Избранные произведения о духе законов - Монтескье Шарль Луи (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
ГЛАВА Х
Продолжение той же темы
Так как только нетерпимые религии ревностно стремятся водвориться в чужих странах (ибо религия, которая может терпеть другие религии, мало заботится о своем распространении), то в тех случаях, когда государство вполне довольно своей религией, гражданский закон поступит очень хорошо, воспретив водворение в стране иной религии.
Вот основное правило для политических законов в деле религии: когда государство может вполне свободно принимать или не принимать у себя новую религию, не надо допускать, чтобы она водворилась в нем, но раз она уже водворилась, надо ее терпеть.
ГЛАВА XI
О перемене религии
Государь, предпринимающий в своем государстве уничтожение или перемену господствующей религии, подвергается большой опасности. Если правление его деспотическое, он рискует вызвать этим революцию скорее, чем каким бы то ни было другим насилием, ибо последнее в государствах этого рода никогда не бывает новостью. Революция происходит оттого, что государство не в состоянии переменить веры, нравов и обычаев сразу и так же быстро, как государь может издать свой указ о введении новой религии.
Кроме того, старая вера тесно связана с государственным устройством страны, а новая чужда ему, старая вера соответствует климату, а новая часто отказывается принимать его во внимание. Мало того, граждане получают отвращение к своим законам, проникаются презрением к существующему правительству, твердая уверенность в истинности одной религии заменяется сомнением в истинности обеих. Словом, государство приобретает, по крайней мере на некоторое время, дурных граждан и дурных верующих.
ГЛАВА XII
Об уголовных законах
Следует избегать применения уголовных законов в вопросах религии. Правда, они внушают страх, но так как религия имеет свои уголовные законы, которые также внушают страх, то один страх подавляется другим, и от их противоречивого действия душа человека ожесточается.
Религия располагает столь великими угрозами и обещаниями, что, когда они овладевают нашим сознанием, какие бы средства ни употребляли гражданские власти, чтобы заставить нас от нее отказаться, нам кажется, что, отнимая ее, нам ничего не оставляют, а оставляя, ничего не отнимают.
Те, кто вызывает в душе человека эти высокие чувства, приближая его к тому моменту, когда они приобретают для него наибольшее значение, всего менее могут рассчитывать, что он откажется от своих религиозных убеждений. В борьбе с религией вернее действуют всякого рода милости, жизненные удобства, надежда на богатство — вообще не то, что возбуждает подозрительность, а то, что дает забвение, не то, что приводит в негодование, а то, что побуждает к равнодушию, когда новые страсти начинают воздействовать на нашу душу, а те, которые вызываются религией, молчат. Общее правило: в деле перемены религии можно добиться большего уговорами, чем наказаниями.
Свойства человеческого духа обнаруживались и по отношению к формам наказаний, которые в этих случаях применялись. Стоит только вспомнить о религиозных гонениях в Японии, когда жестокие казни вызывали более сильное негодование, чем медленно действующие наказания, которые более утомляют чувство, чем возмущают его, и которые, однако, труднее переносятся именно потому, что кажутся менее тяжелыми.
Словом, в истории мы находим достаточно доказательств тому, что карательные законы в данном случае достигали только одного результата — физического истребления.
ГЛАВА XIII
Почтительнейшее заявление инквизиторам Испании и Португалии
Восемнадцатилетняя еврейка, сожженная на последнем аутодафе в Лиссабоне, послужила поводом к составлению нижеследующего заявления. Но мне кажется, никогда не было написано ничего более бесполезного: когда приходится доказывать столь очевидные истины, можно быть заранее уверенным, что никого не убедишь.
Автор объявляет, что, хотя он и еврей, но уважает христианскую веру и достаточно любит ее, чтобы лишить нехристианских государей благовидного предлога к ее преследованию.
«Вы жалуетесь, — говорит он инквизиторам, — что японский император приказывает сжигать на медленном огне всех христиан в своих владениях. Но он вам ответит: мы поступаем с вами, которые веруют не так, как мы, так же, как вы поступаете с теми из вас, которые веруют не так, как вы. Вы можете жаловаться только на собственную слабость, которая мешает вам истребить нас и дает нам возможность истреблять вас.
Но надо признаться, что вы несравненно более жестоки, чем японский император. Вы убиваете нас, которые веруют в то, во что и вы веруете, за то, что мы не веруем во все то, во что вы веруете. Мы исповедуем веру, которая, как вам известно, была в прежнее время угодна богу. Мы думаем, что бог и теперь еще любит ее, а вы — что он ее более не любит, и потому, что вы так думаете, вы предаете огню и мечу тех, кто держится столь простительного заблуждения, что бог продолжает любить то, что он любил.
Вы жестоки с нами, но еще более жестоки с нашими детьми. Вы сжигаете их, потому что они следуют наставлениям тех, кого согласно требованию естественного закона и законов всех народов они должны чтить наравне с божеством.
Вы лишаете себя преимущества, которое дает вам над магометанами способ, которым они распространяли свою веру. Когда они хвалятся числом ее последователей, вы возражаете, что эти последователи приобретены силой и что мусульмане распространили свою религию мечом, зачем же вы водворяете вашу огнем?
Когда вы призываете нас к себе, мы указываем вам на тот источник, своим происхождением от которого вы так гордитесь. Вы отвечаете нам, что ваша религия новая, но имеет божественное происхождение, и вы доказываете это тем, что она была распространена языческими гонениями и кровью мучеников. Но теперь вы берете на себя роль Диоклетиана и заставляете нас принять вашу роль.
Мы заклинаем вас не всемогущим богом, которому и вы, и мы служим, но Христом, который, как вы нам говорите, принял образ человеческий, чтобы показать вам пример, которому вы могли бы следовать, — мы заклинаем вас поступать с нами так, как поступал бы он сам, если бы находился еще на земле. Вы требуете от нас, чтобы мы были христианами, а сами не хотите быть ими.
Но если вы не хотите быть христианами, то будьте по крайней мере людьми, поступайте с нами так, как вы поступали бы, если бы вами управлял только слабый свет правосудия, который дала нам природа, и у вас не было бы ни религии, чтобы руководить вами, ни откровения, чтобы просвещать вас.
Если небо так возлюбило вас, что открыло вам истину, то этим оно даровало вам великую благодать, но разве детям, получившим наследие отца, прилично ненавидеть детей, которые его не получили?
Если вы обладаете этой истиной, не скрывайте ее от нас вашим способом предлагать ее нам. Свойство истины — ее власть над человеческим сердцем и умом, а не то бессилие, которое вы сами признаете, заставляя нас принять ее под угрозой казней.
Если вы благоразумны, вам не следует лишать нас жизни за то, что мы не хотим вас обманывать. Если ваш Христос есть сын божий, мы надеемся, что он вознаградит нас за то, что мы не хотим осквернять его таинства, мы надеемся, что бог, которому служим и мы, и вы, не накажет нас за то, что мы подвергаемся смерти ради веры, которую он нам некогда дал, только потому, что мы и теперь еще верим, что это он нам дал ее.
Вы живете в таком веке, когда свет просвещения достиг невиданной до сих пор силы, когда философия озарила умы и распространилось нравственное учение вашего евангелия, когда лучше определены взаимные права людей и авторитет совести одного человека над совестью другого человека. Поэтому если вы не откажетесь от ваших старых предрассудков, — предрассудки же эти, если вы не остерегаетесь их, превращаются в страсти, — то придется признать, что вы неисправимы, не доступны ни просвещению, ни наставлению, и останется только пожалеть несчастный народ, который вручает власть над собою таким людям, как вы.
