История сыска в России, кн.1 - Кошель Пётр Агеевич (книга жизни txt) 📗
– Умер, неведомо от чего…
Вообще, монахов в Тайной канцелярии перебывало немало, особенно в последние годы царствования Елизаветы Петровны, и все эти иноки доставляли судьям массу хлопот именно потому, что они пользовались известной неприкосновенностью до тех пор, пока носили сан, а Синод всегда медлил с лишением их духовного звания.
Особой ненавистью судей пользовался некий «отец Ферапион» – вероятно, Ферапонт, так как имени Ферапион в православных святцах нет, – привезённый из какого-то небольшого монастыря, затерявшегося в Архангельском крае.
Этот Ферапион ни за что не желал признавать императрицу Елизавету Петровну и упорно возглашал многолетие «благочестивому, самодержавнейшему государю Иоанну Антоновичу».
В монастыре его держать боялись, отправили в Москву, а оттуда перевезли в Петербург. Старик, несомненно, был помешан, потому что пел своё «крамольное» многолетие даже на допросе в застенке, но выпустить его Тайная канцелярия не могла, не закончив следствия. Синод, со своей стороны, не считал возможным лишить монаха сана только за то, что он болен, и бедный Ферапион оставался в тюрьме более трёх лет, до официальной отмены Тайной канцелярии.
В первый день праздника Рождества Христова 1761 года скончалась Елизавета Петровна. Её кончина искренно опечалила всю Россию. За двадцать лет своего царствования дочь Великого Петра сумела внести в страну умиротворение после раздоров, которые до неё чинили кур-ляндцы и другие иноземные выходцы. Впереди рисовалось повторение тяжёлого прошлого, потому что наследником Российского престола являлся чуждый русским племянник покойной императрицы принц голштейн-готторпский, который и начал царствование под именем Петра III.
Новый государь, даже плохо говоривший по-русски, с первых шагов принялся ломать всё, что создала Елизавета, которую он не любил и называл старухой. Впрочем, ему довелось править всего полгода, так что много он не успел, но, между прочим, в феврале 1762 года подписал указ об упразднении Тайной канцелярии. Этим он, по его собственным словам, хотел показать Европе, что «Россия вышла из состояния варварства и не нуждается в учреждениях, напоминающих средневековую инквизицию». В таких выражениях был составлен указ.
Официально Тайная канцелярия перестала существовать. Судьи получили «абшид», с приличными пенсиями, колодники были частью отпущены, частью сосланы в Сибирь, но… застенки не были упразднены, в них ещё ощущалась надобность.
В сущности, изменилось лишь очень немногое. Ушли инквизиторы, за долгие годы работы приобретшие опыт в допросах и пытках, а их место заняли новые, случайные люди, которым предстояло ещё приобретать этот опыт.
Главным распорядителем всяких розысков был назначен любимый генерал-адъютант императора, барон Карл Унгерн-Штернберг, сухой, рыжий немец, весь покрытый веснушками и всецело занятый уходом за своей красотой. Ближайшим его помощником и действительным руководителем сыска был петербургский генерал-полицмейстер, старик Николай Андреевич Корф.
Корф был добродушнейшим человеком, но в застенке он старался казаться суровым и неумолимым, хотя это ему не всегда удавалось. Возможно, что со временем его нервы притупились бы и он сделался бы таким же безжалостным инквизитором, как предшественники, но, к счастью, ведать застенками ему пришлось всего три месяца, и за этот короткий срок не случилось ни одного серьёзного дела, требовавшего неуклонной суровости.
Пётр III приказывал, чтобы хватали и строго допрашивали всех сторонников покойной государыни, неодобрительно отзывавшихся о новом государе. Если бы Корф захотел исполнить волю императора в точности, пришлось бы забрать чуть ли не всё население Петербурга. Поэтому приходилось довольствоваться оборванными представителями «дна», которые в пьяном угаре считали своим долгом всячески ругать «проклятую неметчину».
Пётр III, поспешивший упразднить петровскую Тайную канцелярию, очень интересовался работой «судебных камер», как при нём официально называли застенки. Он даже посетил их два или три раза, чтобы лично убедиться, что там творится правосудие «по-европейски».
Генерал Мельгунов, находившийся при государе почти неотлучно, вёл дневник, где очень образно описано первое из этих посещений.
В феврале 1762 года, поздно вечером, император выразил желание немедленно отправиться в Петропавловскую крепость. Подали сани. Его сопровождали, кроме Мелыуно-ва, барон Унгерн-Штернберг и камергер Лев Александрович Нарышкин. По требованию государя, комендант крепости не был предупреждён о прибытии высоких гостей.
Сани лихо подкатили к крепости, государь выскочил из них и в сопровождении маленькой свиты пешком подошёл к воротам. После звонка в окошечко выглянул дежурный, который не узнал императора, и калитка распахнулась только после гневного окрика Нарышкина. Появился испуганный офицер и по требованию того же Нарышкина повёл нежданных посетителей тёмными коридорами через маленькие дворики в «судебную камеру».
В застенке шёл допрос. Сам Корф мирно пил вино у коменданта, а вместо него распоряжался юный поручик.
Пётр III вошёл в застенок и остановился, поражённый невиданным зрелищем: на длинной лавке привязанный к ней по рукам и ногам лежал совершенно голый человек, а два парня, одетые в ярко-красные поддёвки, били его по спине горящими вениками, лежавший дико визжал; парни, не обращая никакого внимания на вошедших, усердствовали, а сидевший в стороне за столом молодой поручик повторял, как заученный урок, один вопрос:
– Скажи, кто подговорил тебя бранить государя императора Петра Фёдоровича?
Офицер лениво взглянул на небольшую группу, остановившуюся в дверях, и, кивнув головой, небрежно заметил:
– Ничего здесь нет любопытного. Напрасно беспокоились.
Петром овладел один из тех припадков бешенства, под влиянием которых он обычно совершал многое, в чём впоследствии ему приходилось раскаиваться. Он бросился к офицеру и стал жестоко избивать его тростью. Поручик, никогда не видавший государя, хотел было обнажить оружие, но ему вовремя помешали Мельгунов и Нарышкин, шепнувшие, что перед ним сам император. После этого поручик покорно подставил голову и плечи под удары палки.
Как всегда, Пётр скоро пришёл в себя. Он велел немедленно прекратить допрос и освободить голого человека. Путая русские слова с немецкими, он долго доказывал офицеру, что судебные камеры существуют не для пыток, а для правосудия, что в Голштинии судьи пользуются всеобщим уважением, потому что они уважают других. Но поручик, ошеломлённый всем случившимся, едва ли понял сотую долю царских наставлений. По словам генерала Мелыунова, он «стоял с глазами, выпученными, аки у рака отваренного».
Корфу дали знать, что в крепости находится царь. Генерал-палицмейстер поспешил в застенок, но встретил государя уже в коридоре, направлявшегося к выходу. Пётр не обратил никакого внимания на вытянувшегося в струнку старика и только процедил сквозь зубы:
– Чудовище!
После этого внезапного посещения барон Унгерн-Штернберг распорядился, чтобы допросы «с пристрастием» велись исключительно в застенке на Петербургской стороне, а в Петропавловской крепости осталась лишь показная «следственная камера», которой Пётр при своём вторичном посещении остался очень доволен.
Из курьёзов, которыми изобиловала упразднённая, но всё-таки продолжавшая существовать Тайная канцелярия при Петре III, нужно отметить «расследование о преступной организации, поставившей себе целью мешать отправлению богослужения в храмах». Это витиеватое название было придумано самим государем и затем дословно переведено на русский язык В действительности, это было то же самое дело о кликушах, которое разбиралось ещё при Петре Великом и составило в «Делах» Тайной канцелярии целый объёмистый том.
Пётр III любил подражать халифу Гаруну аль-Рашиду и гулять по городу. Из ста его подданных навряд ли императора знал в лицо один. Однажды после бессонной ночи (он вообще страдал бессонницей, засыпал часа на два-три, потом поднимал дежурных офицеров и совершал куда-нибудь неожиданные наезды) он в сопровождении дежурного генерал-адъютанта отправился в небольшую церковь близ Ораниенбаума. Никто, конечно, не ждал императора, и он застал обычную картину захолустного храма во время ранней обедни: несколько тускло мерцающих свечей перед наиболее чтимыми иконами, тёмные фигуры старух, гулко раздающиеся с амвона слова… Но церковь, куда случайно попал император, была известна в народе тем, что её настоятель «отчитывал» кликуш – несчастных нервнобольных крестьянских женщин, корчащихся в судорогах на холодном каменном церковном полу и искренне верящих, что в них «лютует бес».
