчик оказался неместный и ему надо было где-то переночевать, чтобы утром ехать домой. Лётчик отказываться не стал, потому что он прошёл пол-Европы и нигде ни одна европейская собака ему даже кукиша в кармане не показала. Потому что боялась. Или уважала. Наш столичный житель тоже не стал показывать лётчику никакого кукиша, но напоил у себя дома денатуратом ещё больше, а потом просто зарезал. А затем, не мудрствуя лукаво, выбросил труп лётчика, прошедшего не только пол-Европы, но и всю войну, из окна своей квартиры во двор. Избавился, в общем, от трупа, потому что где-то слышал, что если нет трупа, значит, нет и преступления (79).
У Сакурова от истории Семёныча волосы становились дыбом, зато Жорка с Варфаламеевым трепались о своём, словно речь шла не о том лётчике, который один из многих спасал их страну в Великую Отечественную. А Семёныч, обретя «благодарного» слушателя, стал рассказывать другую историю, не менее жуткую.
- Так что говно Жоркин мужик. Тоже мне, история! А вот у меня на лестничной площадке жила вдова. Эта вдова потеряла на войне и мужа, и двух сыновей. И жила она очень бедно, потому что у неё осталась ещё маленькая дочь, а зарплата была маленькой. И вдовьи пенсии тогда были маленькие. Зато на своей работе она имела дело с сургучом и каким-то химическим спиртом, который пить без летального исхода для здоровья категорически запрещается. Так вот, она этот спирт приносила с работы, наливала в водочные бутылки, водочные бутылки заливала сургучом и продавала их на Белорусском вокзале. А там фронтовиков! Все спешат, все весёлые, кто всю войну прошёл и ни одной царапины, кто половину и на костылях, а тут – наша вдова и водка, за которой ещё надо в магазин бежать. В общем, когда её судили, оказалось, что из-за её спирта четырнадцать фронтовиков до дома не доехало, а один застрял в главном военном госпитале имени Бурденко, потому что до войны работал чучельщиком и привык пить всякую дрянь ещё до того, как попал на передовую…
- А что вдова? – в натуре леденея нутром от услышанных и, наверняка, правдивых, мерзостей, спросил Сакуров.
- Хотели вышку дать, но за дочку пожалели и влепили четвертной, - отмахнулся Семёныч. – Видел я эту дочку. Она теперь дочь жертвы Сталинских репрессий, сидит в каком-то комитете при какой-то неправительственной организации, огребает нехилое пособие, а меня грозится затравить адвокатами, если я ещё где-нибудь брякну про её невинно пострадавшую мамашу…
- Кстати, а где Мироныч? – подмигивая обоими глазами попеременно, поинтересовался Варфаламеев. – Мне кажется, с утра он был в деревне.
- Он и сейчас здесь, - загоготал Жорка. – Костя натравил на него Дика, и теперь Мироныч сидит в своём сарае, потому что побоялся не добежать до избушки, которую ещё отпирать надо.
- Ну, это уже получается совсем некультурно, - благородно возмутился Семёныч, - надо выручить старичка. Всё-таки бывший директор…
- Тебе надо – ты и выручай, - предложил Жорка.
- И выручу! – гордо сказал Семёныч и через десять минут привёл старого паразита с покусанной физиономией и в порванной дохе. Сам Семёныч оказался с окровавленной икрой и остался без галоши, которую сейчас догрызал молодой азартный Дик.
Глава 45
Жорка пил дня три, а потом завязал. Во-первых, у него кончились деньги, во-вторых, он не хотел переходить на самогон Мироныча в обмен на натуральные продукты или, ещё хуже, в долг под будущую свинину. Семёныч, правда, намекал Жорке по пьяной лавочке, что можно толкнуть «Фольксваген», но Жорка ещё не допился до такого состояния, когда мог пропить целую машину.
Потом, когда Жорка оклемался и вышел на работу, а Сакуров занялся чисткой свинарника, курятника и сарая, где стояла коза, к нему подканал Мироныч и стал издали подъезжать с предложениями посредничества в деле реализации подрастающего поросячьего поголовья. Последние, кстати, росли как на дрожжах, и в каждом уже сидело пуда по четыре, не меньше.
- Я имею в виду ваших с Жоркой поросят, - бубнил старый мерзавец, путаясь в своей дохе и под ногами у Сакурова, - моих двоих я, разумеется, продавать не собираюсь. Потому что семья у меня, сами знаете, какая, и все кушать хотят…
