Молотов. Полудержавный властелин - Чуев Феликс Иванович (читать книги онлайн полностью .TXT, .FB2) 📗
И вот как здорово, просто замечательно:
Я когда-то в раннем детстве учился в Казани в средней школе, а на зимние, рождественские каникулы ездил в свою Вятскую губернию, в город Нолинск. У нас был извозчик постоянный, один крестьянин, который пару лошадей запрягал, мы, человека три, в сани садились и ехали. Фамилия этого извозчика была Бестолковый. Сидор Иванович Бестолковый. И деревня Бестолковая. Кто-то назвал их так. Это как назовут, так уж ничем не отмоешь!
11.05.1978, 26.08.1979
Ясный зимний день, белоинейная сказка. Гуляем по дачному поселку. Проходил мимо дачи Растроповича, заговорили о нем, о его друге Солженицыне, о романе Василия Гроссмана, изданном в Париже.
— А вот дача Шостаковича, — говорит Молотов. — У него огромные собаки, они ему ногу сломали.
(Мы встретим здесь Шостаковича незадолго до его смерти. Шостакович долго-долго будет смотреть вслед Молотову. — Ф. И.)
Я сказал Молотову, что «Голос Америки» считает, что «Ленинградская симфония» Шостаковича — не столько о погибших в блокаду, сколько о жертвах культа личности.
— Вранье. Маловероятно, — прореагировал Молотов.
— У него было довольно много выступлений за Советское государство, за Родину.
— Они говорят, что он терпел, молчал, боялся, а на самом деле отрицательно относился к Сталину.
— Это говорит только о том, что он человек небольшого калибра. Больше ничего. Его можно считать крупным человеком в своей области… А что у него хорошего? По-моему, только песня «Нас утро встречает прохладой…» Хорошая. Слава богу, слова тоже хорошие, мотив хороший, мотив хороший, бодрый… А большие вещи… Мы со Сталиным смотрели его оперу «Катерина Измайлова». Плохая. Лет десять назад ее снова стали поднимать, раздувать — гениально и прочее, куски показывать по телевидению. Чепуха какая-то! Хотя и не очень деградировали музыкальные критики… Запоминающегося чего-то — нет. Ну, какая-то торжественная увертюра… Не оставляет выдающегося впечатления.
Бетховена я признаю. Боевая, поднимающая дух музыка. Сталин любил русскую музыку, понимал ее не только формально.
Чайковского я не люблю, сказать точно. Но Мусоргского, Глинку… По-моему, у Пушкина: это уж не Глинка, а фарфор! У Пушкина — на все случаи жизни. «Медный всадник» — и содержание интересное, и как написано! Мне нравится:
Могущественно! Человек и государство. Поднял Петра здорово.
18.12.1970, 29.02.1980
Демьян
— Демьян Бедный с точки зрения русского языка был, конечно, молодец большой, знал народные песни…
Это замечательно, по-моему. О Распутине. У него большая вещь, как был убит Распутин.
Дальше в стихотворной форме я не помню, а там тоже идут довольно хлесткие слова, что он «растоптал их образа, оплевал им всем глаза». Грубовато, но, безусловно, метко очень.
Я с ним в хороших был отношениях, высоко его ценю. Он, безусловно, очень талантливый человек. Но вот колхозов не понял.
— У некоторых литераторов отношение к нему весьма снисходительное.
— Нет, он поэт очень крупный. Мне говорили, что Ленин сказал о Демьяне Бедном в дореволюционное время: «Это наш таран!»
Он, конечно, доступен был, его любили. Такие меткие стихи — против бар, против купцов, чиновников, за революционные дела он умел очень ярко сказать. А в то время других-то… Был еще один, тоже басни писал, из рабочих, но я его ничего не запомнил. Тоже довольно способный, Какой-то Янов… Чудов, не Чудов — выпало уже из памяти.
Были и другие поэты. Стихи Полетаева были: время напишет портрет Ленина.
— Портретов Ленина не видно…
— Не видно, да. И что время дорисует его портрет. Были еще стихи из «Кузницы». Малашкин примыкал к ним в какой-то мере. Прозаики Бахметьев, Никифоров, Гладков…
Но у Демьяна хлесткости было достаточно — прямо, по-мужицки, крепко и метко очень. В 1912 году часто приходил к нам в «Правду», спрашивал: «Что такое хутор? Отруб?»
Ленину платили за статьи по три копейки за строку, а Демьяну платили двадцать пять копеек, но он ушел из «Правды» в «Современный мир», там ему пятьдесят копеек платили. Вот какой подлец! — смеется Молотов. — Но опять к нам вернулся, потому что там у него аудитория другая, такую хлесткость, такую грубую откровенность для «Современного мира» нельзя было использовать. Может быть, не все печатали, а может, он чувствовал, что обращается к такой аудитории, которая на другом языке говорит, на интеллигентском, не на пролетарском.
Каганович ему говорит: «Почему ты о правых не пишешь?» Демьян ему отвечает: «А у тебя на каждую бабу стоит?»
То есть правых он не может бить, это свои, а вот троцкистов, пожалуйста, бьет. Каганович с аппетитом это рассказывает.
Мы гуляем в лесу.
— Теперь я часто сюда хожу, — говорит Молотов, — эта дорожка хороша, потому что машин очень мало. А дорожка гладкая, асфальтированная, а дальше в лесок и по земле. Я замечаю, что, когда я по земле хожу, лучше как-то мне. То ли кажется… Тут мало таких мест, где нет грязи после большого дождя. Чем плоха дорожка? По-моему, хорошая. Сосняк. Она и после дождика не расползается, эта земля. Она подсыхает довольно быстро. Песчаная земля. Поутоптана очень хорошо.
— А Сталин к Демьяну хорошо относился?
— До определенного времени. Как раз примерно до колхозного строительства. Сталин очень метко, вовремя его остановил. Демьян написал стихотворение, по-моему, в 1928 или 1929 году, перед коллективизацией, пессимистическое «Слезай с печки!». Видимо, у него сомнения пошли, выдержим ли мы, большевики. К рабочему классу обращено: что же ты сидишь, плохо дело двигается, слезай с печки! Так, немножко свысока, рабочий класс подгонял как бы плеткой. А местных работников в ничто превращал, 'В мусор какой-то. Побывал где-то в Вятской губернии и местных работников облил грязью — мелкота и никакого толку от них.
И это было тогда, когда накопились события, которые должны были обеспечить перелом, но перелома настоящего не было еще. Пожалуй, уже был объявлен Сталиным «великий перелом» — в двадцать девятом году.
Сталин сказал тогда: не печатать стихов таких. Видимо, имел с ним какой-то разговор то ли по телефону, то ли лично, есть письмо Сталина по этому поводу. «Слезай с печки». Не только крестьяне, но и рабочие, вроде такие консервативные, лежаки какие-то. Сделали не одну революцию, победили, и вот — слезай с печки! Конечно, никто на печке не лежал… Сталин, критикуя, ответил письмом Демьяну, что тот считает, что «лень» и стремление «сидень на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит, и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими. Осадил Демьяна Бедного. А до этого времени очень хорошо относился [71].
