Популярная история евреев - Джонсон Пол (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
Вейцман ненавидел эту сторону политики сионизма. Когда государство образовалось, он стал его первым президентом, но проиграл бой за то, чтобы президентское правление было организовано на американский манер. В итоге он не смог стать знаменем антипартийных настроений в обществе и государстве. Это было суждено сделать Бен-Гуриону, и, надо отдать ему должное, он попытался бороться с партийной системой. Он всю свою жизнь был профессиональным партийным активистом и до самого конца был ее бойцом. Будучи премьер-министром, он делал все, что мог, чтобы отделить партию от государства, спасти государство от железной хватки партии, а также бороться с партийной машиной лейбористов (которую он прежде всего сам и создал) по вопросам политики, назначений и, не в последнюю очередь, расследования обвинений. Он вырвал аппарат премьер-министра, министерство обороны, армию и школы из рук партии. Но ему не удалось сделать то же самое с системой здравоохранения, которую Гистадрут сумел сохранить за собой. В конце концов он проникся антипатией к своим товарищам по партии, создал собственную партию (1965), а когда она провалилась, сердито удалился во внутреннюю ссылку в своем киббуце Седе-Бокер.
В отличие от Герцля, Вейцмана и даже Жаботинского, Бен-Гурион считал себя не европейцем, а евреем-средневосточником. Его надеждой были сабра, родившиеся в Израиле потомки первопоселенцев, которые могли бы превратить Израиль из европейской колонии в подлинно азиатское государство, хотя и по-своему уникальное. Он был Моисеем с печальной вестью, который обещает своему народу кровь и слезы, труд и пот. «Это еще не нация – пока», – сказал он в конце своей жизни в 1969 г.
«Пока еще это изгнанный народ, который в пустыне мечтает о довольстве и благополучии. Его нельзя считать нацией, пока не заселены Негев и Галилея, пока миллионы евреев не съедутся в Израиль и не установятся моральные стандарты, необходимые для соблюдения этических принципов в политике и высоких ценностей сионизма. Это сейчас не толпа и не нация. Это – народ, все еще прикованный к своему прошлому в изгнании, спасенный, но пока не состоявшийся».
Тем не менее, лейбористское движение продолжало вдохновляться европейским социализмом. Это была партия городских интеллигентов, для которых киббуцами были их воскресные дачи. Это был культурный средний класс с университетским образованием. К рабочим, особенно к афро-азиатским иммигрантам-сефардам, он поворачивался лицом с ясно различимым снисходительным выражением и терпеливо объяснял, в чем для них заключается благо, – примерно так же, как некогда Роза Люксембург пыталась читать лекции немецким пролетариям. Они были настоящими аристократами нового государства, которых, пожалуй, можно было бы назвать светской катедократией. Постепенно сформировалось даже внешнее различие между правительством и оппозицией. Лейбористские государственные деятели демонстрировали простецкие рубашки с расстегнутым воротом. Ликуд Бегина щеголял в элегантных костюмах и галстуках. Так выглядела разница между социалистической интеллигенцией и инстинктивными популистами.
После ухода со сцены Бен-Гуриона зависимость лейбористского движения от слабеющего притока европейцев стала еще более явной. Напротив, вновь прибывающие с арабских территорий тяготели к оппозиции. Этот процесс начинался еще в период между войнами. Жаботинский всегда стремился привлечь на свою сторону сефардов из Леванта. Он учился наречию ладино и сефардскому произношению слов иврита. Бегин легко вписался в эту традицию. Будучи польским евреем, одним из немногих уцелевших, он имел много общего с евреями, которых жестоко изгоняли с арабских земель. Подобно им, он не чувствовал необходимости извиняться за пребывание в Израиле. Он разделял их ненависть к арабам. Как и они, он ставил еврейские интересы превыше иных соображений – по моральному праву страждущих. Подобно восточным евреям, он считал оскорблением мертвых идею насчет того, что арабы имеют якобы выбор признавать право Израиля на существование или нет. «Право существовать даровано нам Богом наших отцов, – настаивал он, – еще на заре человеческой цивилизации почти 4000 лет тому назад. За это право, освященное кровью многих поколений евреев, мы заплатили цену, равной которой нет в анналах ни одной нации». В противоположность лейбористскому истэблишменту, у него и евреев с востока была общая и очень ценная черта: полное отсутствие чувства вины.
Хватка, с которой лейбористы держали режим под контролем, была крайне крепкой и слабела лишь постепенно. Бегин был, должно быть, единственным партийным лидером в истории, который проиграл 8 выборов подряд, но сохранил свой партийный пост. При последующих премьер-министрах: Леви Эшколе (1963-69), Голде Меир (1969—1974) и Ицхаке Рабине (1974-77) поддержка, оказываемая лейбористам избирателями, постепенно слабела. Конец долгого единоличного правления лейбористов ознаменовался крупными скандалами, что неудивительно, если учесть, что они пренебрегли предупреждением Бен-Гуриона и не отделили партию от государства. В итоге на выборах в мае 1977 г. лейбористы наконец утратили монополию на власть. Они получили голосов на 15% меньше, чем прежде, и всего 32 места в кнессете. Ликуд Бегина получил 43 места, и ему было не слишком сложно сформировать коалиционное правительство. Он выиграл и следующие выборы – в июне 1981 г. После его ухода в отставку в 1984 г. установилось равновесие между Ликудом и лейбористами, что привело к договоренности о создании между ними коалиции, в соответствии с которой партии поочередно управляют страной, назначая премьера. Так Израилю удалось в конце концов прийти к своеобразной двухпартийной системе и избежать единопартийной опасности.
Следует отметить, что различия между израильскими политическими партиями, сколь глубоки и отравлены яростными страстями и историческими событиями они ни были, касались светских проблем и в конечном счете всегда заканчивались прагматическим компромиссом. Более серьезным было глубокое противоречие между светским характером лейбористского государства и религиозностью иудаизма как такового. Проблема была не нова. Требования Закона и требования мира всегда были источником напряженности в еврейском обществе. Это противоречие немедленно вырывалось на поверхность в виде открытого конфликта, как только евреи становились сами себе хозяевами. Вот почему многие благочестивые евреи верили, что евреям лучше жить под властью неевреев. Но при этом они оказывались в зависимости от доброй воли неевреев, на которую, как показала история нового времени, положиться нельзя. Новый Сион был задуман в ответ на антисемитизм XIX века и рожден сразу вслед за Холокостом. Он не был рассчитан на еврейскую теократию, а был политическим и военным инструментом выживания евреев. Короче говоря, в принципе ситуация была аналогична той, что существовала в дни пророка Самуила. Тогда израильтяне находились под угрозой истребления филистимлянами и, чтобы уцелеть, обратились к монархии. Самуил воспринял это изменение с грустью и неодобрением, ибо ясно видел, что монархия, или, как мы бы сказали теперь, государство, находится в непримиримом противоречии с правлением по Закону. В конечном счете он оказался прав. Законом пренебрегли, Бог был разгневан, и последовало вавилонское изгнание. Второе Содружество столкнулось в точности с теми же трудностями и так же погибло. Так евреи попали в диаспору. Согласно сути иудаизма изгнание должно кончиться благодаря метафизическому событию во время, назначенное Богом, а никак не благодаря политическому решению или воле человека. Сионистское государство – просто новый Саул. Предполагать, что это – новая разновидность Мессии, не только неверно, но и богохульно. Как предупреждал великий еврейский богослов Гершом Шолем, оно может лишь породить нового лже-Мессию: «Сионистский идеал – это одно, а мессианский – совсем другое. Они не соприкасаются друг с другом, разве что в пышной фразеологии на массовых сборищах, которые часто вселяют в нашу молодежь дух нового шаббатизма, который должен пасть». Правда, сионисты, которые большей частью были нерелигиозны, а то и вовсе антирелигиозны, нуждались в помощи иудаизма. У них не было выбора. Без иудаизма, без идеи евреев как народа, объединенного верой, сионизм был ничем, всего лишь эксцентричной сектой. Они нуждались и в Библии, поскольку извлекали из нее всякого рода моральные нравоучения, риторику для шумных дискуссий и идеалистических призывов, обращенных к молодежи. Бен-Гурион использовал иудаизм как путеводитель в военной стратегии. Но все это была, по сути, восточноевропейская разновидность еврейского просвещения. В сионизме нет места для Бога как такового. Для сионистов иудаизм – просто удобный источник национальной энергии и культуры, а Библия – что-то вроде основного закона страны. Вот почему большинство религиозных евреев с самого начала относилось к сионизму с подозрением, а то и с открытой враждебностью; некоторые (как мы отмечали) считали, что он – дело рук сатаны.
