Господа офицеры и братцы матросы - Шигин Владимир Виленович (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
Безобразничали морские кадеты давно, еще со времен Петровской навигационной школы в Москве. Тогда в честь первого начальника школы немецкого профессора Форвартсона их прозвали фармазонами, сие прозвище в уголовном жаргоне дошло до наших дней… Почти до средины XVIII века шайки гардемаринов грабили ночью в столице. При этом будущие офицеры грабили и воровали в основном продукты и выпивку. Удачные набеги на город сразу же весело отмечались. Если грабителей ловили, то немедленно отправляли в матросы.
При заботливых директорах положение кадет улучшалось, воровство сразу же уменьшалось.
По прилежанию, а главное – по способностям гардемарины разделялись на «теористов» и «астрономистов». Первыми проходился высший анализ, астрономия, теоретическая механика и теория кораблестроения; вторыми – только навигация и необходимые для кораблевождения сведения из морской астрономии. Лучшие из «теористов» пользовались между товарищами почетным титулом зейманов (зеймэн (нем.) – морской человек), и из них в большинстве впоследствии вышли знаменитые адмиралы, капитаны, кругосветные мореплаватели и известные гидрографы. Из «астрономистов» в большинстве выходили заурядные служивые, а иногда, смотря по характеру и способностям, появлялись не только хорошие, но и отличные практические моряки.
Кадеты, достигнувшие в корпусе совершеннолетия и желавшие поскорее освободиться от учения и стать офицерами, по окончании «кадетского» курса могли изъявить желание поступить в морскую артиллерию. Тогда их переводили в особый артиллерийский класс, где, получив скромные научные сведения по избранной ими специальности, они через год, следовательно, ранее своих товарищей, производились в офицеры – констапели морской артиллерии.
Историк отечественного флота Ф. Ф. Веселаго писал: «Кадеты и гардемарины были все из столбовых дворян… Приемного экзамена не было; поступали иные вовсе не знающие грамоты, и таких набиралось около полусотни, которые составляли особенный класс, на языке воспитанников характерно называвшийся «точкою». Воспитанники неспособные или ленивые в этой точке пребывали по году, по два, а иногда и долее.
В классах сидели по восьми часов в сутки; утром от 7 до 11 часов проходились математические и морские науки и иностранные языки; вечером от 2 до 6 часов все другие предметы. Кроме учебников математических и морских наук и катехизиса, других печатных руководств не было. Преподавание происходило без программ и правильных переводных экзаменов и предоставлялось добросовестности учителя. Поэтому, например, случалось, что весь курс всеобщей истории ограничивался только частью древней, русская грамматика оканчивалась именами прилагательными и т. п.
Хозяйственная часть, по взглядам того времени, шла удовлетворительно, потому что давала экономию, конечно, в ущерб многому, а главнейше, здоровью воспитанников. Но в воспитательном отношении в главных чертах сохранились те же порядки, какие существовали за пятьдесят лет назад, при основании корпуса. Одним из таких порядков было соединение возрастов: в одной роте, в одних комнатах, жили молодые люди 19, 20 лет и юноши и дети 16 и даже 10 лет. При таком смешении воспитанников естественно между ними господствовало право сильного, и младшие, как слабейшие, поставлены были в необходимость беспрекословно исполнять все требования старших. Исключение составляли только гардемарины, у которых все кадеты, несмотря на возраст и силу, находились в полном подчинении и послушании. Корпусные офицеры дежурили по неделям, и при воспитанниках были только во время обеда, ужина и привода в классы…
В каждом классе преобразованной из Навигацкой школы Морской академии за порядком наблюдал «дядька», в обязанность которому было поставлено «иметь хлыст в руках; а буде кто из учеников станет бесчинствовать, оным хлыстом бить, несмотря какой бы ученик фамилии ни был, под жестоким наказанием, кто поманит», то есть, кто будет потворствовать. В числе наказаний того времени были и такие: «сечь по два дни нещадно батогами, или по молодости лет, вместо кнута, наказать кошками», а за преступления более важные гоняли шпицрутенами сквозь строй и после этого оставляли, по-прежнему, в ученьи. Спустя с небольшим полстолетия, во время пребывания Морского корпуса в Кронштадте, необходимость заставляла кадет, от сильного холода в спальнях, затыкать разбитые в окнах стекла своими подушками и по ночам целыми партиями отправляться в адмиралтейство на добычу дров для топки печей. Дикая грубость нравов не щадила и учителей: тех из них, которые были поведения не совсем одобрительного, в случае их «загула», отправляли для вытрезвления в трубную (сарай, в котором находились пожарные инструменты) и там садили «в буй». Так назывался тяжелый обрубок толстого дерева, к которому был прикован один конец цепи, а другой, оканчивающийся ошейником, запирался на шее провинившегося. Офицеров карцовского времени, по рассказам близко знакомых с подобными порядками, конечно, не могло поражать, например, такое обстоятельство, что на корпусном дворе иногда выходила рота на роту, и после такого побоища оказывалось несколько человек с значительными ушибами, или что, не говоря о взрослых, ребенку 10, 12 лет зимней ночью приходилось странствовать по длинной открытой галерее, иногда занесенной на пол-аршина снегом, в самой легкой обуви и еще легчайшем одеянии. Для тогдашних воспитателей многое, ужасающее нас теперь, казалось совершенно естественным и обыкновенным.
…Кроме математики и морских наук, на другие предметы, называвшиеся тогда «словесными», к которым принадлежали русский и иностранные языки, история и география, обращали очень мало внимания, и при переводах из класса в класс они не имели значения. Преподавание этих «словесных» наук шло в корпусе так же или немногим лучше того, как в восьмидесятых годах прошедшего столетия, когда из истории давались только краткие хронологические таблицы; а географии приказано было, не задавая уроков, стараться обучать «через затвержение при оказывании по очереди всех в классе».
Хорошее преподавание «словесных» предметов было редким явлением еще и потому, что для них учителей назначали из воспитанников гимназии, не по склонности или знанию предмета, а по открытию вакансии и необходимости дать место ученику, окончившему курс. Тяжело было положение этих молодых учителей из гимназистов. Кадеты и гардемарины были все из столбовых дворян, гимназисты – из разночинцев. В классах они учились вместе; но последние были во всем, сравнительно, принижены: стол их был хуже кадетского, в классах на их обязанности лежало приносить мел, губку и т. п. Вообще, держали их в таком положении, которое не могло возбуждать уважения к будущим наставникам, и чтобы заслужить его, со стороны их требовалось много ума, такта и терпения. Но, несмотря на такие невыгодные условия, в числе преподавателей корпуса, вышедших из гимназистов, бывали люди высоко достойные, сведущие и оставившие добрую память у своих учеников. В числе учителей были некоторые и корпусные офицеры; но из них о знании предмета и успехах воспитанников редко кто заботился; были и такие, которые почти не показывались своим ученикам, и это оставалось незамеченным.
Педагогическая заботливость их выражалась преимущественно в розгах, употреблявшихся любителями в варварских размерах. Прежде сечь мог всякий офицер всякого воспитанника, по собственному усмотрению, но потом это право предоставлено было только ротным командирам. Подобные воспитательные приемы, первоначально появившиеся в грубое время основания Навигацкой школы, традиционно передавались от одного поколения воспитателей другому и, видоизменяясь только в своих формах, дошли до карцовского времени. Но между ними и тогда выдавались прекрасные, достойнейшие люди, сознающие важность своих обязанностей и употреблявшие все силы, чтобы принести возможную пользу порученным им воспитанникам. Таковы были Гамалея, Гарковенко, князь С. А. Ширинский-Шихматов и немногие другие.
Весной, по окончании классных занятий, большую часть младших кадет распускали к родителям и родственникам, а старшие кадеты и все гардемарины отправлялись в плавание на корпусных судах: фрегатах «Малый» и «Урания», бриге «Симеон и Анна» или на кораблях Балтийского флота. Назначение для гардемаринов отдельного судна, как бриг «Феникс», для плавания по портам, нашим и заграничным, было событием исключительным. Кадеты, не ушедшие в плавание, выводились летом на короткое время в лагерь на Смоленское поле или на так называемый лагерный двор – принадлежавший корпусу большой луг, находившийся на углу Большого проспекта Васильевского Острова и 12-й линии.
