Солдат трех армий - Винцер Бруно (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Хайль Гитлер, камрад!
Часовой боязливо оглянулся: он еще не знал, разрешено ли отвечать. Но сзади, из караульного помещения, вышел горнист, чтобы протрубить побудку.
Часовой тихо:
— Хайль Гитлер.
Тогда вступил горнист, и в утреннем воздухе зазвучала знакомая мелодия:
Разве вы еще не выспались?
Четыре раза один и тот же напев: на восток, на запад, на юг и на север. В полном соответствии с инструкцией.
В казарме началось оживление. В нашей комнате мы снова обсуждали события прошедшего дня. Нам это плохо удавалось, в голове шумело после такого количества выпитого пива и водки. Кто-то спросил:
— Скажите, ведь Гитлер был ефрейтором?
— Конечно!
— Ну, тогда он должен болеть душой за простого солдата. Теперь, наверное, произволу конец, и мы получим настоящий кофе. Как вы думаете?
Мы все были за настоящий кофе.
После 30 января 1933 года
30 января никак не отразилось на расписании — все проходило, как предусмотрено.
Лишь 1 февраля обычные объявления были дополнены сообщением министерства рейхсвера, которое фельдфебель прочитал нам во время обеденного перерыва. Нас оповещали, что командующий I военным округом (Восточная Пруссия) генерал-полковник фон Бломберг назначен министром рейхсвера. В газетах появился его портрет.
Тем временем мы снова маршировали на занятиях в полевых условиях, занимались строевой подготовкой во дворе казармы и по-прежнему стояли на часах у склада боеприпасов.
К тому же с нашей точки зрения ничего особенного и не произошло. Канцлеры приходили и уходили достаточно часто, но это не вело к переменам. Ныне пришел Гитлер. Часовые дежурной роты в Берлине, которых в порядке очереди каждые полгода выдвигали военные округа, при появлении Гитлера брали ружье «на караул» совершенно так же, как при его предшественниках. Это соответствовало церемониалу.
И все-таки было одно небольшое различие. Никто из нас, даже если бы ему посулили ящик пива, не мог бы сказать, как зовут по имени, например, фон Брюнинга, фон Папена или Шлейхера. Но что Гитлера зовут Адольфом, знали мы все.
Заметно было также, что население проявляло к нам больший интерес, чем прежде, когда мы маршировали по территории гарнизона; когда же нас приветствовали, подняв правую руку, то командир роты, верхом на лошади, в ответ опускал обнаженную шпагу, как он это делал в других случаях.
На улицах все чаще мелькали мундиры — видимо, штурмовики и эсэсовцы уже не снимали их. Штурмовики стали носить белые нарукавные повязки, по которым можно было определить, что они являются «вспомогательной полицией»; они патрулировали на улицах вместе с полицией.
Таким образом, кое-что уже изменилось; а за пределами нашего кольбергского казарменного кругозора вскоре произошли события, ясно свидетельствовавшие о том, что Гитлер решил править с помощью новых методов. Не было недостатка в соответствующей информации по радио и в прессе, прежде всего в газете «Фёлькишер беобахтер», которую уже не нужно было прятать под подушкой.
Гитлер и его партия теперь были вхожи и в гостиные, и в казармы; даже самые осторожные из нас уже больше не скрывали своих настроений.
Наша политическая «ориентация» выразилась прежде всего в том, что некоторые из нас повесили над своими кроватями фотографию Гитлера; это терпели даже те офицеры, которые до сих пор проявляли явную сдержанность. 27 февраля произошел пожар в здании рейхстага. Зачинщиками якобы были коммунисты. В действительности же Гитлер и Геринг таким способом создали предлог, чтобы, нарушив закон и депутатскую неприкосновенность, в ту же ночь арестовать депутатов и функционеров КПГ и отправить в тюрьму. Таким образом, самые последовательные противники господства гитлеровцев были выведены из строя.
При этих условиях еще удивительно было, что в марте на выборах в рейхстаг КПГ собрала все же почти пять миллионов голосов. Социал-демократы собрали семь миллионов, а все буржуазные партий вместе — около десяти миллионов. Таким образом, образовалось явное парламентское большинство, противостоявшее 17,3 миллиона избирателей, подавших голос за нацистов.
Гитлер разрешил проблему, прибегнув к крайнему беззаконию: через несколько дней после выборов он аннулировал 81 мандат коммунистов, все до одного, и с помощью такого диктаторского маневра обеспечил себе «демократическое» большинство, необходимое для изменения конституции и принятия закона о чрезвычайных полномочиях правительства. Гитлер начал править с помощью мошенничества. В дальнейшем он запретил КПГ, несколько позднее — социал-демократическую партию и профсоюзы, объявил их распущенными. Затем с политической арены исчезли и буржуазные партии.
Немецкий народ был «унифицирован».
С трибуны рейхстага новый канцлер заверял немецкий народ: «Дайте мне четыре года срока, и Германия станет неузнаваемой!» Я был готов предоставить ему этот срок. Я полагал, что, при постоянной смене правительств толку не будет. Пускай Гитлер теперь на деле покажет, что есть подлинно хорошего в его программе, или, как многие думали, пускай он раз и навсегда обанкротится! Что он к этому и придет, я не мог предвидеть. Теперь уже двадцать лет всему миру известно, что Гитлеру дан был срок в три раза больший, чем он требовал: в итоге же Германия и в самом деле стала неузнаваемой.
И однако, до чего же постыдно легко мы перешли на сторону новой власти!
«Неограниченное дальнейшее существование рейхсвера» служило доказательством легальности и лояльности нацистов. Я тогда еще не мог понять, что Веймарская республика и Третья империя представляли собой лишь различные формы господства крупной буржуазии, что в конечном счете те же самые монополии, которые до сих пор финансировали тайное усиление рейхсвера, содействовали приходу к власти Гитлера, так как считали, что могут осуществить свои планы только с помощью открытой диктатуры; короче говоря, между нацистами и рейхсвером не обнаружилось никакого принципиального различия, его никогда и не было, и рейхсвер без особых осложнений включился в новую систему.
Сначала меня вполне удовлетворяло, что рейхсвер остался «неприкосновенным». Мы ведь не изучали конституцию Веймарской республики, а в читальнях не было никаких книг на эту тему. Мы присягнули на верность рейхспрезиденту, и мы охотно ему повиновались, тем более что мы всегда видели в нем прежде всего генерал-фельдмаршала первой мировой войны.
С большим усердием я проходил очередной курс обучения. Он все больше приближал к желанной цели тех из нас, кто в свое время рапортовал командиру о готовности стать офицером. К изучению тяжелых пулеметов и нового, еще засекреченного оружия прибавилось обучение приемам стрельбы из артиллерийских орудий непрямой наводкой.
После службы, надев парадную форму, которую теперь дополняла собственная шинель из хорошего сукна, мы отправлялись в городок. И едва мы садились за стол, как «ветераны» приглашали нас выпить с ними кружку пива. Стоило нам пройти несколько шагов, как рядом с нами оказывался эсэсовец или штурмовик, желающий побеседовать «с камрадами». На нас и правда обращали гораздо больше внимания, чем прежде. 1 апреля после двухгодичной службы наступил срок нашего призыва в армию и первого присвоения нового звания. Мы были произведены в старшие стрелки, получили нарукавную нашивку и больший оклад. Положив в карман первую прибавку к жалованью, мы отправились в солдатскую столовую, чтобы отпраздновать наши успехи. Повышение в чине двоих наших однополчан отсрочили, так как 30 января они до поздней ночи «обмывали» назначение нового канцлера и вернулись в казарму, перелезши через ограду, за что и получили трое суток усиленного ареста. Ушел канцлер, пришел канцлер, а порядок должен соблюдаться!
Оба солдата, не получившие повышения, конечно, пировали с нами вовсю. На этот раз им ничего не угрожало. Мы сидели в своей столовой и, кроме того, получили увольнение вплоть до побудки. На другой день происходили обычные учения.
