Повести - Рубинштейн Лев Владимирович (читать книги полностью .txt) 📗
Это государев Печатный двор.
Маленький, толстый, живой человечек прыгал между лужами и кучами мусора, помогая себе палкой и придерживая рукой на голове треуголку. Он постучал рукояткой палки в наглухо запертые ворота Печатного двора.
— Кто там? — спросил низкий голос.
— Киприанов Василий, библиотекарь.
Открылась прорезанная в воротах дверца. Маленького человечка на Печатном дворе знали. Сторож поклонился ему низко.
— С чем пожаловать изволили?
— Як Ефремову, словолитцу, по делу типографскому, — важно проговорил Киприанов.
— Пожалуйте, сударь, в литейную. Они там с утра с мальчишкой.
— С каким мальчишкой?
— С новым. Не иначе, как в справщики его обучают…
Это была шутка. Справщиками на московском Печатном дворе были люди учёные, знающие не только российскую словесность, но и греческую и латинскую. Они проверяли тексты книг перед печатанием и отвечали за их содержание.
У Михаила Ефремова в литейной и в самом деле находился мальчик лет двенадцати, с вихрастой светлой головой и ясными голубыми глазами. На нём была холщовая рубаха, кое-как подпоясанная верёвкой. На ногах были громадные, поношенные сапоги с загнутыми вверх носками. Он забился в угол и оттуда насторожённо разглядывал мастерскую.
Здесь всё было ему ново: и большая печь, в которой горел яркий огонь; и набор ковшей; и множество инструментов, больших и маленьких; и верстаки, возле которых суетились помощники Ефремова; и сам мастер Ефремов, в кожаном фартуке, с волосами, подвязанными ремешком, с седоватой бородой, расчёсанной «лопатой», большой, рыхлый, с угловатым смуглым лицом, на котором проницательные глаза светились, как угольки.
Киприанов снял с головы треуголку и долго, церемонно раскланивался с хозяином. Ефремов отвечал коротко и устало поклонился один раз и молча вперил в гостя свои светлые глаза.
— Нынче бороду на Москве не скоро сыщешь, — заметил Киприанов.
Ефремов махнул рукой.
— Заплатил, — сказал он, — медною монетою. Ярлык выдали. Хожу в бороде. А о том, что в казну за бороду заплачено, ношу ярлык на шее. Нынче вот как! А?
— Изрядно, — усмехнулся Киприанов, — обрить, оно вроде дешевле…
— Куды мне, старику, бороду брить? Я от молодых лет у верстака, при печатных станах. И штыховал (гравировал), и печатал, и буквы делал. Наше дело важное на Руси — книги делаем. Как же мне без бороды?
— Честь и слава, — сказал Киприанов, проводя рукой по своему гладко выбритому подбородку, — однако и мы ландкарты и таблицы неплохо делаем в нашей новой типографии, и притом бороды не носим — мешает… Вспомни, как его царское величество повелел: Ефремова, словолитца, перевесть в новую гражданскую типографию, что под смотрением господина генерала Брюса… А ты где? Что тебе возле попов-то на старом Печатном дворе околачиваться?
Ефремов с отчаянием замахал теперь уже обеими руками.
— Поликарпов не отпустит! Об этом ему и слова не молвить! Затопчет ногами и прогонит. Он с норовом…
— Вот и выходит не по царской воле, — заметил Киприанов.
— Я человек мастеровой. Поликарпов — мой начальник. Велено мне оставаться на Печатном дворе, а к вам с Брюсом под начало не идти. Да и дело у меня нынче великое. Не время место менять.
— Азбука?
— Она.
— Покажи!
— Не велено показывать.
— Нашёл кого бояться! Я всё и так знаю. Я сам типографщик да ещё и библиотекарь. Сии литеры сочинял сам его величество. А привёз их из военного походу племянник твой поручик Павел Ефремов в сумке под царскою печатью.
— Верно, так, — смущённо сказал словолитец, — и мальчишку заодно… — Он кивнул головой в сторону Алеся. — Племянник мой хотел было определить его в навигацкую школу…
— Взяли?
— Не взяли. Поликарпов говорит: «Навигацкая школа не есть для детей крестьянских». Да и в грамоте малый плох, хотя четыре буквы и выучил.
— Эй, послушай, — сказал Киприанов, как бы осенённый внезапной мыслью, — отдай парнишку монахам!
— Зачем? — сердито спросил Ефремов.
— Ты стар и вдов. Куда тебе с детьми возиться?
— Не пойду в монахи, — неожиданно сказал мальчик.
Оба собеседника посмотрели на него с удивлением.
— Кто тебя спрашивает? — сказал Киприанов. — Ты кто?
— Государева Преображенского полка поручика Павла Ефремова слуга.
— Не по годам боек, — проговорил озадаченный Киприанов.
Словолитец улыбнулся.
— И разумом горазд, — добавил он. — Что бы из него печатника сделать?
Киприанов захохотал.
Алесь вздрогнул. Так точно смеялся Тимоха, подручный поручика Ефремова, когда Алесь попросился в Москву.
— Печатника! Ты у Поликарпова спроси. Он ногами затопает!
— И спрошу, — сердито отвечал Ефремов.
— Да грамоте его обучи. Ещё как сказать, научится ли…
— Может статься, и научится, — сказал Ефремов, — я уже давно учеников ищу.
Киприанов достал из-за обшлага своего кафтана клетчатый платок и тщательно вытер лицо.
— Развеселил ты меня, Михаила Ефремыч, — проговорил он, — но не во гнев тебе будь сказано: грамота есть наука, она не для крестьянских сынов сотворена.
— И мы с тобой не боярские сыны, — отвечал Ефремов, — я из московских посадских, а ты из тяглых людей Кадашевской сотни. Однако книги строим и азбуки льём.
Аицо Киприанова сразу стало серьёзным.
— Так что же, покажешь новую азбуку-то?
Ефремов направился к бочке и тщательно вымыл руки. Потом подошёл к шкафчику, отпер его, перекрестился и обеими руками вынул лист.
На этом листе столбиком были изображены буквы — чёрные, жирные, узорные, с завитушками, похожие на вышивку.
— Уставные буквы знаешь, — сказал Ефремов, — а гляди рядом. Рядом были изображены другие буквы — тонкие, ясные, стройные.
— Новая российская азбука, — торжественно произнёс словолитец. Киприанов просиял. Как-никак, а был он типографщик, и книжник, и великий знаток своего дела.
Он вытащил из внутреннего кармана увеличительное стекло в роговой оправе и стал изучать буквы.
— «Аз» хорош, — бормотал он, — «буки» хорош… «Покой» толстоват… «Рцы» недовольно хорош, узок…
— Ты без стекла смотри, — сказал Ефремов. — Они для того и сделаны, чтоб разом видно было всякому зрячему человеку.
— Хороши! — вздохнул Киприанов. — Что бы ко мне, в типографию…
— Тебе зачем? Ты таблицы делаешь.
— Ох нет, — тихо сказал Киприанов, — не таблицы… Календарь!
— Какой календарь?
— «Календарь повсемественный, под смотрением его превосходительства господина генерал-лейтенанта Якова Вилимовича Брюса… — проговорил Киприанов, произнося слова нараспев, — изобретением от библиотекаря Василья Киприанова…» Первый календарь российский для всех грамотных людей!
— Да что в нём?
— Всё! На каждый месяц таблица: таблица стояний луны, таблица затмений, а под нею вирши…
— Какие такие вирши?
— Мудрено, — сказал Ефремов.
— Подумай и поймёшь! А про весну красную, лето любезное и осень блаженную и всякая девка поймёт.
Киприанов даже раскраснелся от волнения. На его лысоватом лбу выступили капли пота.
— А ты не хочешь ко мне в типографию идти, — прибавил он и снова полез за платком.
— Да разве моя воля? — отозвался Ефремов.
— Ежели меня к царю позовут, я скажу на Фёдора Поликарпова, — прорвался Киприанов, — что царского указа не исполнил и словолитца Ефремова не отдал. На том прости. Мне пора в типографию… — Он посмотрел на мальчика. — Небось беглый? От помещика?
— Беглый, — отвечал Ефремов.
— Я-то не скажу, а кто другой на него скажет — и заберут у тебя мальчишку. В монастырь! Попомни!
Киприанов решительно надел треуголку.
— И ещё я тебе скажу, друг любезный: дошло до меня, что азбука сия послана была в голландский город Амстердам…
