Земля в цвету - Сафонов Вадим (читать книги регистрация TXT) 📗
Но главное, по Дарвину, не в этом. То, что составило великое открытие Дарвина, — это учение о естественном отборе. Отбор! Уже название показывает, как пришел Дарвин к своей идее. Именно человеческая практика, опыт людей-творцов натолкнули его на нее. И по сходству с «искусственным отбором», применяемым селекционерами в животноводстве и растениеводстве, Дарвин создает свое, отныне знаменитое сочетание слов: естественный отбор.
Рассуждения Дарвина крайне просты.
Нет двух организмов в точности одинаковых. Даже среди близких родственников. Один крупнее, чем другой; один вышел сильнее, другой слабее. И если даже и попадаются изредка внешне похожие, «как две капли воды», «как вылитые», то сколько между ними, вне всякого сомнения, внутренних различий: один легче переносит стужу, другой зной; какому-нибудь из двух меньше страшен голод; один податливее к болезням…
Среди растений тоже можно подметить такие же (или сходные) различия.
Так или иначе, жизненная судьба у животных и растений с подобными различиями не будет в точности одинаковой (если отбросить отдельные случайности и говорить о большом числе жизненных судеб).
Там, где надо сражаться когтями и зубами, очевидно, в преимущественном положении окажется более сильный, более зубастый.
Там, где надо спасаться от хищников, легче сохранит жизнь более увертливый, быстроногий или лучше умеющий затаиваться, а еще такой, чья окраска оказалась более похожей на «защитную»: он затаится и как бы сольется с травой, с листвой — хищник проскочит мимо.
Засуха безжалостно уничтожает всю растительность, кроме засухоустойчивой; а суровую зиму переживают только белее холодостойкие травы, деревья, звери, птицы и личинки насекомых.
Борьба за жизнь отсеивает слабых, менее приспособленных; по сотням, по тысячам направлений идет этот отсев; непрерывно длится он — с тех пор как жизнь заселила Землю.
И так как каждое поколение наново проходит через испытание и каждый раз «отсекаются» менее совершенные организмы и остаются жить самые совершенные, лучше всего «сдающие экзамен», то в каждом поколении ветвь жизни оказывается как бы сдвинутой вперед на одну ступеньку совершенства. Наново разгорается борьба за жизнь уже между победителями, между сильнейшими; теперь между собой им надо держать экзамен, и, значит, с каждым разом все строже, суровее он; и, значит, не остановится, все вперед будет итти совершенствование, приспособление, развитие, эволюция жизни.
То, что представлялось необъяснимым, над чем тщетно ломали головы Ламарк и Жоффруа, а богословы проливали слезы умиления, славословя непостижимую премудрость творца, — это оказалось объяснено естественнейшим образом: возникновение птичьих крыльев, и мыслящего мозга, и видящего глаза, и хлорофиллоносного аппарата листьев, и миллионы миллионов других примеров целесообразности в живой природе. Резец естественного отбора выточил это на протяжении тысяч поколений! «Из войны природы, из голода и смерти непосредственно вытекает самый высокий результат, какой ум в состоянии себе представить, — образование высших животных. Есть величие в этом воззрении», — замечает Дарвин. «… И между тем, как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала возникло и продолжает возникать бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм».
Простое начало. Но какое необозримое число следствий во всех областях естественных наук повлекло за собой его признание! Необъятна и зачастую очень сложна литература по дарвинизму.
Самому же творцу его потребовалось всего несколько строк, чтобы резюмировать свою теорию. Весь увесистый том «Происхождения видов» он считал только «одним длинным доказательством» этих нескольких строк!
«Что самые сложные органы и инстинкты могли усовершенствоваться путем накопления бесчисленных незначительных изменений, каждое из которых было полезно для его обладателей», казалось Дарвину невозможным отрицать, «если допустить следующие положения: что все части организации, равно как и инстинкты, представляют во всяком случае индивидуальные различия; что существует борьба за существование, ведущая к сохранению выгодных изменений строения или инстинкта, и, наконец, что могли существовать градации в степени совершенства каждого органа, полезные каждая сама по себе».
Это и есть дарвинизм в кратчайшем изложении.
Дарвин добавляет: «Истинность этих положений, я полагаю, не может быть оспариваема».
Все ли объяснил Дарвин?
Нет, не все, далеко не все!
Он только отметил, что в органическом мире постоянно возникают «индивидуальные различия»; истинный ученый, он не сомневался также, что они не валятся с неба, а каждый раз вызывают их, эти индивидуальные изменения организмов, естественные, материальные воздействия, внешняя среда. Но как именно вызывают, Дарвин не знал. И тем более не мог сказать, что именно нужно делать, чтобы добиться тех или иных изменений у животного или у растения. Он признавался: «Мы в настоящее время не можем объяснить ни причин, ни природы изменчивости у органических существ».
Что удивительного? Ведь те люди, чья практическая деятельность помогла Дарвину создать его теорию, — селекционеры начала и середины девятнадцатого века, садоводы, животноводы, полеводы буржуазного общества, — они почти вовсе не умели по своей воле изменять живые существа: они главным образом выжидали появления нужных изменений, подстерегали, пока «выскочит» животное с нужным признаком среди их стад или растение в саду и ка делянке, а затем подбирали друг к другу такие признаки.
Выходит, что подбор еще был отсечен от изменчивости. Так это осталось, в большой мере, и в теории Дарвина. И множество случаев появления индивидуальных различий он так и назвал «неопределенной изменчивостью». Он еще не мог разгадать, раскрыть тут действие точных законов; тут было для него царство случайности.
Жестокая и всеобщая конкуренция охватывала, в глазах Дарвина, полчища живых существ — в ней выигрывали обладатели случайных преимуществ, а прочие оказывались скинуты со счетов. И конкуренция эта казалась Дарвину похожей на ту конкуренцию, безжалостную «войну всех против всех», которую он видел вокруг себя в буржуазной Англии: сильные хищники лондонского Сити рыскали за новыми рынками и беспощадно давили более слабых, и банкроты сбрасывались с биржевых счетов, а удачливые, «оседлавшие» случай богатели, королевский указ превращал их подчас в лордов; и все вместе — лорды, фабриканты, торговцы — давили земледельца, давили рабочего…
На всех ступенях живого мира — среди животных, безгласных растений и даже среди незримых микробов — царит (так воображалось Дарвину) этот «вечный порядок» (или, точнее сказать, этот хаос). Везде одинаково или почти одинаково. Бесконечно отличен шарик-кокк от могучего дуба или от быстрой, как ветер, серны. Развитие жизни — это возникновение на каждой ступени нового, еще небывалого. А Дарвин словно не видел резких смен ступеней жизни. Он полагал, что всегда и везде развитие совершалось в общем очень сходно: изменчивость — обычно «неопределенная», конкуренция, «просеивание» отбором — все равно, что ни должно возникнуть в результате: новая бактерия или самое высшее млекопитающее, даже человек!
Это было почти как у Ляйелля, который тоже объяснял и размывание Темзой своей долины, и образование впадины Тихого океана, и почти невообразимую для нас вулканическую деятельность в конце мелового периода, и ледниковый период, когда льды заняли добрую половину Европы, «обыденными» причинами, подобными тем, какие и сейчас действуют вокруг нас. Ничто не менялось. Не возникало и не возникает нового, небывалого. Вечный, неизменный — «обыкновенный» порядок. Как сейчас в «уютной» Англии.
И великая эволюция живой природы, если поглядеть на нее сквозь очки этой теории, словно превращалась в ручей, текущий по слишком, пожалуй, однообразной равнине. Он расширялся. Он богател. Он становился рекой. Он аккуратно присчитывал к себе лишние тысячи, пусть миллионы галлонов воды — все той же воды. Но новые ступени небывало чудесной лестницы? Но крутые могучие повороты? Но скачки, взлеты, каждый раз раскрывающие целый неведомый мир со своими изумительными закономерностями, словно целые материки невиданного до того цветения жизни?! Нет, этого не было в дарвиновской книге!
