Балтийская легенда - Котельников Борис Борисович (книги хорошего качества txt) 📗

Борис Котельников

БАЛТИЙСКАЯ ЛЕГЕНДА

Документальная повесть

Издается к 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции

Вступление

Эта необычная встреча произошла в бытность мою корреспондентом в одной из Балканских стран. Я не называю ее по той простой причине, что в событиях, о которых собираюсь рассказать, страна никакой роли не играет.

Здесь, на чужбине, окончил свой век донской казак Прохор Елизаров. Мне не привелось его видеть, он умер года за два до моего приезда в возрасте семидесяти шести лет. Случай свел меня с его женой, которую казак увез из родной станицы в суматохе деникинского отступления. Евдокия Петровна успела захватить с собой лишь узелок с кое-какой одежонкой, икону — родительское благословение да старые серебряные часы мужа, которые он почему-то не носил.

Однажды в Турции, куда вначале попали бежавшие из Новороссийска донцы, Евдокия показала мужу часы. Своим сюрпризом она надеялась его порадовать. Вышло же наоборот. Прохор побледнел, крепко выругался, что с ним бывало крайне редко, и вырвал часы из рук оторопевшей жены.

— Зачем ты взяла их с собой?! — воскликнул казак. — На них проклятье лежит… Ох, горе мое, горе!..

Прохор долго сидел, задумавшись, и по временам тяжко вздыхал: видимо, одолевали его какие-то невеселые мысли. Притихла и Евдокия. Хоть и непонятно было поведение мужа, да боялась она разгневать его своими расспросами.

— Ну будь что будет! Авось бог от нас не отступится. Сбережем до черного дня. — С этими словами Прохор завернул часы в чистую тряпицу и упрятал на дно переметной сумы, где лежали его пожитки.

Умер Прохор Елизаров, сидя за столом. Евдокия куда-то отлучилась. Вернулась — он уже похолодел. На столе лежали часы, а на полу валялась тряпица, в которую завернул их казак еще тогда, в Турции.

Эту странную историю мне поведала Евдокия Петровна. Несмотря на свои семьдесят лет и тяжелую скитальческую жизнь, она была еще бодрая, работящая старуха. Я сидел в ее доме где-то на окраине города. Как сейчас помню убогое жилище с подслеповатым оконцем, сквозь которое едва пробивался дневной свет. У окошка стояли расшатанный стол и два табурета, в углу — кровать, застланная ветхим одеялом. Над изголовьем кровати — потемневшая от времени икона.

— А где же эти часы? — спросил я.

— Сейчас, милок.

Старушка проворно вытащила из-под кровати затасканную кожаную суму, порылась в ней и достала сверточек. Осторожно раскрыв его, протянула часы.

Это были старые, должно быть, недорогие карманные серебряные часы. Машинально я стал крутить головку.

— Они от ключа заводятся, — сказала не сводившая с меня глаз Евдокия Петровна. — А ключ-то потерялся, не знаю когда.

Я повертел часы в руках, откинул крышку.

Что это? Фигурка средневекового воина и короткая надпись, выгравированная готическим шрифтом. Где я видел этого человека с пикой? Вдруг меня словно озарило: да ведь это же…

Наверное, у меня был растерянный вид. Евдокия Петровна спросила не то с опаской, не то с участием:

— Что вы там увидали?

Я молчал, потрясенный. Неужели? Неужели я держу в руках те самые часы, о которых несколько лет назад слышал невероятную историю? Рассказывали, будто такие вот серебряные часы завещал палачу приговоренный к расстрелу моряк с восставшего балтийского корабля. Признаться, я не поверил тогда: молва частенько приписывает народным героям необычные поступки. Но часы существуют, они у меня в руках! Значит, и рассказ тот не вымысел, не плод фантазии? Было от чего растеряться.

Я возвратил Евдокии Петровне часы и стал прощаться, обещая навестить ее еще раз. К сожалению, случилось так, что в том городе побывать мне больше не пришлось: вскоре я должен был выехать на Родину. Но мысли о стареньких серебряных часах не выходили из головы. Они вновь и вновь возвращали меня к революционной Балтике 1906 года.

Я окунулся в мир поисков… И вот родилась книга — повесть о волнующих событиях, ставших легендой.

К эстонским берегам

Большой Кронштадтский рейд. Вдоль него прямо из воды встают мрачные каменные сооружения: форты, охраняющие морской подступ к столице Российской империи Санкт-Петербургу.

Навигация 1906 года только началась. Рейд был еще заполнен военными кораблями всех классов — от огромных, похожих на утюги броненосцев до небольших, словно игрушечных, сторожевых и посыльных судов.

23 мая [1], закончив погрузку угля, боеприпасов, продовольствия, пресной воды, подняли якоря корабли учебно-артиллерийского отряда. Первым оставлял рейд дозорный миноносец. За ним — крейсер «Память Азова», трехтрубный корабль в семь тысяч тонн водоизмещением. Форштевень крейсера украшали белый Георгиевский крест и черно-оранжевая лента. На корме развевался не обычный военно-морской флаг, а георгиевский: в центре бело-голубого андреевского полотнища по красному полю изображен Георгий Победоносец на белом коне. Предком балтийского крейсера был 74-пушечный линейный корабль «Азов», особо отличившийся в знаменитом Наваринском сражении. За тот бой впервые в истории отечественного флота он удостоился георгиевских флага и вымпела.

На «Памяти Азова» держал свой) штаб командир учебно-артиллерийского отряда флигель-адъютант капитан 1-го ранга Дабич.

В кильватер флагману выстраивались остальные корабли. Толбухин маяк, за которым открывались просторы Финского залива, эскадра прошла уже в боевом порядке. Она направлялась к Ревелю — так официально именовался Таллин. У эстонских берегов отряду предстояло провести практическое обучение будущих морских артиллеристов — офицеров и матросов.

…Первый день плавания близился к концу. На ходовой мостик флагманского корабля поднялся капитан 1-го ранга Лозинский. Он проверил курс и сразу же прошел на левое крыло мостика. Уединившись, Лозинский предался далеко не радостным размышлениям:

«Докладывали, будто азовцев на каких-то сборищах в Кронштадте видели. Но кого? Никто не знает. Впереди ревельская стоянка. В Эстляндской губернии обстановка напряженная, военное положение введено неспроста. Как уберечь матросов от береговых смутьянов?»

Лозинский зябко передернул плечами.

«И тут еще эта скверная история с листовками! — с раздражением вспомнил он. — Кондуктор Давыдов божился, что одну из прокламаций заметил в руках минера Исадского. Вызванный к старшему офицеру, тот, глазом не моргнув, заявил, что «письмецо видит впервые». Так ничего определенного установить и не удалось. Но факт остается фактом: на военном корабле — противоправительственная прокламация!»

Командир постоял еще немного, глядя куда-то в ночь, и медленно направился в боевую рубку.

«Неужели на крейсере действительно завелись смутьяны? — спрашивал он себя, переступая комингс. — Не верится…»

Размышления Лозинского прервал старший офицер, капитан 2-го ранга Мазуров.

— Имею честь доложить…

— Пожалуйста… Садитесь, Георгий Николаевич, — ответил Лозинский и тут же поспешно добавил: — Докладывайте.

— Благодарю, — ответил Мазуров, делая вид, что не заметил замешательства командира.

Старший офицер подсел к привинченному к борту рубки столу, на котором лежали ходовая карта, линейка, набор карандашей, фуражка.

— Иеромонах Клавдий, — начал Мазуров, — сообщил мне о матросском сборище…

— Этого еще недоставало! вырвалось у командира. — Какое сборище? Где?