Физика – моя профессия - Китайгородский Александр Исаакович (книги регистрация онлайн .TXT) 📗

Призвание быть художником, быть поэтом – это звучит знакомо и понятно. Но призвание естествоиспытателя не менее сильно, и оно также заложено в крови.

Существует вот такая категория людей, одержимых желанием атаковать непонятное и получающих огромное удовлетворение от возможности предвидения будущих событий.

Мне хочется, очень хочется заставить читателя почувствовать, до чего это увлекательно и интересно. Вы придумали теорию, на основании теории вы рассчитали, скажем, как теплоемкость кристалла кальцита зависит от температуры. Вы много работали и, наконец, построили теоретическую кривую – такая красивая плавная линия, идущая вверх от низких температур сначала медленно, потом быстро, потом замедляющая свой ход и приближающаяся к пределу. Теперь надо выяснить, правильна ли теория. Не так-то легко построить нужную аппаратуру. Проходят многие недели, и нетерпение возрастает. Верна теория или нет? Научились ли вы предвидеть явление? Наконец аппаратура готова; начинаются измерения. Первая точка, вторая, третья… Они превосходно ложатся на кривую. Какое счастье, какое торжество! Выходя поздно вечером из лаборатории, с трудом сдерживаете глупую счастливую улыбку – такая бывает разве что у влюбленных, возвращающихся со свидания.

У многих людей исследование природы, направленное на заполнение «белых пятен» на карте науки, становится страстью, делается целью и смыслом жизни. Нечего и говорить, что именно такие люди оказываются в первых рядах научной армии.

Конечно, каждый научный деятель желает придать своей работе большой размах, разумеется, ему не хватает денег, не хватает площади, не хватает помощников. Дай ему волю, и он закупит все лучшие образцы аппаратуры во всем мире и, конечно, добавит к своим двум верным техникам хотя бы две небольшие мастерские – механическую человек на 20 и электротехническую (на первое время с 10 работниками). Влюбленный в свою профессию научный работник с неудовольствием, а то и с негодованием отмечает, что на какие-то другие исследования, которые не идут ни в какое сравнение со значимостью его работы, отпустили больше средств. Конечно, это от непонимания важности его работы. Но ничего, еще немного труда, и будут новые результаты, тогда всем станет ясна важность его научного направления.

Преданный своей науке человек, умеющий строго и логично мыслить, когда идет речь об анализе научных фактов, теряет объективность, когда это касается развития своего любимого дела, которому отданы мозг и душа; дела, которому посвящена жизнь, нет, которое и есть жизнь! И мне нравится эта потеря чувства реального, этот эгоизм высокой степени, эта собственническая страсть, которую, я надеюсь, никому не придет в голову сравнить со страстишкой разводить шампиньоны.

Желание всемерно расширить свою работу, получить побольше средств и лучшую аппаратуру заставляет исследователя находить ту оптимальную компромиссную линию действия, которая позволяет ему, не изменяя своему научному пути, оказывать помощь практике. Некоторую долю своего времени и сил лаборатории он отводит для решения задач промышленности или прикладных институтов. За это лаборатория получает средства и аппаратуру, которые позволяют более эффективно и быстро справляться с основными научными задачами.

Дополнительное финансирование науки через систему договоров с промышленностью – весьма полезное дело. Ведь предприятия, выполняющие важные практические задания, прибегают к помощи и поощряют именно те теоретические лаборатории, научные дела которых наиболее успешны, которые работают наиболее квалифицированно. Словом, возникает автоматическое регулирование – хорошие лаборатории получают дополнительные деньги. И это вполне справедливо.

Глава 4

Сегодня у нас коллоквиум

Сегодня коллоквиум. 14 часов 27 минут. Надо идти. Опоздание не разрешается, и Римма – секретарь коллоквиума – уже позвякивает копилкой, куда опоздавшие покорно опускают гривенники: по одному за минуту. Через год, наверное, соберется денег на хороший ужин. Сотрудникам не хватает дисциплинированности, и копилка тяжелеет. Начинать коллоквиумы минута в минуту добился Петр Леонидович Капица. Его «среды» – самые представительные научные собрания физиков в Москве. У Капицы режим жесткий, коллоквиум не только начинается минута в минуту, но и кончается с точностью до полминуты: ровно через два часа. Если доклад затянулся, Петр Леонидович вежливо прерывает докладчика на любой фразе, говорит, что все это очень интересно и продолжение мы с удовольствием послушаем в другой раз. Хуже, когда тема исчерпана, а до окончания двух часов остается минут 5 – 10. Но Капица – искусный рулевой. Маневрируя вопросами и воспоминаниями, приводит корабль в гавань точно к сроку. Ни минутой позже, ни минутой раньше.

Этому я не научился, и наше заседание длится два часа только примерно. Больше двух часов нельзя – утомительно, внимание ослабевает.

Лабораторный или институтский коллоквиум – это соединительная ткань, связывающая отдельные клетки в научный организм. Исследователь работает один или с небольшим числом сотрудников, а уж думает, во всяком случае, в одиночку. Это неизбежно, а в то же время общение необходимо. Увлекшись своей собственной линией действия и рассуждениями, можно упустить очень многое, пойти по неверному пути, открыть то, что известно другим. Нельзя успешно работать, не представляя себе места и степени важности своего труда в науке. Конечно, можно (и должно) много читать. Но увлеченному исследователю труднее оторвать себя для чтения, чем для живого общения: да и вообще чтение не заменяет обмена мнениями. В научной литературе, как правило, не сообщается о неудачах. Научную статью пишут тогда, когда достигнут успех. А о том, что вы начинаете идти по неверному пути, можно узнать только в беседе.

На лабораторных коллоквиумах мы слушаем сообщения о работах как своих сотрудников, так и гостей из других лабораторий и институтов. Докладчик ждет критики и одобрения, советов и помощи. Сделав два-три сообщения на представительных коллоквиумах и не выслушав в свой адрес язвительных замечаний о том, что все доложенное, во-первых, тривиально, во-вторых, давно опубликовано и, в-третьих, содержит грубые ошибки, исследователь убеждается, что работу можно продолжать. Слушатели запоминают то новое, что они услышали, соображают, нельзя ли извлечь пользу из этого нового для своей работы.

Эта часть работы коллоквиумов, разумеется, самая важная и самая интересная. Но на этом дело не кончается. Ведь надо следить за мировой научной литературой.

Написав эту фразу, я невольно вздыхаю. Легко сказать, следить за мировой литературой. Наши научные прародители XIX века справлялись с этой задачей шутя. С нетерпением раз в месяц ждали они выхода в свет одного или двух научных журналов по специальности. Два-три дня чтения, и они были в курсе мировых научных событий. Несколько научных альманахов позволяли им узнать о всех новостях в соседних областях науки. В то время не так уж трудно было знать не только новое в физике или в химии, но иметь полное представление об успехах всего естествознания в целом.

Да, это «доброе старое время» уже давно кончилось. Стремительный разворот научных исследований превосходит всякое воображение. Один статистик подсчитал примерное число научных деятелей от Ромула до наших дней. Оказалось, что из всего этого числа девяносто процентов – это наши современники. Еще в прошлом веке число научных работников исчислялось тысячами, сегодня – миллионами. Надо думать, что в третьем тысячелетии к науке окажется причастным каждый десятый житель земного шара.

О результатах труда этой научной армии сообщают научные журналы. Как вы думаете, сколько их? Пятьдесят тысяч! Если бы они выходили в свет равномерно, то каждые 10 минут перед вами оказывался бы новый журнал. В этих журналах за один лишь 1960 год было опубликовано 1,200,000 статей. Теперь вам понятен мой тяжелый вздох – миллион статей, да еще на всех языках, включая японский и испанский.