Воспоминания - Шпеер Альберт (книги без регистрации .txt) 📗
До конца декабря я находился в районе наступления, посещал различные дивизии, подвергался обстрелу штурмовиков и артиллерии, видел ужасающие последствия налета немецкой авиации на пулеметную огневую позицию. На этом участке местности лежали, скошенные смертью, сотни солдат. На следующий вечер я посетил Зеппа Дитриха, бывшего фельдфебеля старой немецкой армии, а теперь командующего танковой армией СС, в его ставке недалеко от бельгийского пограничного города Уффализа. Один из немногих соратников Гитлера со времен создания партии, теперь и он при своей простоте отдалился от него. Разговор вскоре перешел на последние приказы: Гитлер во все более рещкой форме требовал «любой ценой» взять окруженную Бастонь. Он не желал понять, ворчал Зепп Дитрих, что отборные войска СС не могли без труда смять американцев. Гитлера было невозможно убедить в том, что они стойкие, равные немцам, соперники. "Кроме того, — говорил он, — мы не получаем боеприпасов. Транспортные коммуникации прерваны из-за налетов авиации. Как бы для того, чтобы продемонстрировать наше бессилие, это ночное совещание прервала атака с бреющего полета больших четырехмоторных бомбардировщиков. Вой и разрывы авиабомб, вспыхивающие красные и желтые облака, рев моторов и ничего в ответ, я буквально лишился рассудка при виде этой картины военной беспомощности, выглядевшей как гротеск на фоне ошибочных оценок Гитлера.
Дождавшись темноты, чтобы обезопасить себя от преследования вражеских штурмовиков, я с Позером выехал 31 декабря в 4 часа утра, чтобы лишь на следующий день около двух часов ночи прибыть в ставку Гитлера. Нам все время приходилось искать укрытие от истребителей; для того, чтобы преодолеть 340 километров, нам пришлось, останавливаясь лишь ненадолго, ехать 22 часа.
Западная ставка Гитлера, откуда он руководил наступлением в Арденнах, находилась на окраине уединенной луговой долины, в двух километрах к северо-западу от Цигенберга под Бад Наугеймом. Укрытые в лесу, замаскированные под бункеры, имели защиту в виде таких же массивных потолков и стен, как и все места пребывания Гитлера.
Трижды с момента назначения меня министром я пытался лично поздравить с Новым годом, и каждый раз мое намерение не удавалось. В 1943 г. из-за обледенения самолета, в 1944 г. из-за неполадок с двигателем при полете от побережья Северного Ледовитого океана, когда я возвращался с фронта.
Два часа Нового, 1945 года, уже прошли, когда я, наконец, преодолев многочисленные препоны, прибыл в личные бункер Гитлера. Я не опоздал: адъютанты, врачи, секретарши, Борман — все они, за исключением генералов из ставки фюрера, собрались с шампанским вокруг Гитлера. В ставшей благодаря воздействию алкоголя непринужденной, но одновременно подавленной атмосфере Гитлер единственный, хотя и он-то как раз и не прибегал к стимулирующим напиткам, казался нетрезвым и впавшим в хроническую эйфорию.
Хотя начало нового года не внесло улучшения в отчаянную обстановку, сложившуюся к исходу года, казалось, все испытывали облегчение оттого, что, по крайней мере, по календарю все можно начать сначала. Гитлер делал оптимистический прогноз на 1945 год. Он говорил, что самую низкую точку скоро удастся преодолеть, в итоге мы победим. Общество приняло это молча. Только Борман восторженно соглашался с Гитлером. Спустя два часа, в течение которых Гитлер излучал свой оптимизм, его компания, в том числе и я, почувствовала, что, несмотря на весь скепсис, ее охватывает растущая беззаботность: он по-прежнему обладал своими магическими свойствами. Потому что с точки зрения разума поверить в это было уже невозможно. Уже сама мысль о том, что Гитлер, проведя параллель с положением Фридриха Великого в конце Семилетней войны, фактически признал, что потерпел военное поражение 8 «», должна была отрезвить нас. Но никому из нас эта мысль не пришла в голову.
Через три дня, на большом совещании с Кейтелем, Борманом и Геббельсом, нереальные надежды еще более оживились. Тотальная мобилизация должна была вызвать поворот. Геббельс обрушился на меня с нападками, когда я воспротивился и заявил, что это в такой мере затронуло бы остальные программы, что было бы равнозначно полному краху целых групп производства 9 «». Не веря своим ушам, Геббельс возмущенно посмотрел на меня. Затем он торжественно воскликнул, обернувшись к Гитлеру: «В таком случае, Вас, господин Шпеер, осудит история, за то, что нам не хватит нескольких сот тысяч солдат, чтобы выиграть войну! Почему Вы, наконец, не скажете „да“?! Подумайте! Ваша вина!» Мы замерли на некоторое время в нерешительности, сбитые с толку, затем Гитлер принял решение в пользу Геббельса и тем самым за победу в войне.
За этим совещанием последовало обсуждение состояния дел в оборонной промышленности, в котором в качестве гостей Гитлера смогли принять участие также Геббельс и его госсекретарь Науман. Как уже давно повелось, Гитлер обошел меня во время дискуссии, не интересовался моим мнением, а обращался исключительно к Зауру. Я скорее играл роль бессловесного слушателя. Геббельс сказал мне после заседания, что он был удивлен и огорчен тем, как безучастно я позволял Зауру оттеснить меня в сторону. Наступление в Арденнах означало конец войны. То, что последовало за этим, было лишь оттягиванием при помощи боспорядочного и бессильного сопротивления оккупации страны.
Не я один избегал столкновений. В ставке воцарилось общее равнодушие, которое нельзя было объяснить лишь летаргией, сверхнагрузками и психическим воздействием Гитлера. Вместо яростных столкновений, напряженности прошедших лет и месяцев между многочисленными враждебными друг другу интересами, группами, кликами, боровшимися за благоволение Гитлера и спихивавшими друг на друга ответственность за все учащавшиеся поражения, теперь здесь царила тихая незаинтересованность, уже возвещавшая конец. Например, когда в эти дни Зауру удалось заменить Гиммлера, бывшего «начальником вооружения сухопутных сил» генералом Буле 10 «», этот шаг, означавший частичное отстранение Гиммлера от власти, едва был замечен. Собственно, уже не было настоящей рабочей обстановки, события не оставляли впечатления, потому что понимание неотвратимости конца заслоняло собой решительно все.
