Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал (читать книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Сторонники аннексии роковым образом недооценивали преимущества, которые Германия могла сохранить за собой, если бы она, согласившись на восстановление Бельгии, сумела заключить мир до собственного краха. Германские планы по захвату колоний у Англии и Франции (достаточно вспомнить бесчисленные списки желаемых приобретений, которые составляли гамбургские деловые ассоциации) были не столь значимы, но также демонстрировали — на фоне очевидного превосходства противника на море — присущую дискуссии о целях войны нехватку реализма {1533}. То же самое можно сказать и о мечтаниях германских адмиралов о базах во Влёре, Дакаре, на островах Зеленого Мыса, Азорских островах, Таити и Мадагаскаре — даже если не вспоминать об их воображаемом господстве над Африкой {1534}.
Недостатки германской стратегии были связаны с недостатками политической системы рейха, в которой даже до начала войны не хватало структур, способных координировать деятельность многочисленных государственных ведомств. Как известно, в ходе войны власть рейхсканцлера и кайзера уменьшилась и в стране возобладали военные. После 1916 года Верховное командование во главе с Гинденбургом и Людендорфом превратилось в “тихую” (то есть негласную) военную диктатуру {1535}. На практике германскую стратегию — и еще многое кроме нее — единолично определял Людендорф. Отчасти именно поэтому дискуссия о целях войны неминуемо должна была переплестись с дискуссией о конституционном устройстве Германии. Те, кто чувствовал, что страна упускает шансы на переговоры, сомневались не только в качестве работы Auswärtige Amt (министерства иностранных дел), но и в том, что рейхсканцлеру необходимо в такой степени подчиняться военным. Те, кто считал Бетмана “предателем Отечества” и “преступником”, наоборот, хотели, чтобы генералы получили еще больше власти. Цели войны, будь то аннексии, Срединная Европа, status quo ante или революционный мир на основе самоопределения и солидарности рабочего класса, в сущности отождествлялись с внутриполитическими целями — диктатурой, той или иной формой парламентаризма или социалистической революцией. События, происходившие с февраля по сентябрь 1917 года, выявили имевшиеся варианты. После Февральской революции в России в Готе была основана Независимая социалистическая партия, ставшую организационной основой для идеи “мира через демократизацию” и подтолкнувшую в этом направлении большинство социал-демократов. Последние объединились в рейхстаге с Партией Центра и с прогрессистами, чтобы принять резолюцию о “мире без насильственных присоединений”. Однако Бетман, убедивший кайзера согласиться на демократизацию прусской избирательной системы, был снят Гинденбургом и Людендорфом со своего поста и заменен безвольным Михаэлисом. Тирпиц и незадолго до этого созданная Вольфгангом Каппом Германская отечественная партия, в 2536 отделениях которой к июлю 1918 года состояли 1,25 миллиона человек, одобрили этот шаг {1536}.
К этому моменту военные диктаторы и их сторонники успели отойти от идей традиционного монархического консерватизма. Константин фон Гебзаттель, один из лидеров пангерманистов, предупреждал, что конец войны повлечет за собой “народное разочарование и озлобление”, если не будет аннексий: “Народ, разочарованный после всех своих достижений, поднимется. Монархия окажется под угрозой и может даже быть свергнута”. В германской политике произошла поляризация. Сторонникам мирных переговоров пришлось поддерживать и идею внутренних реформ — хотя бы для того, чтобы дать рейхсканцлеру возможность противостоять военным и чтобы ограничить возможности лобби тяжелой промышленности. Проблема заключалась в том, что эти силы пришли в Германии к власти только в октябре 1918 года — уже после того, как Людендорф лишил Германию последних остатков военных аргументов для переговоров. Как жаловался в июле 1917 года баварский полковник Мерц фон Квирнхейм:
Если бы генерал Людендорф (через посредство Гинденбурга) объявил: “Да, верховное командование тоже выступает за всеобщее избирательное право для Пруссии, потому что прусские солдаты его полностью заслужили!” — какое грандиозное впечатление это бы произвело. Полагаю, Людендорфа носили бы на руках, а все опасности забастовок и т. д. были бы устранены… Однако генерал Людендорф совершенно не умеет использовать политические идеи в военных целях {1537}.
Таким образом, круг — от внутренней политики к неудачной стратегии и обратно к внутренней политике — замыкается, и остается только сделать жизнеутверждающий вывод о том, что демократии воюют лучше, чем диктатуры.
Третьей — и, пожалуй, самой неожиданной — областью, с которой у немцев наблюдался провал, были новые военные технологии. Рейх внедрял их относительно медленно. Безусловно, Германия первой начала качественно укреплять траншеи, использовать пробивающие вражеские брустверы пули со стальными сердечниками и применять зажигательные снаряды против аэростатов наблюдения. Они также стали первой армией, применившей на поле битвы хлор (при Ипре 22 апреля 1915 года), хотя французы использовали гранаты с этилбромацетатом (фактически со слезоточивым газом) с начала войны, а сами немцы уже опробовали в Польше “Т-снаряды” с ксилилбромидом {1538}. Огнеметы также были германским новшеством, как и окопные минометы (грозные Minenwerfer) и стальные каски {1539}. Однако они отставали в трех ключевых вопросах. Хервиг писал, что Германии не хватало авиации, хотя простой подсчет самолетов, имевшихся у сторон весной 1918 года (3670 и 4500), явно не позволяет в полной мере оценить успехи цеппелинов и бомбардировщиков “Гота” в деле убийства, травмирования и запугивания британского гражданского населения, а также повреждения имущества {1540}. То же самое относится и к автомобильному транспорту. В 1918 году у немцев было около 30 тысяч автомобилей, в основном со стальными или деревянными шинами, против 100 тысяч автомобилей союзников, в основном с резиновыми шинами. К тому же немцы не производили достаточного количества танков. В 1918 году Германия выпустила только двадцать штук, причем многие из них быстро сломались. У союзников к тому моменту их было 800 {1541}. Парадоксально, что страна, до войны славившаяся своими техническими достижениями и мощью своей промышленности, не сумела выиграть Materialschlacht [44]. Еще одним технологическим промахом было отставание от Англии в области шпионажа: в частности, немцы не знали, что большая часть шифровок их флота перехватывается Адмиралтейством и расшифровывается в его криптоаналитическом подразделении, так называемой Комнате 40 {1542}.
Стратегия Антанты и союзников
Впрочем, у этой критики германской стратегии и дипломатии есть ряд слабых мест. Во-первых, многие считают, что у стран Антанты со стратегией было не лучше, чем у Центральных держав {1543}. Скажем, Лиддел Гарт доказывал, что Германию можно было бы победить, не втягиваясь в длительное и кровопролитное континентальное противостояние, если бы Англия чаще прибегала к стратегии непрямого воздействия. Для этого требовалось выделять больше солдат для таких мероприятий, как Дарданелльская операция {1544}. В свою очередь, Алан Кларк в книге “Ослы” даже утверждал, что Англия могла в принципе избежать использования сухопутных войск и, положившись исключительно на свою морскую мощь, заставить Германию покориться под воздействием голода {1545}.
