Сталин - Волкогонов Дмитрий Антонович (версия книг .TXT) 📗
Другая причина кроется в волюнтаристско-волевых чертах характера генсека. Коллективизация, настоящая революция в сельском хозяйстве - эта кровавая революция сверху - началась в целом лучше, чем ожидали, чем предполагал Бухарин. Сводки, реляции, доклады с мест, информация аппарата постепенно убеждали Сталина, что при соответствующем нажиме наметки, связанные с коллективизацией, могут быть радикально пересмотрены. А самое главное: этот путь, по мнению Сталина, обещал быстрое преодоление зернового кризиса. А он, кризис, нарастал. Сталин все чаще говорил в узком кругу:
- Без решительного перелома в деревне хлеба у нас не будет.
Ему в этом охотно поддакивали Молотов и Каганович. У Сталина исподволь, но неуклонно зрела идея сократить сроки переустройства сельского хозяйства в 2 3 раза. Когда же нажим вызвал глухое, но широкое сопротивление крестьянства, особенно кулака, неожиданно пришло "гениальное" решение ускорить его "ликвидацию как класса" чисто административными, политическими методами.
Споры в Политбюро по этому вопросу стали еще жарче. Повторю, Сталина всецело поддерживали Молотов и Ворошилов. Бухарина - Рыков и Томский. Сторонники Бухарина были тоже за коллективизацию и за "наступление на кулака", но без экспроприации и насилия. Они верили в конечном счете в эффективность экономических методов давления. Колебались Калинин, Рудзутак, Микоян, Куйбышев. Кто знает, разберись они лучше в ситуации, поддержи линию Бухарина, и многое могло пойти по-иному. Ведь Бухарин не был против ни индустриализации, ни коллективизации, он был не согласен прежде всего с силовыми методами решения этих исторических задач. А это не мелочь: речь шла о людях. В конечном счете, рассуждал Бухарин, все преобразования должны служить человеку, социализму, а не наоборот! Но интеллектуальная совесть у тех членов Политбюро, от которых зависело принятие оптимального (а не обязательно радикального!) решения, не была столь утонченной, как у Бухарина. Еще один шанс совести был упущен. Как сказал Цезарь после одного из сражении с Помпеем: "Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было кому побеждать"296. Даже Троцкий, наблюдавший теперь со стороны борьбу в Политбюро, сказал своим помощникам: "Правые могут затравить Сталина", имея в виду, что в их распоряжении пост главы правительства, руководство профсоюзами, теоретическое лидерство. Шанс был... Хотя, пожалуй, это было скорее стремление выдать желаемое за действительность. Неустойчивый баланс длился недолго, хотя одно время многим действительно казалось, что умеренная линия Бухарина одержит верх. Но Сталин уже тогда был непревзойденным мастером доводить свое решение до конца.
Рыков, ставший преемником Ленина на посту Предсовнаркома, и Томский почти бессменный руководитель советских профсоюзов - не видели в Сталине бесспорного лидера, а Бухарина поддерживали не из личных соображений, а, что называется, по убеждению. Попытки Сталина повлиять на их взгляды успеха не имели. Однажды Пятаков назвал Рыкова и Томского "убежденными нэпистами". Думается, что это соответствует действительности. Но вся беда в том, что борьба против Сталина шла в стенах кабинетов, в самом узком кругу. Добавлю к этому, что для Бухарина и его сторонников опасность прослыть "фракционерами" не была отвлеченной. Но Бухарин, будучи глубоко убежденным в гибельности аграрного курса Сталина, не нашел путей более широкой опоры на тех, кто не принял насилия, диктаторства, "чрезвычайных мер". Бухарин пробовал вернуться к спокойному диалогу со Сталиным - тот принимал его на условиях полной капитуляции. Опальный лидер мучительно размышлял: "Иногда я думаю, имею ли я право молчать? Не есть ли это недостаток мужества?"297 Но сказать - да, не хватает мужества - не смел. Уважая, а затем и презирая Сталина, Бухарин до конца своих дней надеялся, что к тому вернется благоразумие, порядочность, терпимость... Мы знаем теперь, что эти надежды были абсолютно напрасными.
Резко ухудшились отношения Сталина и Бухарина после публикации 30 сентября 1928 года на страницах "Правды" знаменитой статьи Бухарина "Заметки экономиста". В ней упрямый Бухарин (Ленин когда-то называл Бухарина "воском", а тот доказывал Сталину, что черепаха потому такая твердая, что она... мягкая) вновь утверждал необходимость и возможность бескризисного развития и промышленности, и сельского хозяйства. Любые другие подходы в решении экономических проблем Бухарин назвал "авантюристическими". "У нас должен быть пущен в ход, сделан мобильным максимум хозяйственных факторов, работающих на социализм, - писал Бухарин. - Это предполагает сложнейшую комбинацию личной, групповой, массовой, общественной и государственной инициативы. Мы слишком все перецентрализовали".
Через неделю Политбюро осудило это выступление Бухарина, и Сталин перешел в решительное наступление. В долгих жестких дискуссиях в Политбюро компромисса найти уже не могли. Многие заседания не протоколировались, а записывались лишь решения. Они свидетельствовали о том, что Сталин все больше одерживал верх. Бухарин остался в меньшинстве. В ряде пунктов пошел на уступки Рыков. Заколебался Томский. Сталин стал требовать, чтобы Бухарин "прекратил свою линию торможения коллективизации". В острой перепалке Бухарин запальчиво назвал Сталина "мелким восточным деспотом". Сталин не ответил на выпад, но для себя твердо решил: "Он больше мне не нужен".
Натянутые отношения все ухудшались. Но еще прежде, видя, что позиции "умеренных" слабеют, Бухарин совершил, казалось, необдуманный шаг. Придя неожиданно 11 июля 1928 года к Каменеву на квартиру, он фактически попытался установить нелегальные отношения с бывшей оппозицией, которую ранее сам помог Сталину разгромить. После Бухарин еще дважды побывал у Каменева. Встречи были наедине. О чем долго говорили два бывших соратника Ленина, видимо, мы никогда точно не узнаем. Правда, в записях Каменева, как утверждал Троцкий, говорилось, что Бухарин был и взбешен, и подавлен. Он без конца повторял, что "революция погублена", что "Сталин - интриган самого худшего пошиба", он уже не верил, что можно что-либо изменить. Характерно, что содержание этого разговора сторонники Троцкого распространили в подпольной листовке, датированной 20 января 1929 года. За подлинность этих данных, естественно, ручаться нельзя.
