Я, Елизавета - Майлз Розалин (книги регистрация онлайн TXT) 📗
При нем не было меча, кинжал в золоченых. инкрустированных ониксом ножнах висел на боку – я знала это – исключительно для красоты. В перламутровом шелке, расшитом золотыми и топазовыми бусинами, с золотой цепью на шее, с кружевными отворотами, с большой жемчужиной – моим символом! – в ухе, он, как и прежде, умел пустить пыль в мои слабеющие глаза.
– Навеки ваш. Ваше Величество, – покуда вам угоден!
О, он был очарователен!
И снова жар, идущий от женской сердцевины, женского нутра, пышущий жар…
Он преклонил колено, смиренный, ласковый, приложился к руке:
– Окажите мне милость. Ваше Величество, одарите хоть словечком.
Я отвечала спокойно и очень тихо:
– Это будет слово упрека за вашу дерзость…
Он по старинке вскинул было голову, но одумался, покаянно опустился рядом со мной на колени:
– Покарайте меня, миледи, накажите за содеянное.
Он, словно цветок, поник головой. Я с трудом овладела собой:
– Зачем вы вернулись?
Глаза у него были дикие, напуганные, как у ягненка, лицо – очень бледное.
– Чтобы вас видеть!
– Чего вы хотите?
– Ничего, только служить вам смиренным, благодарным сердцем.
Он рассеянно провел рукой по лбу, по волосам.
– Вы изменились, милорд.
– Да. – Он отвечал тихо и растерянно, словно заблудился в тумане.
Здоров ли он? Это не тот человек, который переступил через меня, через мои приказы.
Будь начеку! Будь начеку!» – звучало в голове.
Однако предательское сердце ликовало.
Неужто ом усвоил урок? Неужто гордый дух смирился, неужто мой дикий жеребец укрощен, объезжен, послушен моей руке, узде, шпорам?
Мои приближенные неестественно замерли, словно актеры в живой картине. Теперь они расслабились. Елена выступила вперед, за ней горничные.
– Ваша милость отобедает с милордом? Желаете вина, или цукатов, или десерта? С кухни только что принесли бузинного желе…
– Нет, ничего не надо, оставьте нас.
По моему знаку все выскользнули из комнаты, мы остались вдвоем.
После стольких обид и горестей он здесь, сейчас…
Он стоял на коленях рядом с моим креслом, совсем-совсем близко, солнечный луч из окна превратил его локоны в золотую кудель, нимб, как и у меня. Я впервые увидела золотой ободок вокруг его дивных зрачков, увидела их черные коралловые глубины. Он сбрил ненавистную бороду, оставил лишь коротенькую эспаньолку, как у Робина, прелестную, мужественную, ее так хотелось погладить…
Он смотрел мне в глаза, потом потупился, словно девственник в первую брачную ночь.
Дыхание его участилось, как и мое, пряный аромат его волос пронизывал мое существо, с неестественной четкостью я различала каждый кориандровый завиток волос на его шее, нежный румянец щек, алый колодец дивного большого рта…
Он поднял голову, заглянул в глаза, на ощупь отыскал руку, повернул на пальце перстень, свой давнишний подарок, мои пальцы тем временем нащупали и гладили теплый ободок, кольцо, которое я ему подарила.
– О, мой лорд, мой лорд!
Отныне мне звать тебя отверженным…
Из глубины его души вырвался вздох:
– О, моя сладкая королева!
Он закрыл глаза.
Он был здесь, со мной, он был мой…
О, Робин, Робин, любовь моя, моя единственная любовь…
Я, как и он, закрыла глаза, скользнула рукой по его шее, погладила лицо. Потом, словно и не я, не понимая, что делаю, сжала его лицо ладонями, притянула к себе, припала к его губам в долгожданном, желанном, запретном поцелуе…
Поцелуй был немыслимый, невообразимый, поцелуй, от которого трепещет изумленная плоть, манна небесная, амброзия, поцелуй, долгий, как мое изгнание со брегов любви.
Долгий, как жизнь…
…как смерть…
Он вздрогнул, словно жеребенок, отпрянул, уставился на меня, чувства молниеносно сменялись на его лице. И вдруг я увидела мальчика, того самого, что вырвался из моих объятий двадцать лет назад, в нашу встречу у Берли.
Любой ребенок назвал бы меня тогда старой – накрашенную, в морщинах, ничуть не более желанную, чем Медуза Горгона или древняя королева змей.
Что он подумал сейчас?
Мне все равно.
Я получила, свой поцелуй, поцелуй Пуды, горький и сладкий, ведь за, дверьми стояла стража, чтобы его взять. Но поцелуй, которого я желала, – поцелуй, которого я заслужила.
Бери что хочешь и плати за это, говорит Бог.
Женщина Елизавета свое получила. Теперь дело за королевой.
– Стража!
Его допрашивал Тайный совет, все, кто был со мной, и все, кого удалось в спешке собрать, – Роберт и Говард, Бакхерст и лорд-хранитель печати, молодой Ноллис и молодой Кобем.
– И хотя допрос длился пять часов. Ваше Величество, решение приняли меньше чем в пять минут, – доложил Роберт.
Роберт никогда не носит ароматического шарика и не душит волос; когда он входит, от него никогда не пахнет мужчиной. С чего бы это? Я закрыла глаза.
– И?..
Я не хотела слышать ответ.
– Выяснилось лишь то, что было известно и ранее. Однако милорд Эссекс не объяснил своих действий и не представил оправданий. Даже за малейший из его проступков кара – смерть.
Вряд ли остается другой путь, кроме как немедля заключить его в тюрьму и сразу судить.
Я набрала в грудь воздуха:
– Больше ничего не известно?
Роберт сделал паузу, потом сказал со старательным нажимом:
– Ничего больше не выяснилось, никаких новых признаний не получено. Однако переговоры с ирландским бунтовщиком так и не получили объяснения.
Я сухо рассмеялась:
– Однако это уже не такая и загадка, сэр Роберт. Если мой лорд не замышлял низложить меня и захватить трон, если он не в сговоре с нашими внешними врагами, то с кем же?
Роберт притворился, что раздумывает.
– Верно, госпожа, он мог помышлять о том, кто, возможно, унаследует ваш трон. Однако согласно завещанию вашего покойного батюшки вмешиваться в дела престолонаследования само по себе измена.
Измена – рассуждать о том, кто меня сменит?
Измена – думать о последнем из Тюдоров, короле, более известном как Стюарт, о молодом Якове, говорить о нем с Тироном?
Уверена, они все о нем думают, ведут с ним переговоры, состоят в тайной переписке. Как королева на пороге библейских семидесяти лет, я не могла бы уважать человека, который не заглядывает вперед, не взвешивает возможности, да, и не старается подстелить соломку!
Наши взгляды встретились. Очи Роберта были чисты, как омут, точь-в-точь у его отца, когда тот особенно лукавил.
– Да, милорд секретарь, – сказала я с недрогнувшим литром, – надеюсь, что всякому, кто участвует в таких изменнических сношениях, достанет ума и сноровки сохранять их в тайне.
Я смотрела на Роберта в упор, но он выдержал мой взгляд.
– Безусловно, мадам, – согласился он. – В противном случае такой человек не годился бы в советники кошке, не имел бы права жить, тем паче – жить и служить Глориане, такой, как Ваше Величество.
Я кивнула:
– Совершенно верно.
Роберт заколебался:
– Так что же делать с милордом?
Действительно, что?
Бросить в тюрьму – разумеется, однако, пока я в силах этому помешать, его не казнят!
Сколько ни возмущались Говард и Рели, сколько ни писал мне Фрэнсис Бэкон (бывший протеже и соратник моего лорда, державшийся за него, покуда тот, словно Икар, не подлетел слишком близко к солнцу, после чего люди поумнее поспешили отыскать покровителей в других сферах), я не могла лишить его жизни.
– Ваше Величество, назовите мне хоть одну причину, по которой этот негодяй не достоин смерти! – взывал Рели.
Я не могла назвать ни одной, кроме твердого убеждения, что он не совершил измены, не злоумышлял против моей короны. Да, он по-детски тщеславен и бесконечно обидчив, но совершенно не опасен, разве что для моей гордости. Он оскорбил меня лично, но угрозы державе не было. Опрометчивость его поступков доказывала, на мой взгляд, что он не в себе. И впрямь, недуг, тлевший в нем со дня приезда в Ирландию, разыгрался не на, шутку. Заключенный в Йорк-хауз, он слег с болезнью настолько тяжелой, что все удивлялись, как он вообще добрался до Англии живым.
