История сыска в России, кн.1 - Кошель Пётр Агеевич (книга жизни txt) 📗
Таким образом, в передаче Спиридовича, бестактность Трусевича послужила основанием для Меньшиков а вновь переметнуться в лагерь революции.
Несколько иначе рассказывает о себе сам Меньшиков. В восьмидесятых годах, он, Меньшиков, имел какое-то отношение к революционным кругам. Он и его друзья, пишет Меньшиков, «собирались иногда потолковать о политике». Кружок этот был выдан полиции. Провокатором оказался Зубатов, только что начинавший тогда (и тоже в роли тайного агента) свою полицейскую карьеру.
«Разбираясь в обстановке своего ареста и „провала“ других лиц, – пишет Меньшиков, – я скоро пришёл к заключению, что неудачи революционеров часто являются результатом их собственных ошибок; что главная причина этих ошибок – почти полное незнание оружия врага; из этой предпосылки, естественно, вытекал один выход: чтобы избежать напрасной затраты сил, лишних жертв, необходимо прежде всего тщательно изучить средства, приёмы и систему борьбы противника, и что сделать это можно лучше всего, лишь находясь в его лагере…»
И Меньшиков добавляет: "Я задумал это сделать: «клин клином выыибают», – решил я.
Дальнейшая биография Меньшиков а – это триумфальное шествие по служебной лестнице. Начав свою карьеру в качестве простого филёра, он быстро дослужился до высоких чинов в Московском охранном отделении и далее – в особом отделе Департамента полиции.
Итак, согласно этой версии, Меньшиков рассматривал свою службу в «охранке», как своеобразную службу делу революции.
Нет особой нужды доказывать, выражаясь мягко, рискованность этих утверждений Меньшиков а. Приём этот, впрочем, совсем не новый, и практика знает не один случай, когда изобличённые провокаторы выставляли в виде оправдания именно эти доводы («пошёл в охранку, чтобы выведать приёмы её работы»). Разоблачать Меньшиков а и отыскивать причины, побудившие его избрать путь полицейской карьеры, нет большой нужды.
Ясно лишь одно: Меньшиков никогда не смог бы сделать головокружительной карьеры, если бы он своей энергичной работой не приносил действительной и значительной помощи политическому сыску.
Нам не известны все его заслуги перед правительством. Обнажая себя в многотомных литературных творениях, он весьма скупо говорит о своей собственной деятельности в борьбе с революцией.
В полицейский актив Меньшиков, во всяком случае, согласно его собственным признаниям, мы можем занести одно крупное дело, за которое, по свидетельству Спири-довича, он и получил «вне очереди» хороший орден и за которое, добавим мы от себя, он, несомненно, повысился в глазах своего начальства. Речь идёт о провале «Северного рабочего союза».
Организация эта оформилась в январе 1902 года, когда в Воронеже состоялся съезд представителей от отдельных губерний. «Северный рабочий союз» ставил своей задачей руководить рабочим движением в ряде смежных губерний (Владимирской, Костромской и Ярославской). Образование «Союза» – это попытка объединить силы социал-демократии на платформе «Покровского» течения.
О своём участии в ликвидации «Союза» Меньшиков писал в 1911 году в «Голосе социал-демократа»:
«В 1905 году я, состоя чиновником особых поручений при Московском охранном отделении, получил приказание выяснить „Северный рабочий союз“. Пользуясь явками и паролями, добытыми агентурным путём (перлюстрация химической шифрованной переписи искровцев), я явился под видом нелегального к так называемым „американцам“ – А.НЛюбимову и его товарищам, живущим в Воронеже, и, получив от них рекомендации, объехал в течение недели города Ярославль, Кострому и Владимир, где имел свидания с социал-демократическими деятелями (Варенцова, Богданов, Александровы, Багаев и др.). Результатом моего доклада по начальству была „ликвидация“, во время которой было арестовано несколько человек».
«Несколько человек» – это 51 член «Северного рабочего союза»…
«Поездка на север, – пишет дальше по этому поводу Меньшиков, – была тем крайним средством, к которому я обратился, чтобы скорее проникнуть в „святая святых“ охраны».
И Меньшиков проник туда. Через год он уже был в особом отделе Департамента полиции в Петербурге.
Оставляя в стороне побуждения Меньшикова, необходимо констатировать, что он тщательно и долго собирал материалы, документы, систематизировал их и в 1909 году явился за границу вооружённый фактами.
Но за границей он вёл себя по-прежнему странно. Он не открылся революционерам, не передал им своих знаний, методов и приёмов охранного дела, не передал им, наконец, и своих материалов и документов. Короче говоря, он «забыл» сделать то, что, согласно его словам, составляло цель его жизни. Как знать, не объяснялось ли это тем, что материалы и документы, скопированные им, представляли ценность не только для революционных партий, но и для царского правительства, обеспокоенного возможностью их публикации?
Именно этим, по нашему мнению, и надо объяснить ту сдержанность и осторожность, с которой Меньшиков стал оперировать своими документами за границей. Его поведение там заставляет думать, что он не столько помогал революционерам в изобличении провокаторов, сколько дразнил и пугал правительство, набивая себе цену.
Обосновавшись на юге Франции, он вызывал к себе на свидание представителей революционных партий, сообщая им весьма сухие и, как можно думать, не подтверждённые документами данные о провокаторах. Характерная деталь: меньшевикам он поставил условие, чтобы к нему не являлись ни Мартов, ни Дан, ни Троцкий. Сущность этой уловки весьма проста – Меньшиков боялся Дана, с которым встречался ранее (по делу провала «Союза»). Остальные две фамилии должны были завуалировать его боязнь встречи с Даном. На свидание с Меньшиков ым от меньшевиков поехал Горев-Гольдман. Свою встречу и разговор с Меньшиков ым он передаёт так:
"Я заявил ему, что раньше чем вступлю с ним в какие бы то ни было переговоры, я должен поставить ему один щекотливый вопрос.
– Спрашивайте, – сказал он, густо покраснев.
– Мы подозреваем, что вы – то самое таинственное лицо, которое в 1902 году провалило в качестве втершегося в организацию провокатора «Северный союз».
Меньшиков заметно побледнел, подумал минуту и ответил:
– Да, это я. Но я должен дать объяснения. Это единственный случай в моей карьере, когда я играл такую роль, и я стыжусь этого случая. Но это был необходимый шаг, чтобы заслужить доверие начальства и повыситься по службе, т. е. попасть в Петербург, в секретный отдел Департамента полиции, где сосредоточены все сведения о провокаторах. Кроме того, я принял все меры, чтобы выданные мной члены «Северного союза» отделались лишь административной ссылкой".
Как сказано выше, Меньшиков далеко не «с открытым сердцем» приехал в эмиграцию и весьма скупо делился с революционными партиями своими знаниями приёмов сыска и сведениями о провокаторах.
Анализируя, в частности, вышеприведённые заявления Бурцева и статьи в «Общем деле», мы неизбежно придём к выводу, что Бурцев не имел в своём распоряжении, т. е. не получил от Меньшикова ни одного документа, касающегося оплаты охранных услуг Серебряковой. Бурцев со слов Меньшикова излагает лишь содержание этих документов.
Но и не предъявляя документов, Меньшиков сумел заставить верить себе. Так, для проверки своих обвинений Серебряковой, Меньщиков предложил применить следующий метод: он сообщил Гореву интимный разговор, имевший место между Серебряковой и другими лицами, в том числе и Гурвич-Кожевниковой. Последняя свои впечатления по этому поводу передаёт следующим образом:
«В 1905 – 09 годах в Париже ко мне обратились Бурцев и т. Горев с просьбой дать кое-какие показания о работе в Москве в 1905 году. Между прочим, Бурцев меня спросил, не помню ли я… и тут он привёл мне довольно пространный разговор. Меня это ошеломило, так как он мне привёл мои собственные слова, и я ответила Бурцеву, что это слова мои. И если эти слова, целиком фразы, сказанные мною, с точным сохранением выражений, употреблённых мною иногда, если это известно „охранке“, то госпожа Серебрякова – провокатор. Я сказала Бурцеву, что определённо это утверждаю, так как весь переданный мне Бурцевым мой разговор, как известный „охранке“, мог быть ей передан только г. Серебряковой, так как когда я говорила ей это, то мы были с ней наедине, в её комнате, на её собственной квартире, в одном из переулков Пречистенки. Что разговор этот передан так точно, так подробно „охранке“, что могло передать в такой форме только лицо интеллигентное, в курсе революционных направлений и непосредственно „охранке“, т. е. сама Серебрякова. Трудно было предположить, что тут были посредники или какой-нибудь неразвитой шпион или филёр. И я утверждаю, что только она сама могла это сделать. Как будто разговор немедленно записан и затем передан, так он правильно и точно был передан».
