Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
Встреча с юностью
В доме отдыха я встретил товарища по школе летчиков, земляка, капитана Леонида Алексеевича Алексеева. Теперь мы с ним в поезде на Горький. Завтра будем в своих семьях, среди родных, близких. Поистине — не было бы счастья, да несчастье помогло. Без ранения — не бывать бы нам, дома.
В Балахну я приехал, еще не было и полудня. Кругом лес. Бревенчатый приземистый одноэтажный вокзал. В небе хотя и ни облачка, но солнце потускнело. С северо-востока, из города, черной широкой рекой льется дым от электростанции, работающей на торфу. Это одна из первых тепловых, пущенных по плану ГОЭЛРО в 1925 году.
Удивительно, и солнце сквозь пелену дыма светит блекло, и черная гарь ощущается не только дыханием, но и языком, а вот ничто не вызывает отрицательных эмоций. Наоборот, этот дым, как дым из трубы родного то дома, дохнул на меня бурлящей юностью. Вот уж действительно «дым отечества нам сладок и приятен»! Здесь мальчишкой в шестнадцать лет я работал на лесозаводе, здесь приняли меня в комсомол, отсюда осенью 1931 года я ушел в армию. Добровольцем.
Как сейчас, помню комсомольское собрание в клубе электростанции, горячее, вдохновенное. Обсуждали захват японскими милитаристами Маньчжурии. Как мы клеймили захватчиков! Тревожились: Маньчжурия — этап подготовки войны против нас. Приняли решение: в ответ на наглость империалистов усилим ударничество и поднимем работу в оборонных кружках. В заключение собрание обратилось ко всей молодежи с призывом вступать в Красную Армию добровольно. В числе добровольцев оказался и я.
Тогда мы, пять человек, по путевке комсомола поехали в Нижегородское пехотное училище. Увы, только у одного из нас приняли заявление. Остальным, как несовершеннолетним, посоветовали повременить годик-два.
Повременить? Нет! Там, на востоке, братья по классу бьются с империалистами, а нам повременить? Не согласны!
В юности иногда мелкая неудача в жизни кажется катастрофой, но нам не казалась. Мы с товарищем, изменив в метриках год рождения — 1914 на 1912 ^(четверку на двойку при старании легко исправить), помчались снова в Нижний Новгород. И снова неудача — опоздали. Прием закончен. Нужно ждать будущего года. Ждать? Не будем!. И мы пошли в Балахнинский райвоенкомат. Нас, добровольцев (тогда в армию призывали двадцати двух лет), зачислили красноармейцами в отдельный кавалерийский эскадрон.
А как рады мы были этому! На всю жизнь осталось в памяти 28 октября. Чеканя шаг в строю, мы шли от райвоенкомата до вокзала. От избытка чувств, что мы в армии, во всю силу пели:
С 28 октября 1931 года, как раз со дня моего семнадцатилетия, со дня начала военной службы, я стал старше на два года, и не только документально, по исправленной метрике, но и фактически. С армией кончилась беспечная юность, началась пора зрелости.
Через тринадцать лет я снова иду по этой дороге, мощенной крупным булыжником. Левее меня, на север, в сторону Городца, по-прежнему высятся черные дымящие трубы электростанции. Далее, похожие на горы Малого и Большого Араратов, виднеются два копра леса бумкомбината. Правее дороги, на юг, серой змейкой, вьется дымок картонной фабрики. Как это памятно! Кругом все старое, но и нечто новое. Здесь я расстался. с юностью. А, это уже для меня история.
Позади остались хлебозавод и больница, выстроенные в первую пятилетку. Началась сама Балахна, старая Балахна, одноэтажная, деревянная. С севера и юга ее поприжали громадины новостроек.
Я вышел к Волге. По ее берегу тянется последняя улица города — Кузнецкая. Дом № 37 Ольги Петровны Скворцовой, сестры моего отца. Я у нее жил, когда работал на лесозаводе. Женщина дородная, сильная, властная, но с мягким певучим голосом. Видимо, потому, что ей не довелось учиться, к образованным относилась с каким-то обожествлением. Когда умер муж и у нее на руках осталось пятеро детишек (четыре сына и дочь), она сделала все, чтобы дать им среднее образование. И дала.
Когда я бросил учебу в шестом классе, она была очень недовольна и называла меня нехристем. Очевидно, за то, что как-то спел частушку:
Открываю калитку во двор. Здесь все без изменений: сарайчик, баня, две скамейки, бочка с водой и сзади огород. Ольга Петровна, сильно нагнувшись, окучивала картошку.
— Здравствуй, тетя Оля!
Она неторопливо выпрямляется и долго, изучающе смотрит на меня. Хотя и здорово постарела, но еще крепкая старуха. Только лицо стало не такое гордое и красивое в своей гордости, как было раньше, а очень грустное, очень суровое и очень морщинистое.
— Не узнаешь, тетя Оля, нехристя-то?
Лицо на миг просветлело. Из крупных рук выпала мотыга.
— Видать, Арсентьюшка? Геро-ой?.. И бог сохранил… А моих… — И она поведала о своих сыновьях, ушедших в армию из этого дома. От двоих старших, Геннадия и Володи, служивших на западной границе, получила письма накануне войны, а потом как в воду канули — ни слуху ни духу; третий, Анатолий, недавно погиб; младший, Николай, после госпиталя — дома. Сегодня уехал по своим военным делам в Горький.
При рассказе — ни слезинки. Только голос сухой, с надрывом да в глазах окаменелое горе;. Его не растворят никакие слезы.
О войне, о смертях я как-то, шагая по юности, и забыл, но теперь везде смерть —. и на фронте и в тылу. От нее, видимо, как от самого себя, никуда не уйдешь.
Трудности военных лет сказывались всюду: паром сегодня не работает — нет солярки. Километра два отсюда — лодочный перевоз. Пошел туда по берегу. Здесь у меня была в 1933 году интересная встреча.
Тогда, как и сейчас, мне нужно было переехать через Волгу. Паром стоял на той стороне. Ждать, когда он придет сюда, не хотелось. Надеясь встретить какую-нибудь лодку и на ней переехать, я пошел по берегу. Ни души. Все на сенокосе. Жарко палило солнце. Сворачиваю в молодую рощицу, чтобы в тени деревьев подождать парома. Мне навстречу идет знакомая девушка. Я с ней учился в сельской школе и когда-то сидел за одной партой. Увидев меня в военной чуть щеголеватой кавалерийской форме со шпорами и с шашкой, она удивленно остановилась. «Не узнаешь?» — спросил я, радуясь встрече с подругой детства. Но вдруг вспомнил, что она дочка попа, — и настроение разом омрачилось. Она в это время, приветливо улыбаясь, подошла ко мне, крепко пожала руку и, видимо, хотела обнять, но я не позволил.
