Как устроен этот мир - Ансельм Алексей Андреевич (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
- Думаю, что больше... Получают же это московское излучение, вращая массивные шары на какой-то палке. А дальше говорится, что оно еще может очень на многое влиять (несмотря на то, что оно такое проникающее), с его-де помощью можно плодородие почвы повышать, можно - что кажется мне особенно мерзким - воздействовать на психическое состояние широких народных масс, ну, что-то в этом роде. Подобные утверждения очень часто сопровождают патологические псевдооткрытия, потому что тогда можно получить деньги под это. Ну, и вы же понимаете, как я могу после этого относиться к таким псевдооткрытиям, если до этого сам был вовлечен в реальную научную работу по поискам чрезвычайно слабого взаимодействия.
- Это как раз те самые люди, которые говорят, что флигеля нет?
- Они самые!
7. ПОЕЗДКА В ВЕЛИКОБРИТАНИЮ
(11 августа 1998)
Тридцать лет назад, в августе 1968 года, советские войска вторглись в Чехословакию, с тем чтобы гусеницами танков раздавить так называемую "пражскую весну", одну из последних попыток сообщить социализму человеческое лицо. Многим россиянам, особенно представителям послевоенного поколения, как и почти всем западным идеалистам, эта авантюра советского Кремля открыла глаза на природу большевизма. Вера в коммунистическую идеологию умерла, но на поверхности советской жизни ничего не шелохнулось. Горстка молодых людей, вышедших на Красную площадь выразить свое возмущение, была брошена в тюрьмы и психушки. Их подвиг прошел почти незамеченным и казался напрасным - так сильна была советская карательная машина и, что едва ли не хуже, инерция мысли большинства советских людей. Однако в недрах cамой карательной машины назревали перемены. На них бросает свет любопытный рассказ петербургского физика, профессора Алексея Андреевича Aнceльмa.
- Хотя это был 1968 год и нормального человека с моими данными из России за границу не выпускали, тем более в одиночку, но меня пустили, притом одного, на целых три месяца, в Лондон. Это было чудо, объяснявшееся разными причинами, из которых главной было вторжение в Чехословакию. На первый взгляд, всё должно было бы обстоять как раз наоборот. Что же вышло? Почти все западные страны стали рвать с нами контакты, в том числе и научные. Мне же продолжали присылать приглашения, возможно потому, что мои западные коллеги чувствовали, что я не несу большой ответственности за Чехословакию...
- Догадывались, сталo быть, что не вы сидели в танке?
- Да, совершенно верно, именно это я и имел в виду: что не я въезжал на танках, и даже что я весьма против этого действия, - что, разумеется, так и было в действительности. Кстати, многие осуждали вторжение, но это сейчас легко признать, тогда же я не сказал ни слова протеста, так что, как говорится, похвастаться мне нечем. Ну вот, так или иначе, но власти, учитывая всё это, на какое-то время стали гораздо более либерально относиться к поездкам людей вроде меня, понимая, что и так уж всё обрезано, что возможно. И вот меня вызывают в компетентные органы и задают мне следующий вопрос: "А что вы будете говорить, когда вас спросят о нашей дружеской помощи Чехословакии?" Я осторожно спрашиваю: "А что вы мне посоветуете?" Спрашивавший внимательно посмотрел на меня и сказал примечательную фразу: "Если вы будете наедине с кем-нибудь, можете говорить что угодно. Но если там будет больше, чем два человека, то я вас только об одном попрошу: не повторяйте того, что у нас пишут в газетах..." Тут я понял, что меня причастили! У меня было явственное ощущение, что мне дали понять: газеты - это так, для быдла, но мы-то с вами люди особые. Раз уж вы едете за границу, то, по-видимому, вы тоже удостоились...
- Это поразительно!
- Действительно, поразительная история. Что ж, я пообещал вести себя в соответствии с инструкцией и действительно не повторял того, что было в газетах... Но это, так сказать, длинная присказка, сказка дальше. В аэропорту меня встретил человек, у которого на шее висела дощечка с надписью: "Профессор Ансельм". Так часто встречают незнакомых людей. Я к нему бросился и стал что-то лопотать по-английски - он же мне в ответ на очень хорошем русском языке сказал, что мы можем говорить и по-русски. Теперь это мой большой друг, физик Владимир фон Шлиппе.
- Вы хотите сказать, что вы не были с ним знакомы?
- Нет, не был. Меня приглашал другой человек, а он просто приехал меня встречать в аэропорт. Его выбрали по понятной причине: потому что он так хорошо знал русский язык. История про него - это отдельная история, ее можно рассказывать до бесконечности... Скажу только, что времена так разительно изменились, что в ближайшие месяцы он, так сказать, эмигрирует из Англии в Россию и будет работать у нас в институте. Я его взял к нам на работу. Но в тот момент до этого было еще очень далеко... Я с ним быстро сошелся. Выяснилось, что он из русской семьи, из семьи русских немцев, а его жена, тоже до некоторой степени русская женщина, работает на Русской службе Би-Би-Си.
- Ну, по тем временам и это был скандал!
Это был не просто скандал. Как раз в это время в "Известиях" появилась статья, я не помню точно, как она называлась, но смысл ее состоял в том, что вся Русская служба Би-Би-Си - это просто отдел ЦРУ. Это был момент максимального обострения отношений. Как рассказывала мне Ирина фон Шлиппе, жена Владимира, после появления этой статьи у них на Русской службе Би-Би-Си забавлялись тем, что наклеили на двери комнат бумажки с надписями типа "матерый шпион такой-то". Я, разумеется, понял, что дружба с фон Шлиппе дорого мне обойдется, и тем не менее просто не мог не общаться с этим замечательным семейством, которое я сразу полюбил: и родителей, и двух, тогда еще маленьких дочерей. Я почти всё время провел с ними. И вот однажды Ирина фон Шлиппе привезла меня, так сказать, к подножию Буш-хауса, где размещалась Русская служба...
- Того самого здания, где мы сейчас находимся.
- Да, где мы сейчас находимся... И я робко переступил порог и заглянул туда, увидел какие-то коридоры, но дальше просто не посмел двинуться. Может, и зря не посмел, потому что после этой моей поездки меня все равно целых восемнадцать лет не пускали на Запад.
- Компетентные органы догадались о чем-то?
- Да, догадались... Вот такая история.
- А не довелось ли вам общаться с Анатолием Максимовичем Гольдбергом, нашим тогдашним знаменитым комментатором или, как он сам себя называл, - наблюдателем?
- Нет, и я до сих пор об этом жалею. Он был хороший знакомый семейства Шлиппе, и они мне предлагали с ним познакомиться, но я не решился. Приходится признаваться в собственной трусости. Одно дело - рядовой сотрудник Би-Би-Си, да к тому же - жена человека, с которым я был связан по работе, - это еще куда ни шло. А Гольдберг, притом, что, как мне объясняли, он был почти просоветски настроен по сравнению с другими сотрудниками, - это было совсем другое дело. Гольдберг был почти символом вражеских служб. Если бы выяснилось, что я общался с ним, думаю, дело не обошлось бы для меня только запретом на дальнейшие поездки за границу. Скорее всего, меня бы выгнали из института, а могло и хуже повернуться. Знакомство с ним по тем временам могло квалифицироваться как измена родине, - и я не решился. Жалко! Потому что очень, по-видимому, интересный был человек. Вот, имел возможность - и не познакомился...
