Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943 - Редер Эрих (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗
В ходе Нюрнбергского процесса многие бывшие адмиралы старого германского императорского флота, хорошо известные в Англии, направили свои петиции британскому флоту с просьбой вступиться за адмирала Дёница и меня. Многие офицеры германского военно-морского флота, находясь в плену и пребывая в британских и американских лагерях для военнопленных, также массово ходатайствовали в отношении нас. Помимо прочего, они заявляли, что считают своим долгом защитить честь своих погибших и раненых товарищей и не могут поверить, что офицеры союзнических флотов смогут согласиться с обвинением, что германский флот сражался как пиратский.
Когда в зале заседаний Нюрнбергского трибунала зачитывался приговор, при этом присутствовал адмирал лорд Эндрю Б. Каннингхем, в то время бывший первым лордом британского адмиралтейства. Несколькими днями спустя адвокат Дёница переговорил с ним по поводу петиций за помилование германских офицеров военно-морского флота. Лорд Каннингхем посоветовал ему передать эти петиции непосредственно британскому адмиралу, входившему в Контрольный совет по Германии, и проинформировал последнего, что он, лорд Каннингхем, сам посоветовал сделать это. Этот поступок невозможно расценить иначе, как поддержку лордом Каннингхемом этих петиций.
Адмирал Каннингхем побывал в Берлине в декабре 1938 года как один из британских представителей флота, уполномоченных вести переговоры с германским Верховным командованием флота по поводу изменений англогерманского морского соглашения 1935 года. Мы тогда поставили в известность британское адмиралтейство, что, в соответствии с положениями этого соглашения, мы намереваемся построить два крейсера и довести численность нашего подводного флота до 100 процентов от британского подводного флота, как это было позволено соглашением. Переговоры прошли без малейшего препятствия. После их завершения как адмирал Каннингхем, так и я выразили свои надежды, что война между нашими двумя странами никогда не случится. Я убежден, что он высказал это столь же искренне, как и я.
К сожалению, нашему взаимному желанию не суждено было сбыться. Когда, всего восемь месяцев спустя, война все-таки разразилась, адмирал Каннингхем, один из самых выдающихся британских офицеров флота, пошел сражаться за свою родину – как и я за свою.
Глава 22. Шпандау – и возвращение домой
Почти сразу же после того, как Международный военный трибунал в Нюрнберге вынес свой приговор, он был приведен в исполнение. Хотя режим содержания во время процесса был достаточно суров, теперь он стал еще более жестким. Чтобы встретиться со своим адвокатом доктором Симерсом, меня выводили в переговорную комнату прикованным наручником за правую руку к руке моего солдата-охранника. Если во время нашей встречи мне требовалось подписать какую-нибудь бумагу, то охранник должен был двигать рукой в такт со мной. Как и другие обвиняемые, приговоренные к тюремному заключению, я был острижен наголо и переодет в тюремную робу.
Мне тогда шел уже семьдесят первый год.
Затем 18 июля 1947 года вместе с моими товарищами по заключению, бароном фон Нейратом, адмиралом Дёницем, Рудольфом Гессом – бывшим заместителем Гитлера, Вальтером Функом – бывшим президентом Рейхсбанка, министром вооружений Шпеером и руководителем гитлерюгенда фон Ширахом, я был переведен в Шпандау, военную тюрьму четырех союзных держав.
Жизнь в Шпандау весьма отличалась от жизни во внешнем мире, от которой мы были теперь совершенно отрезаны. Один раз в месяц нам разрешалось написать одно короткое письмо, проходившее цензуру; мы также могли получить одно короткое письмо – и оно также проходило цензуру. Довольно часто поступающие письма вообще не передавались нам или передавались в изуродованном цензурой виде – из них были вырезаны большие куски. Письма же, написанные нами, часто передавались на почту слишком поздно для того, чтобы дать возможность нашим родным отправить ответы на них ко дню, отведенному для цензуры.
Раз в два месяца нам разрешалось иметь свидание с одним из членов наших семей, но это свидание длилось не более пятнадцати минут. Моя жена смогла увидеть меня в первый раз только 15 марта 1950 года. Как я уже упоминал, она находилась в заключении в концентрационных лагерях – сначала в Заксенхаузене, а потом в Оберурзеле – вплоть до 1 сентября 1949 года. Почему ей и моему сыну Гансу не было позволено побывать у меня в Шпандау до марта 1950 года, никто никогда не объяснил.
В Шпандау заключенный во время свидания был отделен от своего посетителя частой двойной металлической решеткой. Но даже при этом справа и слева от заключенного сидели переводчики, а при свидании присутствовали офицеры от четырех держав, часто прерывавшие разговор.
Внутри же тюрьмы нам, заключенным, не позволялось общаться друг с другом, и вплоть до лета 1954 года любой разговор во время таких занятий, как уборка помещений, клейка бумажных пакетов или работа в саду тюремного дворика, был строжайше запрещен.
Я предпочел бы не описывать отдельные детали тюремной жизни в Шпандау, пока другие заключенные еще остаются там. Но я хочу сказать, что я не питаю неприязни к британским, французским, американским или русским солдатам, которые охраняли нас; они лишь выполняли приказы. А ни западные демократии, ни Советский Союз не позволят солдату не выполнять воинские приказы. Офицеры-медики, служившие в тюрьме, выполняли свои медицинские обязанности вполне корректно и без личной неприязни к нам. Французские капелланы в тюрьме заслужили нашу особую признательность за гуманность, с которой они выполняли свои функции в пределах того узкого коридора, который был им оставлен. Но, поскольку нам не было позволено общаться с ними, было невозможно получить у них духовное утешение и совет.
Международный военный трибунал в Нюрнберге был единственным в своем роде учреждением во всей истории юриспруденции. В отличие от любого другого суда любой западной страны он не имел над собой вышестоящего надзорного органа или апелляционного суда. Даже Контрольный совет по Германии не обладал над ним верховной властью. Он мог осуществить смягчение приговора, но не сделать его более суровым. Именно по этой причине было отклонено мое ходатайство о замене пожизненного заключения на расстрел. Но даже в этом отношении Контрольный совет вскоре прекратил «контролировать», для других же практических надобностей он просто перестал существовать. Тюрьма Шпандау и ее администрация, созданная в военной форме для исполнения приговора суда, остались единственной деятельностью четырех держав-победительниц, которая продолжала существовать. Она представляла своего рода уникальный контраст тому расколу, который произошел во всех других отношениях между Востоком и Западом. Но поскольку так и не существовало никакого вышестоящего органа, к которому можно было бы апеллировать – хотя таковой должен был быть создан в соответствии с решениями Нюрнбергского трибунала, – условия содержания в тюрьме часто становились более тяжелыми.
Тюремные стены и тишина в наших камерах-одиночках, окружавшие нас в Шпандау, давали заключенным возможность и стимул для раздумий. В эти долгие, медленно тянувшиеся годы я часто с признательностью думал о своих родителях и учителях, которые внушили мне твердую христианскую веру, так поддерживавшую меня в жизни. Эта вера теперь хранила меня от отчаяния, поскольку я был убежден в своей невиновности перед человечеством.
В своих мыслях я постоянно возвращался к моей жене и моему сыну, о которых очень беспокоился. Я благодарил Бога, что мой Ганс достойно определился в жизни, хотя моя судьба тяжким бременем легла и на его плечи. Его поддерживали наши верные друзья. Поскольку какая-либо деятельность в сфере агрономии была невозможна в обстоятельствах, в которых он оказался, он был вынужден отказаться от избранной им профессии фермера, в которой уже много преуспел, работая после окончания агрономического факультета в больших поместьях в Силезии и Шлезвиг-Гольштейне. Но благодаря помощи нашего старинного друга доктора Репке он смог получить перспективную должность на металлургическом заводе в Липпштадте, что в Вестфалии, и вновь обрел уверенность в будущем. Я испытал громадное утешение, когда узнал, что он смог воссоединиться с моей женой. Однако его ранняя смерть оборвала все надежды.
