Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Синдаловский Наум Александрович
Другое дело – легенды. В их основе всегда лежат не выдуманные, а подлинные события реальной истории. Но и легендам свойственно с течением Времени трансформироваться в мифы, в реальность событийной основы которых трудно поверить. Правда, для этого Время должно быть долгим, очень долгим. Вот почему в Петербурге, городе непростительно юном по сравнению с другими крупными городами Европы, мифов как таковых практически нет, хотя зерна общеевропейской цивилизации упали в исключительно благоприятную почву жадной до всего нового петербургской культуры и проросли яркими цветами городской мифологии. Целые циклы легенд о таинственных подземных ходах, мистических призраках и фантастических кладах украшают богатые арсеналы петербургского городского фольклора. И все они принципиально отличаются от средневековых мифов.
Напомним, Петербургу чуть более 300 лет. От первого петербуржца – Петра Великого – нас отделяет всего одиннадцать-двенадцать поколений. Если учесть, что одновременно в этом мире проживают три, а то и четыре поколения, то от основателя Петербурга до наших дней минуло всего лишь три-четыре поколенческих семейных цикла. Петербуржец середины XIX века, мысленно протянув руки влево и вправо, мог руками своих сыновей и внуков коснуться пальцев петербуржцев как начала XVIII, так и начала XXI века. Мы очень близкие родственники. Степень нашего родства обозначается весьма ограниченным количеством приставок «пра»: прадед, прапрадед, прапрапрадед… Мы посещаем своих предков на кладбищах в так называемые родительские дни и разговариваем с ними, как с живыми. Мы вспоминаем о них в дни их рождений. Их имена мы передаем детям. Многие свои поступки мы объясняем обычаями, завещанными нам нашими предками. Вот почему так отличается, например, средневековый рассказ о призраке отца Гамлета, талантливо описанный Шекспиром, от легенды о призраке Петра I, явившегося его правнуку Павлу I, которого в России, кстати, называли «Русским Гамлетом». Шекспировский призрак не более чем обобщенный художественный образ, метафора, аллегория, литературный прием, а призрак Петра конкретен, и появление его связано с конкретным событием петербургской истории – с выбором места установки будущего Медного всадника, памятника ни кому-нибудь, а именно ему – Петру I. И кому же, как не ему самому определить это место? Во всяком случае, так это виделось в низовой культуре. Это вполне согласуется с комментариями Библии. Ориентируясь на древние народные верования, они считают призраки «душами умерших людей, которые являются по временам, как тени и бывают видимы людьми» под влиянием «возбужденной фантазии».
Столь же разнятся между собой и легенды о кладах. Если в средневековых мифах таинственные клады чаще всего связаны с наивными детскими снами человечества о случайном неожиданном обогащении, то петербургские легенды о кладах лишены мистической тайны. Чаще всего они просто воскрешают в памяти реальные события недавней истории. Так, например, послереволюционные легенды о кладах напоминают о драматических историях вынужденного бегства состоятельных петербуржцев из страны в ее самые «окаянные дни» большевистского переворота. В легендах присутствуют точные адреса и подлинные фамилии владельцев оставленных и спрятанных сокровищ. Причем это не были, как в случае с европейскими мифами, награбленные корсарами, флибустьерами, конкистадорами или крестоносцами ценности, а собственное имущество, приобретенное личным трудом или полученное в наследство.
Столь же объяснимо появление в Петербурге легенд и преданий о таинственных подземных ходах. Несмотря на то, что суровая романтика закованных в железо рыцарей не коснулась ледяных просторов Древней Руси, реминисценции, связанные с рыцарскими добродетелями средневековой Европы, время от времени посещали новую европейскую столицу азиатской России. Так, короткая эпоха царствования Павла I, русского императора и одновременно приора рыцарского Мальтийского ордена, оставила по себе два чуждых петербургскому зодчеству архитектурных памятника, один вид которых рождал в умах впечатлительных обывателей фантастические легенды о тайных подземных ходах. Да и сами архитектурные типы этих сооружений давно уже вышли из моды в европейском зодчестве. Оба сооружения появились исключительно благодаря не то царственной прихоти, не то болезненному капризу «Русского Гамлета». В самом центре Петербурга вырос средневековый Михайловский замок, а в ближнем пригороде столицы Павловске – рыцарская забава – крепость Бип. Оба сооружения городской фольклор окружил фантастическими легендами о подземных ходах, ведущих в одном случае к зимней, а в другом – к летней императорским резиденциям.
В России эти сооружения оказались последними «рудиментами» европейской эпохи рыцарства, прекратившей свое существование в Западной Европе еще за два века до основания Петербурга. Даже современники воспринимали эти пережитки с известной долей иронии. Достаточно напомнить, что название крепости в Павловске питерскими остроумцами было превращено в аббревиатуру и расшифровывалось как Большая Игрушка Павла. Однако не будем забывать, что благодаря именно этим атавистическим проявлениям рыцарства петербургскому городскому фольклору удалось обогатить свои арсеналы такими образцами народных легенд и преданий, которые до сих пор украшают историю Северной столицы, делают ее еще более выразительной и яркой.
2
Появление в Петербурге первого призрака городской фольклор датирует августом 1724 года, когда Петр I решает перенести останки святого покровителя новой столицы Александра Невского из Владимира в Александро-Невскую лавру Санкт-Петербурга. По легенде, Петр дважды привозил мощи Александра в Петербург, и каждый раз они не желали лежать в городе Антихриста и оказывались на старом месте, во Владимире. Когда останки благоверного князя привезли в третий раз, царь лично уложил их в раку, запер раку на ключ, а ключ бросил в Неву. Правда, как утверждает фольклор, не обошлось без события, воспоминания о котором не один год приводили в мистический ужас петербургских обывателей. Когда Петр в торжественной тишине запирал раку с мощами святого на ключ, то услышал позади себя негромкий голос: «Зачем все это? Всего на триста лет». Царь резко обернулся и успел заметить удаляющуюся фигуру в черном. Был ли это потревоженный дух Александра Невского, неизвестно, но следует напомнить, что князь Александр Ярославич был канонизирован Русской Православной церковью в 1547 году и в течение двух с половиной столетий, вплоть до начала XVIII века, изображался на иконах в черном монашеском одеянии, так как перед смертью принял постриг. И только по прямому указанию Петра монашеская одежда святого была заменена на воинские доспехи.
Через полгода после описанных нами событий Петр I умирает, а спустя еще полтора года фольклор впервые зафиксировал появление призрака почившего императора, который явился его вдове, императрице Екатерине I во сне. Это случилось накануне ее кончины. Ей приснилось, что она сидит за столом в окружении придворных. Вдруг появляется тень Петра в древнеримском одеянии. Петр зовет ее к себе, и они вместе уносятся под облака. Оттуда Екатерина видит своих детей, «окруженных толпою, составленною из всех наций, шумно спорящих между собою». Вскоре императрица действительно умирает, а в стране начинаются споры о наследовании престола.
Следующее появление призрака Петра I связано с установкой памятника ему в городе, основанном им и названном именем его небесного покровителя – святого апостола Петра. Памятник создавался по решению императрицы Екатерины II, которая для этого пригласила в Петербург французского скульптора Этьена Фальконе. Было известно и место установки памятника, определенное архитектором Юрием Матвеевичем Фельтеном еще во время работ по приведению в порядок набережных левого берега Невы. Для установки памятника он выбрал обширную площадь между западным павильоном Адмиралтейства и зданием старого Сената. Однако городской фольклор дает этому свое объяснение.
