Воспоминания - Шпеер Альберт (книги без регистрации .txt) 📗

Я попросил Гитлера учесть эту обеспокоенность в его выступлении. Он предложил мне наметить несколько ключевых мыслей. И я набросал их ему: дать сотрудникам предприятий, работающих по методу «самоответственности промышленности», заверения, что в надвигающиеся тяжелые времена им будет оказана помощь; далее — подчеркнуть, что их оградят от вмешательства местных партинстанций, а также, наконец, рашительно заверить в «неприкосновенности частной собственности на заводы, в том числе и в случаях их временного перебазирования как госпредприятий в подземные производственные помещения; свободная экономика после войны и принципиальное отклонение всяких проектов огосударствления промышленности».

Произнося речь, в которой Гитлер по смыслу придерживался моих заготовок, он производил какое-то заторможенное впечатление. Допускал оговорки, спотыкался, не заканчивал предложения, опускал логические переходы и местами просто путался. Все это свидетельствовало о предельном переутомлении. Как раз в эти дни обстановка на Западном фронте ухудшилась настолько, что падение первого крупного порта, Шербура, было уже предопределено. Этот успех западных союзников означал решение всех их проблем транспортных поставок, что в свою очередь должно было значительно повысить боеспособность армии вторжения.

Поначалу Гитлер отмел все идеологические предрассудки, «потому что имеет право на существование только одна догма, и смысл ее краток: правильно то, что само по себе полезно». Этим он подтвердил еще раз свой прагматический склад ума и, в сущности говоря, по точному смыслу слов, снова взял назад все гарантии, данные индустрии.

Гитлер дал простор своему пристрастию к историко-философским теориям, довольно смутным концепциям развития, путано заверял, «что творческая сила не только создает, но и созданное ею берет под свое управление. Это исходная точка того, что мы понимаем вообще под категорией частного капитала или частного имущества, или частной собственности. Поэтому это совсем не так, как думает коммунист, что будущее якобы принадлежит коммунистическому уравнительному идеалу, а как раз наоборот — чем дальше вперед будет развиваться человечество, тем все более дифференцированными будут индивидуальные достижения, а потому и распоряжение заработанным целесообразнее всего передать тем, кто свершает эти достижения… Единственной предпосылкой для любого действительно восходящего развития, да, для дальнейшего развития всего человечества» я усматриваю в «поощрении частной инициативы. Когда эта война завершится нашей победой, тогда частная инициатива германской экономики вступит в свою самую великую эпоху! Что тогда должно быть создано! Только не верьте, что я тогда открою несколько государственных проектных бюро или несколько государственных контор по экономике… И когда снова придет эпоха германской мирной экономики, тогда у меня не будет иного интереса, чем дать возможность работать величайшим гениям германской экономики… Я им очень благодарен, что они обеспечили выполнение военных задач. Примите как мою величайшую благодарность мое обещание, что в будущем моя признательность не ослабнет и что никто в немецком народе не сможет выступить и сказать, что я когда-либо нарушал мою программу. А это значит, что если я вам говорю, что после войны немецкая экономика вступит в эпоху своего величайшего расцвета, величайшего во все времена, то вы должны воспринимать это как обещание, которое в один прекрасный день сбудется».

На протяжении его негладкой и беспорядочной речи ему почти не хлопали. Мы были словно громом пораженные. Возможно, эта сдержанность аудитории подтолкнула его к тому, что он вдруг стал запугивать руководителей промышленности тем, что последует за проигранной войной: «Не может быть никаких иллюзий, что в случае проигрыша войны может выжить какая-то частная немецкая экономика. С уничтожением всего немецкого народа погибнет, что совершенно естественно, и немецкая экономика. И погибнет не только потому, что ее враги не делают сталкиваться с немецкой конкуренцией — это все же слишком поверхностный взгляд — а потому, что речь идет вообще о вещах принципиальных. Мы находимся в битве, в которой столкнулись два решающих мировоззрения: или откат человечества на несколько тысячелетий назад, в самое примитивное состояние, с массовым производством, которым управляет исключительно государство, или дальнейшее развитие человечества путем поощрения частной инициативы». Несколькими минутами позднее он снова вернулся к этой мысли: «Если бы война была проиграна, то вам, майне херрен, не придется заниматься переводом хозяйства на мирные рельсы. Тогда для каждого в отдельности взятого останется только продумать свой частный перевод отсюда в мир лучший: совершит ли он его сам, по доброй воле, или же он предпочтет быть повешенным, или захочет работать в Сибири — таковы вот размышления, которыми тогда придется заняться каждому в отдельности». Эти фразы Гитлер произнес почти издевательски, во всяком случае, в них слышался отзвук презрения к этим «трусливым бюргерским душонкам». И это не осталось незамеченным, и уже одно это разбило все мои надежды на то, что речь Гитлера даст новый импульс руководителям промышленности.

Может быть, раздраженный присутствием Бормана, может быть, будучи им предупрежден, Гитлер свою присягу свободной экономике в мирное время, чего я от него требовал и в чем я получил от него соответствующие заверения (21), произнес гораздо менее отчетливо, чем я надеялся. И все же некоторые фразы были весьма примечательны, чтобы их сохранить в архиве. Гитлер как-то сразу дал согласие на звукозапись этой речи и попросил меня подготовить предложения для отдельных поправок. Однако, Борман заблокировал это, хотя я Гитлеру как-то и напоминал о его обещании. Сейчас он ответил уклончиво и высказался в том духе, что еще нужно поработать над текстом (22).

По мере того, как положение ухудшалось, Гитлер становился все более нетерпимым и еще более неприступным для любого довода, который оспаривал принятые им решения. Его ожесточение имело самые серьезные последствия и в области военной техники, они грозили обесценить наше как раз самое ценное достижение из арсенала «чудо-оружий» — истребитель Ме 262, самый современный, с двумя реактивными двигателями, перешагнувший скорость в 800 км/час, с вертикальным набором высоты, какого не было ни у одного самолета противника.