Воспоминания - Шпеер Альберт (книги без регистрации .txt) 📗
Через девять дней Геббельс снова пригласил к себе меня вместе с Функом и Леем. Превосходящее по своим масштабам все разумные пределы здание производило мрачноватое впечатление. Подавая пример в кампании «тотальной войны», Геббельс распорядился закрыть все парадные помещения, а в используемых холлах и комнатах вывинтить большинство лампочек. Нас провели в один из малых кабинетов площадью в 40-50 квадратных метров. Слуги в ливреях сервировали французский коньяк и чай. Геббельс приказал им нас не тревожить. «Так дальше невозможно, — начал он. — Мы сидим здесь в Берлине, Гитлер не слышит, что мы думаем о сложившемся положении, я совершенно не могу на него политически влиять, не могу даже доложить ему о самых неотложных делах в моей области. Все проходит через Бормана. Надо добиться, чтобы Гитлер чаще приезжал в Берлин». Внутреннюю политику, продолжал Геббельс, он совсем выпустил из рук. В ней господствует Борман, умеющий поддерживать в фюрере иллюзию, что тот по-прежнему сохраняет руководство. Борман только тешит свое тщеславие, а вообще-то он доктринер и представляет собой большую опасность для разумного пути. Первым делом необходимо ограничить его влияние!
Вопреки обыкновению, Геббельс на этот раз не пощадил своими критическими высказываниями и самого Гитлера: "У нас не только «кризис руководства», но, строго говоря, и «кризис руководителя» (5). Для него, прирожденного политика, непостижимо, что Гитлер поступился политикой, этим важнейшим инструментом, в пользу по сути своей менее важного командования на театрах военных действий. Мы могли только соглашаться — никто из присутствующих не мог сравниться по политическому весу с Геббельсом. Его критический настрой еще раз показал, чем в действительности был для нас Сталинград. У Геббельса зародились сомнения в звезде Гитлера и, стало быть, в его победе. И у нас — тоже.
Я еще раз изложил свое предложение возвратить Геринга в должность, которая в начале войны была для него специально создана. Ведь налицо была государственно-правовая конструкция, обставленная всеми полномочиями, даже правом без привлечения Гитлера издавать законы. С ее помощью можно было бы взломать позиции власти, узурпированные Борманом и Ламмерсом. Они вынуждены были бы подчиниться этой инстанции, возможности которой из-за инертности Геринга остались нераскрытыми. Поскольку же после инцидента с рестораном Хорхера Геббельс и Геринг надулись друг на друга, присутствующие попросили меня переговорить с Герингом по этому вопросу.
То, что выбор пал на этого человека, уже в течение ряда лет жившего апатично и роскошно, в свое удовольствие, не может не удивить сегодняшнего наблюдателя — ведь мы предпринимали последнюю попытку мобилизовать все наши силы! Но Геринг не всегда бывал таким, и репутация человека, хотя и склонного к мерам принуждения, но энергичного и умного, каким он был во времена разработки четырехлетки или создания люфтваффе, еще сохранялась. Я не считал исключенным, что, почувствовав вкус к идее, он мог бы вновь отчасти обрести свою прежнюю, не знающую удержу кипучесть. А если — и нет, то такой орган, как Имперский совет по делам обороны все равно может стать тем инструментом, который принял бы радикальные постановления и решения.
Оглядываясь назад, только сейчас я понимаю, что оттеснение от власти Бормана и Ламмерса вряд ли что-либо изменило бы в ходе вещей. Потому что курс, который мы хотели провести, не мог воплотиться в жизнь свержением секретарей Гитлера, а только и исключительно — через оппозицию ему самому. Но это было абсолютно вне мыслимого для нас. Вместо этого мы, скорее всего, удайся нам восстановить наши личные позиции, которым угрожал Борман, были бы снова готовы поддерживать Гитлера в его тупиковой политике и, вероятно, — с еще большим рвением, чем это происходило при Ламмерсе, на наш взгляд, слишком осторожничающем, и при Бормане, погрязшем в интригах. Нам представлялись важными минимальные индивидуальные нюансы, это происходило оттого, что все мы вращались в изолированном тесном мирке.
Это было первый раз, когда я вышел из своей резервной позиции спеца, чтобы включиться в политику. Я всегда старательно этого избегал, но теперь, когда этот шаг был сделан, то произошло это не без определенной внутренней логики. Было бы заблуждением полагать, что я мог сосредоточиться исключительно на профессиональных задачах. В авторитарной системе, если ты хочешь удержаться в руководящей группе, неумолимо вовлекаешься в политическую борьбу за рычаги власти.
Геринг надолго засел в своей летней резиденции в Оберзальцберге. Как я узнал от Мильха, разобиженный тяжкими упреками Гитлера за руководство люфтваффе, он удалился в длительный отпуск. Он сразу же согласился принять меня на следующий же день, 28 февраля 1943 г.
Атмосфера нашей многочасовой беседы была вполне дружеской, непринужденной, вполне соответствовавшей обстановке относительно небольшого дома. Я был как-то озадачен — и это врезалось в память — его ярко-красным маникюром и заметно подкрашенным лицом, тогда как огромная рубиновая брошь на зеленом бархатном шлафроке меня уже давно уже не удивляла.
Геринг спокойно выслушал мое сообщение о нашем совещании в Берлине и наше предложение. Время от времени он вытаскивал из кармана неоправленные драгоценные камешки и медленно пропускал их между пальцами. Его, казалось, радовало, что мы вспомнили о нем. Он также усматривал в тенденциях, проявившихся в связи с возвышением Бормана, опасность и согласился с нашими планами. Только против Геббельса он был настроен очень резко из-за известного эпизода. Тогда я предложил ему пригласить к себе министра пропаганды и обсудить основательно наш план и с ним лично.
Геббельс прибыл в Берхтесгаден уже на следующий день, где я проинформировал его о результатах встречи. Вместе мы отправились к Герингу. Я предпочел удалиться, а они оба, хотя между ними сохранялась постоянная напряженность, выговаривались. Когда меня снова подключили к беседе, Геринг потирал от удовольствия руки, прдвкушая предстоящую борьбу; он старался подать себя с самой привлекательной стороны. Прежде всего следует усилить Совет министров по вопросам обороны Рейха по его персональному составу. Геббельс и я должны стать его членами. То, что мы не были ими до сих пор, только доказывало ничтожность этого органа. Обсудили и необходимость сменить Риббентропа: министр иностранных дел, который по должности своей должен был бы склонить Гитлера к более разумной политике, является сейчас всего лишь рупором Гитлера и потому неспособным в неблагоприятной военной обстановке находить политические решения.
